Эпизод холодной войны: поиск советской подводной лодки в районе пролива Гибралтар

Сугубо иностранное интернет-издание The WarZone периодически публикует воспоминания участников прошлых событий, необязательно громких и всем известных. В мире постоянно происходит великое множество мелких с точки зрения истории происшествий, не известных никому. И недавно мне под руку попала статья с длинным названием «The Hunt For A Soviet Submarine Desperately Trying To Sneak Through The Strait Of Gibraltar» за авторством некоего Juan Rivera.


Как следует из текста статьи, мистер Ривера служил на эсминце, который, собственно, и обнаружил лодку. Сам ли он писал, или надиктовывал кому-то свои воспоминания, неизвестно, но статья написана от первого лица. Буду переводить (по крайней мере, постараюсь) так, как написано. Я мог малость запутаться в терминах, когда речь зашла о проблемах морской акустики – надеюсь, знатоки подправят и не будут тыкать пальцами.

«Вечером 20 января 1967 года четыре эсминца ВМС США, выстроившись в линию, следовали курсом на Гибралтарский пролив со скоростью 20 узлов. Почти две недели назад мы вышли из военно-морской базы в Норфоле для участия в больших учениях, а теперь направлялись на Средиземное море, где нам предстояло провести несколько месяцев. Был разгар холодной войны, и напряженность между СССР и США была достаточно высокой, так что направлялись мы туда не для того, чтобы любоваться морскими пейзажами.

Мой корабль, USS Steinaker (DD-863) был эсминцем типа Gearing и, как и другие подобные ему, был построен в заключительные месяцы Второй мировой войны. Он имел длину 390 футов, две паровые турбины общей мощностью 60 тыс. л. с., вращавших два 14-футовых винта. Наша максимальная скорость была 36,8 узлов, из-за чего эсминцы этого типа звали «гончими». Нашей главной задачей была борьба с подводными лодками.

За несколько лет до моего появления на борту Steinaker корабль, которому было несколько десятков лет, попал под масштабную программу восстановления и модернизации флота. На него были установлены новые системы оружия и новый сонар AN/SQS-23.

Пока мы направлялись на восток, наши сонары были в активном режиме, выдавая пиковую мощность в 50 кВт. Каждый был настроен на чуть-чуть другую частоту, чтобы избежать интерференции. Вся северо-восточная Атлантика, вероятно, звенела от наших импульсов, отскакивающих от дна и реверберирующих, и все неприятельские подводные лодки, а также киты, морские черепахи и морские свиньи в радиусе 20 миль старались убраться подальше. Наши сонары были настолько мощные, что иногда по ночам они заставляли фосфоресцировать планктон, создавая зеленые концентрические круги, распространяющиеся со скоростью звука от наших огромных 30-футовых антенн.


Сонар AN/SQS-23 имел шкалу до 20 миль, и это предполагало, что он излучал достаточно звуковой энергии, чтобы импульс отразился от корпуса подводной лодки на дистанции 20 миль и вернулся назад. На практике наше излучение могло быть обнаружено противником задолго до того, как эхо станет достаточно мощным, чтобы получить и опознать его. Подводной лодке было достаточно удалиться подальше от нашего маршрута, чтобы остаться необнаруженной, одновременно делая ее незаметной и для нас.

Мое знакомство со Steinaker началось противным ветреным и дождливым октябрьским вечером, когда я прибыл на причал военно-морской базы в Вирджинии. Я появился прямо из учебного лагеря и собирался стать матросом самого низкого ранга на корабле. Я был так называемым «резервистом срочной службы». Да уж, хуже этого ничего не бывает!

На гражданке я работал электротехником в небольшой компании, производившей датчики давления для НАСА и ВВС, но поскольку я не имел военно-морской подготовки, то начал свою новую жизнь в палубной команде. Нас всех звали «помощниками боцмана». В порту мы поддерживали внешний вид корабля, в основном отбивая старую краску и накладывая новую, а также занимались погрузкой оборудования и снабжения. На ходу мы стояли вахту как впередсмотрящие и рулевые. Также мы были ответственными за заправку топливом и припасами на ходу, в море. Надо было многому научиться, а быть рулевым и держать корабль мощностью в 60 тыс. лошадей на курсе в плохую погоду было настоящим испытанием. По мере того как я учился, все это мне начало нравиться.

Поскольку я обладал некоторыми техническими знаниями, постепенно меня назначили в команду, которая обслуживала противолодочные ракеты АСРОК. Это было всепогодное, гиростабилизированное, для любых морских условий, оружие с дистанцией поражения 6 миль. На главной палубе у нас еще были торпедные аппараты, но ракеты АСРОК были нашим главным оружием.


Этот снимок я сделал во время учений с участием одной из наших подводных лодок. Пусковая установка АСРОК имела 8 труб, каждая из которых могла содержать или торпеду Мк-48 с акустической головкой самонаведения и зарядом в 99 фунтов, или 10-килотонную глубинную бомбу W44, каждую из которых доставляла к цели ракета RUR-5. С нашим сонаром мы должны были быть способны удержать вражескую лодку на дистанции, слишком большой для пуска ее торпед, в то время как мы могли бесшумно доставить одну из наших торпед на парашюте. Торпеда Мк46 имела глубину погружения 1 500 футов и зону поражения – несколько тысяч ярдов диаметром, ни одна дизель-электрическая лодка не могла бы уцелеть внутри этой сферы.

Лодка, скорее всего, не услышала бы всплеск на поверхности, когда торпеда приводнится, отсоединится от парашюта и молча погрузится на заданную глубину поиска. Первым признаком имеющихся проблем было бы включение торпеды в активный режим и начало охоты. Конечно, если бы мы выбрали атомный заряд, то услышит лодка всплеск или нет, значения бы не имело.

Через несколько месяцев работы с АСРОК-командой меня опять перевели, на этот раз в оперативный отдел, где я начал учиться на оператора радара.

Вечером 20 января 1967 года, имея за плечами примерно 6-месячный опыт работы, я находился на вахте в боевом информационном посту, наблюдая за экраном надводного радара. Моей задачей было отследить каждый надводный контакт в радиусе 20 миль и определить его курс, скорость и дистанцию кратчайшего сближения (CPA, closest point of approach). Нашей задачей было не допустить сближения с любым судном ближе, чем на одну милю. Если мы определяли, что дистанция будет меньше этой величины, то проводили вычисления – как и насколько изменить наш курс или скорость, и передавали это на мостик.

Рядовые, конечно, не могут указывать офицеру, что делать, но вахтенный помощник на мостике всегда прислушивался к нашим рекомендациям без вопросов. Конечно, изменение курса или скорости одного судна вызовет изменение величины CPA у остальных, и это может оказаться очень сложным. Вычисления мы делали восковым карандашом прямо на экране радара или обычным карандашом на миллиметровой бумаге. Сейчас это делает компьютер, но тогда никаких компьютеров не было.

Приближение ко входу в Средиземное море было для нас напряженным моментом, когда четыре эсминца и множество гражданских судов старались войти или выйти из узкого Гибралтарского пролива.


Используя телефон с наушниками и микрофоном, я общался со впередсмотрящими и матросом на мостике, чьей задачей было повторять вахтенному офицеру все, что я ему сказал, и отмечать это на панели из плексигласа. Я также мог работать с оператором электронных систем подавления. Мы записывали характеристики всех основных советских радаров. Он был бы особенно бдителен, если бы обнаружился сигнал советского поискового радара SS-2. Со своей стороны я бы проявил особенный интерес к контактам, которые появляются и исчезают через пару оборотов поискового луча – это могло означать, что подводная лодка кратковременно показала свой перископ или мачту с аппаратурой.

Работа на этой должности могла быть чрезвычайно интенсивной, и иногда ситуация менялась настолько быстро, что ты был единственным человеком на корабле, который точно понимал, что происходит вокруг. Мы называли это BFP – Big Fu… (нецензурно) Picture. Иногда у тебя было столько информации, что ты просто не мог удержать ее в голове, и твой мозг был готов обнулиться. Вы делаетесь перегруженными задачами и теряете BFP. Это было ужасное ощущение: смотреть на экран с маленькими точками, линиями воскового карандаша и понимать, что ты больше не знаешь, что есть что.

Работа оператора радара в море была непрерывной. Мы обычно спали по 3–4 часа в день, и так могло продолжаться неделями. Наш сон был разбит на два коротких полусна между вахтами в информационном посту, а в этом случае мы к тому же только что закончили большие двухнедельные учения. Это было жестоко.


Если я не дежурил на вахте, не был привлечен к пополнению запасов, бункеровке на ходу или не был втянут еще в какое-нибудь важное дело вроде полирования бронзовых ручек, я пытался хотя бы немного поспать. Иногда, придя с вахты, я был настолько взвинчен, что просто лежал на своей койке, закрыв глаза, стараясь успокоиться и уснуть – и вдруг оказывалось, что пора опять на вахту. Это ужасное чувство – быть умственно и физически истощенным, знать, что у тебя есть всего несколько часов на восстановление сил, и неспособным уснуть.

Другие рабочие места в информационном посту были менее напряженными, и мы с ними менялись через час. Были случаи, когда в радиусе 20 миль был только один контакт, и это обычно был советский траулер электронной разведки. За нами почти всегда следовал один из них.

Это была игра в кошки-мышки с обеих сторон. Все, что было нужно советской подлодке – это засечь излучение американского радара AN/SPS-10. Лодка могла засечь любой американский радар в радиусе 20 миль за несколько секунд – одна из причин, по которым мы прежде никогда не встречали советские субмарины.

Это был просто еще один день в море, примерно за 50 миль до входа в Гибралтарский пролив, когда примерно в 8 вечера оператор сонара доложил, что есть контакт, предположительно – подводная лодка. Мы немедленно перешли на расписание 1AS – это когда все члены экипажа, имеющие отношение к противолодочному оружию, немедленно занимают боевые посты, чтобы сменить или усилить вахтенных. Операторы радаров и сонаров направляются в боевой информационный пост, рулевой и другой персонал на мостике заменяются самыми опытными моряками.

Нам нужно было быстро навести порядок в нашем районе и разобраться, что к чему. Как старший офицер, наш капитан командовал всей группой. Он уже отослал два эсминца в Италию, в наш порт назначения, и таким образом в его распоряжении остался наш корабль, тактический позывной Tom Boy, и эсминец USS Wallace L. Lind (DD-703), позывной Tidal Wave.


Я всегда обижался на Lind. У них был отличный позывной, наш же был просто убогим. Почему мы не могли быть, например, Claw Hammer или Wrecking Ball? Уж извините, но я пронес эту обиду через 50 лет и просто должен был сбросить ее с души!

Мы попросили Lind временно отключить активный сонар и очистить ближайшую территорию, пока мы пытались классифицировать контакт. В 1967 году не было такой точной навигации, как сейчас, что делало ее немножко сложным процессом. Контакт, казалось, медленно двигался от побережья со скоростью около 2 узлов. Но было возможно, что мы попали в течение со скоростью 2 узла и засекли не отмеченную на карте скалу – изолированное столбообразное возвышение. Были ли мы в таком течении или нет? В то время на этот вопрос нельзя было дать точный ответ, а он был критически важен.

Я этого не знал, но наш сонар, оказывается, имел режим определения контура объекта, он назывался Aspect mode. Мы сделали это, и сонар показал отчетливую форму подводной лодки с горизонтальными рулями.

Ладно, мы обнаружили субмарину, но чья она? Наш контакт вызвал большой интерес в цепочке командования, и вскоре нам сообщили, что в нашем районе нет подводных лодок США или НАТО. Тем временем мы пытались с помощью сонара связаться с подлодкой, используя систему подводной акустической связи «Гертруда». Об этой системе я никогда до этого не слышал, но она использовалась на большинстве кораблей ВМС США много лет. Предположительно, все подлодки США и многие лодки НАТО тоже использовали ее.

В этот момент я обнаружил, что один из моих сослуживцев имеет скрытый талант – он мог говорить на русском языке. Но ответа с лодки не было ни на русском, ни на английском языках. Это было нехорошо. Контакт был классифицирован как «враждебный», и мы приготовились обращаться с ним соответственно. Он все еще не менял курс и двигался с постоянной скоростью 2 узла направлением в Атлантику.

Начался оживленный радиообмен со штабом, и через несколько часов мы узнали, что это советская подводная лодка типа «Фокстрот» по классификации НАТО. Это была дизель-электрическая лодка, которую наш флот уже отслеживал некоторое время в Средиземном море. Ей, однако, удалось ускользнуть и пройти Гибралтар в подводном положении, но только для того, чтобы попасться в нашу гидроакустическую сеть.

«Фокстрот» имел три гребных вала, ее глубина погружения была более 900 футов, и она могла оставаться под водой, по крайней мере, четверо суток. Под водой ее три главных электродвигателя общей мощностью 5 400 л. с. могли обеспечить ей скорость 15 узлов, но это очень быстро истощало аккумуляторы. Она также имела электродвигатель малой мощности, так называемый «двигатель ползучести» (creep motor), который не разряжает батарею так быстро и делает лодку крайне тихой, но скорость при этом будет как раз два узла. Этот двигатель имел мощность всего 180 л. с. А лодка была водоизмещением 2 600 тонн. Не представляю, как она вообще могла двигаться, имея всего 180 л. с. на винтах.


Гибралтарский пролив имеет длину 36 миль и ширину в самой узкой части 7 миль. Каждый год через него проходят около 200 тыс. судов, и многие из них очень большие. Течение в проливе двухслойное. Глубинное течение – это более соленая вода из Средиземного моря перетекает в Атлантику, а поверхностное – менее соленое течение стремится в противоположном направлении. Поверхностное течение имеет скорость до 3 узлов, глубинное тоже обладает внушительными параметрами.

Звучит это просто, вроде двух полос движения с противоположным трафиком, но на деле два противоположных течения создают сложную, хаотичную и постоянно изменяющуюся среду для подлодки. Прежде, чем пытаться пройти пролив под водой в западном направлении, лодка должна была определить свои точные координаты относительно восточного входа в пролив путем взятия пеленгов через перископ на известные объекты на берегу, и отметить это на карте. После погружения лодка будет вынуждена использовать для навигации метод счисления координат – это когда лодка определяет свое положение, основываясь на курсе и пройденном расстоянии, которое в свою очередь определяется умножением скорости на время.

Нетрудно увидеть, что с течением времени такой метод дает все менее точные результаты. А хуже всего то, что лодка не будет точно знать, испытывает она действие течения или нет. Единственным выходом для нее было бы нырнуть достаточно глубоко, чтобы не столкнуться с надводными судами, и развить достаточно оборотов, чтобы быть уверенными, что движение все-таки происходит в нужном направлении, и течение не относит ее назад.

Работая главными электродвигателями и развивая скорость 8–10 узлов, чтобы быть точно уверенными, что никакое течение ей не помешает, лодка быстро бы разрядила свою батарею. Однако особого выбора у нее нет. Командиру надо все рассчитать так, чтобы после прохода пролива в аккумуляторах осталось достаточно заряда для выхода в Атлантику и ухода с постоянного маршрута торговых судов, а там спокойно всплыть под шноркель и начать зарядку батарей.

Очевидно, капитан «Фокстрота» был достаточно умелым командиром-подводником. Он уже сумел разорвать контакт с противолодочными силами в Средиземном море и совершил подводный переход через пролив. Если бы он двигался на восток, он никак бы не узнал о том, что мы движемся прямо на него из Атлантики, но как только он вышел из пролива в океан, он должен был услышать нас, когда нам оставался еще целый час движения до него. Почему же он не отвернул?

Как для противолодочников, так и для подводников чрезвычайно важно всегда знать состояние водной массы вокруг них. Мы делали на регулярной основе так называемый BT-drop (сокращение от Bathythermograph – прибор, который измерял температуру воды и ее распределение по глубине). Этот прибор сбрасывался с кормы корабля на длинном стальном тросике и по мере погружения передавал нам данные. Подводникам в этом смысле было проще – они могли постоянно знать температуру воды относительно глубины.

В этих данных мы искали момент, когда температура воды резко меняется при незначительном изменении глубины. Это называется термоклин, и он обладает свойствами отклонять такие звуки, как излучение сонара или работающего двигателя. Такая акустическая энергия будет поймана в канале между термоклинном и поверхностью и будет распространяться на большие дистанции. Подлодка обычно должна оставаться выше этого слоя воды, чтобы заранее услышать приближающуюся опасность, а затем нырнуть под термоклин, чтобы спрятаться от нее. Но, если лодка была под этим слоем, то как же мы ее обнаружили?

В этой части моей истории я исчерпал свои знания о подводной акустике и не мог ответить на этот вопрос. Мне нужно было провести дополнительные исследования. Среди большого количества информации в интернете я нашел выдержку из отчета Американского акустического общества. Вот цитата из самого первого предложения:


Усиление – это звучало важно, но я также столкнулся еще с двумя новыми для себя терминами.


Есть нечто, что зовется «лимитирующий луч» (вот в этом термине я не уверен. – Прим. перевод.). Когда звук доходит до слоя термоклина, он может либо пройти через него, либо отскочить, как отскакивает плоский камень от поверхности спокойной воды. Все зависит от угла. Если угол больше, чем (угол) лимитирующего луча, то звук проходит через термоклин и попадает в область, называемую «зона прямого усиления». Подводники обязательно захотят избежать этой области.

При меньших углах звук отскочит от слоя клина и вернется к поверхности, создавая область, ограниченную лимитирующим лучем и слоем термоклина. Эта область называется «теневой зоной». В эту зону попадает очень малая часть энергии сонара, и подводники часто используют ее, чтобы избежать обнаружения.

Теория – штука важная, но важнее всего данные действительных измерений. Мне повезло найти отчет о реальном испытании, которое проводилось с использованием того же гидролокатора AN/SQS-23, который был у нас на корабле. Он включал в себя этот график.
Во время испытаний подводная лодка находилась на глубине 600 футов, а слой клина – на глубине 300 футов. Теоретические данные, которые я нашел, предполагали, что лимитирующий луч действует наподобие выключателя освещения: с одной стороны от луча через слой клина ничего не проходит, а с другой стороны звук заполняет всю зону, как будто бы никакого слоя нет вовсе. Однако график предполагает нечто другое.


Из графика получается, что переход между зоной усиления и теневой зоной начинается на расстоянии 3 000 ярдов от корабля. Но вместо того, чтобы оборваться внезапно, переход между (границей) зоны усиления, ближайшей к кораблю, и теневой зоной, был шириной с милю. В зоне усиления шансы на обнаружение цели близки к 100 %, в теневой зоне они быстро падают до 10 % и ниже. А на протяжении примерно 500 ярдов они быстро увеличиваются от 30 до 85 %. На скорости 20 узлов мы покрыли бы это расстояние за 45 секунд. График также показывает, что некоторые лодки могут быть случайно обнаружены и в теневой зоне, так что для них это не очень хорошее место, чтобы спрятаться.

Я думаю, это объясняет, почему мы обнаружили присутствие лодки, лишь оказавшись почти над ней. Как только наш лимитирующий луч прошел над лодкой на скорости 20 узлов, теневая зона, которая ее укрывала, также отодвинулась. На смену пришла зона усиления, а мы внезапно получили сильный сигнал от контакта с подводной целью.

Когда мы обнаружили «Фокстрот», экипаж и лодка, скорее всего, были не в очень хорошей форме, учитывая то, через что они уже прошли до встречи с нами. Я думаю, они давно понимали, что мы идем прямо на них, и если бы они имели нормально заряженную батарею, то отпрыгнули бы в сторону, и мы бы никогда их не заметили. Полагаю, они просто не имели такой возможности, поэтому нырнули под слой скачка и надеялись на лучшее.

После обнаружения командир лодки должен был спросить себя: как долго они смогут оставаться под водой, пока воздух не испортится и батареи окончательно не умрут? В то время как мы, находясь на поверхности, были готовы к долгому преследованию. У нас было сколько угодно времени. А у лодки нет.

Нашим единственным следящим устройством был носовой гидролокатор, и он имел некоторые ограничения. Прямо перед кораблем всегда имеется слепая зона, где корпус и создаваемая им турбулентность блокирует сонар. В то время, если два эсминца имели контакт с подводной целью, было важно правильно маневрировать. Если один корабль проходил над целью и терял ее в слепой зоне, то другой должен был быстро сменить его и быть готовым восстановить контакт.

Когда два корабля в ночных условиях маневрировали на большой скорости на небольшом пространстве, могло произойти много всякого нехорошего, поэтому была важна четкая координация действий. Мы использовали два комплекта УКВ – один для мостиков, другой для боевых информационных постов. Сейчас, конечно, каждый корабль имеет рации с зашифрованным каналом и спутниковую связь со штабом.

Во время этого деликатного танца корабль, который входил в зону обнаружения, имел позывной «Брат», а который выходил из зоны, потеряв цель – «Сестра». Командовал «Брат». Два наших корабля двигались по раздельным окружностям, как шестерни в редукторе: один по часовой стрелке, другой – против. Когда «Брат» проходил над контактом, его боевой пост передавал данные по УКВ, и «Сестра» корректировала свою информацию, основываясь на точных данных локатора в момент, когда «Брат» передавал сообщение. Затем каждый корректировал маршрут, чтобы на следующем витке пройти над местом нового обнаружения цели. Переговоры звучали примерно так:


Здесь «datum» означает место, координаты, где был последний контакт. В момент передачи это просто точка на карте, но с каждой минутой она расширяется, превращаясь в зону неопределенности (AoU). Площадь зоны зависит от времени, прошедшего с момента последнего точного контакта, и скорости лодки. В нашем случае с момента, когда предыдущий корабль терял цель, а последующий ее подхватывал, проходило примерно 30 секунд.

При скорости 15 узлов лодка за 30 секунд могла пройти примерно 265 ярдов – это значит, что AoU расширилась бы до 500 с лишним ярдов в диаметре, прежде чем другой корабль начнет попытки восстановить контакт. Основываясь на результатах теста 1979 года, я думаю, что лодка имела неплохие шансы ускользнуть, если бы смогла отклониться хотя бы на 3 мили, отвлекая нас имитаторами шумов. И я думаю, что несколько раз ей это почти удалось.

Вся документация у нас делалась вручную, простой ручкой в журналах, и с помощью автопрокладчика. Автопрокладчик курса был электромеханическим устройством, проектировавшим разноцветные точки на специальную тонкую бумагу (кальку), прикрепленную к стеклянному столу устройства.



Он был соединен с гирокомпасом и автопилотом и отмечал курс корабля на бумаге. Точки разного цвета применялись для обозначения позиции корабля и поступавших данных от радара и сонара. Затем вы вручную карандашом соединяли точки в линию и подписывали время, дистанцию, идентификатор цели и другие данные. Когда вы посмотрите на прокладку курса, вы увидите круговые линии – это два эсминца кружили вокруг своей цели, а центральная линия – это маршрут лодки, пытающейся избежать нашего внимания. В верхнем правом углу все выглядит абсолютно беспорядочно – лодка все отчаяннее пыталась вырваться.

Ускользающий «Фокстрот», вероятно, подошел к пределу своей выносливости: воздух, очевидно, стал никуда не годным, а батареи окончательно выдохлись. Его команда сделала все, что могла, чтобы избавиться от своих мучителей. Лодка ныряла на глубину, меняла курс, выпустила имитатор и пошла противоположным курсом – но ничего из этого не работало долго.

На следующее утро с базы Рота прилетел противолодочный P-3 Orion.


Это был самолет с 4 турбовинтовыми двигателями. В районе поиска он мог заглушить один двигатель или даже два, тем самым увеличив продолжительность работы до 17 часов. В бомболюках было противолодочное оружие, гидроакустические буи, а из хвоста, как большое жало, высовывался шток детектора магнитных аномалий (MAD). При использовании MAD «Орион» летал очень низко, и при обнаружении аномалии автоматически сбрасывал осветительный патрон ночью или дымовую шашку днем. Это было очень полезно, так как команда на мостике могла немедленно направить корабль в нужную точку.

К ночи 22 января экипаж лодки, видимо, был окончательно измучен. Импульсы наших сонаров и пение высокоскоростных винтов легко прослушивались через корпус лодки, точно так, как это описывается в кинофильмах о подводниках Второй мировой. Мы же установили рутинный режим работы и могли продолжать так до бесконечности, или пока лодка не сдастся и не всплывет.

К этому моменту мы отслеживали лодку уже 26 часов. Собственно, «отслеживание» не точно отражает то, что мы делали. По сути, мы в течение 26 часов непрерывно атаковали их глубинными бомбами и ясно дали понять, что в реальном бою они все были бы уже мертвы после самого первого нашего прохода вчерашним вечером. Наконец, около 10 часов вечера гидроакустик услышал хлопающие звуки. Герметичный корпус лодки расширялся, когда она всплывала на поверхность. Они сдавались.

Мы заняли позицию в 1 000 ярдов с каждой стороны от всплывающей лодки. Когда «Фокстрот» показался на поверхности, «Орион» осветил его своим мощнейшим прожектором в 70 млн свечей и сделал несколько проходов для фото.



В это время были популярны маленькие одноразовые пленочные камеры с крохотной вспышкой размером с арахис. Несколько моих товарищей выстроились на палубе и щелкали этими малюсенькими вспышками на темную лодку в полумиле. Вспышки едва освещали спасательный круг в нескольких футах от них. Это было смешное зрелище!

В конце концов, мы все стали терять интерес. У «Ориона» заканчивалось топливо, и он улетел на базу, а мы повернули в сторону Гибралтара. Через полтора часа «Орион» неожиданно вернулся и сказал нам, что получил приказ поддерживать контакт, пока его не сменит другой самолет. Мы уже некоторое время не видели лодку на радаре и не могли подсказать, где ее искать. Если она развила полную скорость под шноркелем, то AoU была уже радиусом более 15 миль.

На следующее утро мы получили поздравления от командующего 6-м флотом и командующего противолодочными силами в Атлантике.


Всего между 1958 и 1979 годами было построено 75 «Фокстротов». Трудно сказать, сколько из них было в рабочем состоянии в январе 1967, но судовые журналы советских лодок (где он их взял, интересно. – Прим. перевод.) показывают, что, по крайней мере, 10 из них бывали в том году в Средиземном море. В журнале подлодки Б-840 говорится, что она была вынуждена всплыть в северо-восточной части Атлантики в 1967 году. Это подходит, но остальные данные из записи в журнале – всего одно предложение – нет.

Была ли это наша лодка? Скорее всего, мы никогда этого не узнаем».

Примечание

Поиск в интернете «боевая служба Б-840» не дал ничего интересного. Большинство ссылок, указывающих на эту лодку, имеют лакуны в период 1966–1970 гг., и только deepstorm.ru сообщает:


Видимо, мистер Ривера видел именно эту запись, и она показалась ему не вполне правильной.