Буржуазия получила власть из рук «восставших зверей» и мечтала о пулемете
Ровно 100 лет назад, в ночь с 12 на 13 марта, Февральская революция в России вошла в решающую стадию – были сформированы новые органы власти. И это несмотря на то, что брать власть в свои руки никто не хотел – буржуазия из-за страха, а левые – из-за догматичной трактовки учения Маркса. В этом и нужно искать ответ на вопрос о том, было ли Октябрьское восстание неизбежным.
Ровно 100 лет назад, в ночь с 12 на 13 марта, Февральская революция в России вошла в решающую стадию – были сформированы новые органы власти. И это несмотря на то, что брать власть в свои руки никто не хотел – буржуазия из-за страха, а левые – из-за догматичной трактовки учения Маркса. В этом и нужно искать ответ на вопрос о том, было ли Октябрьское восстание неизбежным.
Для того чтобы хлебные беспорядки в Петрограде переросли в вооруженное восстание, потребовалось всего шесть дней. Уже 12 марта 1917 года (27 февраля по старому стилю) части столичного гарнизона вышли из подчинения и присоединились к демонстрантам. Многотысячная вооруженная толпа со всех концов города начала стекаться к Таврическому дворцу – зданию Государственной думы.
Накануне этих событий Николай II подписал указ о прекращении заседаний Думы. Так представительный орган власти оказался меж двух огней: с одной стороны – повеление императора, с другой – напор революционной массы. Но уже в середине дня депутаты объявили о создании Временного комитета парламента, а к вечеру – что Комитет берет власть в свои руки. Как позднее писал лидер кадетов Павел Милюков, «вмешательство Государственной думы дало уличному и военному движению центр, дало ему знамя и лозунг и тем превратило восстание в революцию, которая кончилась свержением старого режима и династии».
Одновременно в стенах Таврического дворца собрался социалистический Петроградский совет рабочих депутатов.
Такова общая канва истории, схематично описывающая решающую стадию Февральской революции и открывающая огромное пространство для интерпретаций. Сегодня в общественном сознании прочно закрепилось мнение, что все эти события развивались в соответствии с планами либералов Государственной думы, которые направляли восстание и стали по его итогам главными выгодополучателями. Но это не соответствует действительности. Если присмотреться к деталям, пространство для интерпретаций можно существенно сократить.
«Самоубийство Думы совершилось без протеста»
Для начала – о том, что представлял собой в те дни российский парламент. Путем многократных изменений избирательного законодательства с 1907 по 1912 год в Государственной думе IV созыва удалось сформировать вполне буржуазный депутатский корпус. Националисты и умеренно-правые контролировали 120 кресел из 422. Самую большую фракцию имели октябристы (монархисты, полагавшие Октябрьский манифест 1905 года достаточной для страны конституцией) – 98 депутатов. Еще 59 парламентариев принадлежали к кадетам (конституционным демократам). Возникшая в 1912 году Прогрессивная партия, задуманная как крупнейшее объединение деловых кругов, имела 48 мест. В то же время совокупная фракция левых (то есть социал-демократов) насчитывала всего 14 человек.
Во второй половине 1915 года прогрессисты, кадеты и октябристы с участием некоторых умеренных правых создали межфракционный «Прогрессивный блок» – крупнейший по числу депутатов (236) и определявший дальнейшую работу Государственной думы. Возглавил блок октябрист Сергей Шидловский, в руководство (Бюро) вошли кадеты Павел Милюков и Андрей Шингарев, центрист князь Георгий Львов, прогрессивный националист Василий Шульгин и другие.
Председателем парламента IV созыва являлся один из основателей и лидеров партии «Союз 17 октября» Михаил Родзянко.
Указ Николая II о прекращении заседаний Думы планировалось зачитать как раз на утреннем заседании 12 марта. Милюков вспоминал: «Ритуал заседания был... установлен накануне: решено было выслушать указ, никаких демонстраций не производить и немедленно закрыть заседание». То есть подчиниться воле императора.
«Заседание состоялось, как было намечено, – продолжает Милюков. – Указ был прочитан при полном молчании депутатов и одиночных выкриках правых. Самоубийство Думы совершилось без протеста». Следом за этим депутаты «без предварительного сговора» (это лидер кадетов в своих мемуарах подчеркивает особо) «потянулись из зала заседания в соседний полуциркульный зал». «Это не было ни собрание Думы, только что закрытой, ни заседание какой-либо из ее комиссий. Это было частное совещание членов Думы», – свидетельствует лидер кадетов. То есть никто решения о созыве заседания не принимал и никто из думских руководителей его не возглавлял.
Совсем иначе описывает эти события Василий Шульгин: «Потом было заседание в кабинете председателя Думы... Председательствовал Родзянко... Шел вопрос, как быть... Вопрос стоял так: не подчиниться указу Государя Императора, то есть продолжать заседания Думы, – значит стать на революционный путь... Оказав неповиновение монарху, Государственная дума тем самым подняла бы знамя восстания и должна была бы стать во главе этого восстания со всеми его последствиями... На это ни Родзянко, ни подавляющее большинство из нас, вплоть до кадетов, были совершенно не способны».
Выход был найден в формуле «Императорскому указу о роспуске подчиниться», но членам Думы «не разъезжаться и немедленно собраться на «частное совещание». «Чтобы подчеркнуть, что это частное совещание членов Думы, а не заседание Государственной думы как таковой, решено было собраться не в большом Белом зале, а в «полуциркульном», – поясняет Шульгин.
Очевидно, что тем самым члены парламента создавали себе юридическую защиту на будущее, когда (и если) царская администрация спросит с них за самоуправство и неподчинение. Дума не была уверена в исходе кризиса и на всякий случай торила себе дорожки в обе возможные стороны. Победит царь – мы подчинились и самораспустились, победят восставшие – мы на месте, работаем. Вот и Милюков на всякий случай утверждал, что все решилось само собой – депутаты случайно собрались пообщаться вне зала заседаний.
«Пулеметов – вот чего мне хотелось»
Таврический дворец будоражили новости с петроградских улиц. Шульгин вспоминал: «Стали съезжаться... Делились вестями – что происходит... Рабочие собрались на Выборгской стороне... Их штаб – вокзал, по-видимому. Кажется, там идут какие-то выборы, летучие выборы, поднятием рук... Взбунтовался полк какой-то... Кажется, Волынский... Убили командира... Казаки отказались стрелять, братаются с народом... Стало известно, что огромная толпа народу – рабочих, солдат и «всяких» – идет в Государственную думу... Шидловский созвал бюро Прогрессивного блока... Заседание открылось под знаком того, что надвигается тридцатитысячная толпа».
«Роковой вопрос повис над всеми нами, – продолжает Шульгин. – Я сказал, когда до меня дошла очередь: по-моему, наша роль кончилась... Весь смысл Прогрессивного блока был предупредить революцию... Но раз цель не удалась, нам остается одно... думать о том, как кончить с честью».
В этой атмосфере Дума собиралась на заседание, посвященное собственному роспуску и организовала «частное совещание». В свою очередь «совещание» вскоре объявило о создании Временного комитета Государственной думы. В многочисленных исторических работах подчеркивается, что именно так в стенах парламента в середине дня 12 февраля возник первый легитимный орган новой власти, имеющий прямую преемственность от дореволюционной Думы. Но вот как процесс создания Временного комитета описывает все тот же Шульгин: «Родзянко (на фоне все новой информации о приближающихся демонстрантах) поставил вопрос: «что делать?» Кажется, кто-то предложил Государственной думе объявить себя властью... Объявить себя Учредительным собранием... Это не встретило, не могло встретить поддержки... Милюков рекомендовал не принимать слишком поспешных решений, в особенности, когда мы еще не знаем, что происходит».
Сам Милюков об обстоятельствах создания Временного комитета писал так: «Я выступил с предложением – выждать, пока выяснится характер движения (уличного, революционного движения), а тем временем создать временный комитет членов Думы «для восстановления порядка и для сношений с лицами и учреждениями». Эта неуклюжая формула обладала тем преимуществом, что, удовлетворяя задаче момента, ничего не предрешала в дальнейшем».
И действительно, «сношение с лицами и учреждениями» можно было трактовать как угодно, вплоть до инициативы Думы в этот тяжелый час помочь работе царских министерств и ведомств в вопросах «восстановление порядка».
В середине дня демонстранты действительно подошли к Таврическому дворцу и устремились в здание. «А улица надвигалась и вдруг обрушилась... Эта тридцатитысячная толпа, которою грозили с утра, оказалась не мифом, не выдумкой от страха... Черно-серая гуща, прессуясь в дверях, непрерывным врывающимся потоком затопляла Думу... Живым, вязким человеческим повидлом они залили растерянный Таврический дворец, залепили зал за залом, комнату за комнатой... Бесконечная, неисчерпаемая струя человеческого водопровода бросала в Думу все новые и новые лица... Но сколько их ни было – у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное», – утверждает Шульгин.
«Боже, как это было гадко! – продолжает он. – Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и потому еще более злобное бешенство... Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя... Увы, этот зверь был... его величество русский народ».
На этом фоне, после всех волнений и обсуждений, после попытки подстелить соломки со всех сторон и оставить все возможные пути к отступлению, вечером 12 числа депутаты все-таки вынуждены были признать: происходящее – это действительно революция. И Временный комитет Госдумы, пишет Милюков, «решил сделать дальнейший шаг: взять в руки власть». Вот только (и лидер кадетов вынужден это честно признать) «к вечеру мы уже почувствовали, что мы не одни во дворце – и вообще больше не хозяева дворца»:
«В другом конце дворца уже собирался этот другой претендент на власть, Совет рабочих депутатов, спешно созванный партийными организациями».
Милюков о Петросовете писал следующее: «Потом в зале заседаний, вперемежку с солдатами, открылись заседания «Совета р. и с. Депутатов» (рабочих и солдатских). У него были свои заботы. Пока мы принимали меры к сохранению функционирования высших государственных учреждений, Совет укреплял свое положение в столице, разделив Петербург на районы. В каждом районе войска и заводы должны были выбрать своих представителей; назначены были «районные комиссары для установления народной власти в районах», и население приглашалось «организовать местные комитеты и взять в свои руки управление местными делами».
Меньшевик Николай Суханов, сам активный деятель советского движения, вспоминал, что по столице моментально было распространено «обращение к рабочим, где первое собрание Совета назначалось в Таврическом дворце в 7 часов того же дня».
«Гражданин Романов может ехать в общем поезде»
Чтобы понять, какова была роль только что созданного Петросовета в происходящих в Петрограде событиях, приведем несколько характерных зарисовок о его текущей работе с первого же дня вооруженного восстания. Так, уже вечером 12 марта Совет озаботился вопросами продовольствия. Большевик, член ЦК ленинской партии Александр Шляпников свидетельствует: «Покончив с организационными вопросами, связанными с выборами Исполнительного комитета, собрание заслушало краткое сообщение о продовольственном положении города... Собрание решило использовать для питания армии и населения все как интендантские, так общественные и частные запасы продовольствия. Для... организации всего дела снабжения продовольствием города была образована продовольственная комиссия».
На утро следующего дня, 13 марта, члены Совета, по воспоминаниям Шляпникова, «пытаются поставить вопрос о возобновлении работ, о движении трамвая». Докладчик от Продовольственной комиссии предложил «установить контроль над товарным движением железных дорог, а также согласование движения с нуждами снабжения фронта и столицы».
В свою очередь, Николай Суханов писал: «Приходили какие-то офицеры каких-то автомобильных частей с предложением организовать автомобильное дело для Исполнительного комитета (Петросовета)... Приходили владельцы типографий и газет с мольбами на разорение, с апелляцией к свободе печати и с требованиями пустить в ход их предприятия».
Еще одна зарисовка относится к заседанию Совета на третий день революции, 14 марта 1917 года. Суханов пишет: «(Заседание) было прервано довольно шумным появлением из-за занавески какого-то полковника в походной форме и в сопровождении гардемарина с боевым видом и взволнованным напряженным лицом... В чем дело? Вместо точного ответа полковник, вытянувшись, стал рапортовать о том, что сейчас Исполнительный комитет есть правительство, обладающее всей полнотой власти, что без него ничего сделать нельзя, все от него зависит, что ему повинуются и должны повиноваться все добрые граждане, и дальше в этом роде... «В чем дело, говорите толком и скорее!» – закричали ему со всех сторон... Оказалось, что офицер был послан из думского комитета от имени Родзянки... Дело было в том, что Родзянко, получив от царя телеграмму с просьбой выехать для свидания в Дно, не мог этого сделать, так как железнодорожники не дали ему поезда без разрешения Исполнительного комитета. Полковник был прислан просить этого разрешения».
«Рядом звонит телефон, – продолжает Суханов. – «Это Совет рабочих и солдатских депутатов? Нельзя ли позвать кого-либо из членов Исполнительного комитета? Говорят от имени совещания представителей петербургских банков. Мы просим разрешения немедленно открыть банки. Мы считаем, что спокойствие восстановлено настолько, что деятельности банков ничто не угрожает»... Еще звонок... «Говорят с Царскосельского вокзала, комиссар Исполнительного комитета по поручению железнодорожников. Великий князь Михаил Александрович из Гатчины просит дать ему поезд, чтобы приехать в Петербург». Отвечаю: «Пусть ему передадут, что Исполнительный комитет поезда дать не разрешает по случаю дороговизны угля, но гражданин Романов может прийти на вокзал, взять билет и ехать в общем поезде».
Трагикомедия по Марксу
Таким образом, Петроградскому совету рабочих и солдатских депутатов, находящемуся под руководством социалистических партий (на начальном этапе – преимущественно меньшевиков, а затем и значительного числа эсеров), восставший народ отдал в руки власть и право принимать решения. Эту власть не решались оспаривать ни военные, ни банкиры, ни железнодорожники. Даже великие князья и председатель Государственной думы не могли предпринимать каких-либо действий без согласования с Петроградским советом.
То есть фактическим итогом Февральской революции было установление советской власти. Буржуазная Государственная дума не была революционна. Вопреки уверениям Милюкова, она не являлась ни знаменем, ни центром восстания. Депутаты колебались до последнего, и лишь поняв, что пути назад нет, решились объявить о создании Временного комитета, а затем и о взятии власти. Но попытка парламентариев запрыгнуть в уходящий вагон успехом не увенчалась – как реальную власть все уже воспринимали именно Петросовет, во главе которого стояли социалисты, меньшевики и эсеры. И их не на шутку беспокоила та власть, что свалилась им на голову, и они хотели передать ее буржуазии.
Проблема заключалась в том, что левые оценивали ситуацию в критериях марксизма – в их глазах происходившая революция могла быть только буржуазной. Они готовились к буржуазной революции, боролись за буржуазную революцию, имели планы действий на случай победы буржуазной революции, но внезапно столкнулись с тем, что буржуазия проявляла себя чуть ли не контрреволюционно. С марксистской, формационной точки зрения это был исторический казус, вопиющее несоответствие теории и практики. Подступиться к пересмотру некоторых теоретических построений в пользу реально сложившегося положения вещей решился лишь Владимир Ленин и только в апреле 1917 года, за что получил от эсеро-меньшевистского советского большинства однозначную характеристику своих идей: «бред сумасшедшего». Большинство Петросовета догматически следовало теории и готово было править под нее реальность. Устранять «историческую ошибку».
Поэтому 14–15 марта Петросовет вступил в переговоры с Временным комитетом Госдумы и буржуазным Прогрессивным блоком. Сутью переговоров являлся вопрос о передаче власти.
Трагикомизм ситуации заключался даже не в том, что социалисты передавали бразды правления людям, размышлявшим при виде восставших о пулеметах. А в том, что Совет всерьез уговаривал думскую буржуазию взять власть, опасаясь, что та откажется. И основания для таких опасений были вполне реальны – Прогрессивный блок боялся революции.
К 15 числу переговоры увенчались успехом. Была достигнута договоренность о формировании буржуазного Временного правительства. Эти четыре дня пусть и формально, но перевернули смысл революции на прямо противоположный – Февраль, как и требовал того марксизм, стал «буржуазным». Но формальная подгонка событий под теорию не могла отменить реального наполнения Революции, потому с формированием Временного правительства ее история не закончилась, а вышла на новый виток гражданского противостояния.
Текст: Дмитрий Лысков
