1944. Почти невероятная история спасения раненых партизан

Эта история произошла перед самым освобождением Советской Белоруссии — в июне 1944-го. Возле деревни Савский Бор (до войны Бегомльского, а сейчас Лепельского района) действовал подземный партизанский госпиталь. В нем находилось около 40 человек: 30 раненых и больных бойцов, 7 медработников и 5-летняя девочка. В госпитале практически не было лекарств, воды, еды, света, воздуха, пространства. Две вырытые среди болота землянки тщательно замаскировали от немцев сверху, но внутри они напоминали могилы — передвигаться там можно было лишь на четвереньках. Никто ни разу не вышел наружу: вокруг — каратели и блокада. Заживо замурованными люди оставались 18 суток, пока их не освободили партизаны. Чудо: все — и раненые, и медсестры, и ребенок — остались живы! Сегодня, через 74 года после войны, это похоже на красивую легенду. Но нет, это лесная партизанская быль. И — Подвиг, о котором мало кто знает.

Эта публикация TUT.BY написана по их воспоминаниям, опубликованным в книге «Памяць. Докшыцкі раён» (Минск, «Белорусская энциклопедия имени Петруся Бровки», 2004 год), а также по рассказу младшего научного сотрудника Бегомльского музея народной славы Аллы Королевич. В материал также вошли факты из документального фильма «Восемнадцать дней и ночей» («Беларусьфильм», 1984 год, режиссер Ричард Ясинский). В ленте есть воспоминания медработников подпольного госпиталя и партизан.

Партизанская бригада «Железняк» к началу 1943 года очистила от оккупантов всю Бегомльщину. Образовалась Борисовско-Бегомльская партизанская зона. Весной 1944 немцы начали контрпартизанскую операцию Kormoran («Баклан»). В Домжерицких болотах они планировали окружить и уничтожить 19 партизанских бригад. Силы были неравны. Вермахт бросил против бегомльских партизан более 80 тысяч солдат, авиацию, другую технику. Численность карателей на внешней полосе окружения составляла 200 человек на километр, а в районе Домжерицких ворот — 700. Каратели шли цепью на расстоянии 1,5 метра друг от друга. Замысел: в живых не должно остаться ни одного партизана.

5 июня немцы захватили Бегомльский партизанский аэродром. Неподалеку от него находился госпиталь, сюда свозили бойцов из всех бригад и отрядов. Но более 30 (точное количество историки так и не установили) тяжелораненых и больных тифом партизан не успели эвакуировать за линию фронта. Последние самолеты с аэродрома улетали уже под обстрелом.

Командование бригады «Железняк» решило спрятать этих 30 бойцов в подземном госпитале. Среди Домжерицких болот возле деревни Савский Бор (километрах в 20−25 от Бегомля, сейчас это территория Березинского биосферного заповедника) выкопали две землянки. Предполагалось, что в подпольном госпитале люди будут находиться не более двух-трех суток. Но они провели там 18 дней и ночей. Точных дат история не сохранила, но в Бегомльском музее полагают, что необычный лазарет действовал, предположительно, с 10 по 28 июня. Наружу за все это время никто ни разу (!) не вышел.

По свидетельству начальника санитарной службы бригады «Железняк» Василия Лещинского, в медицинское «подполье» ушли четыре фельдшера: Евфросиния Грибоедова, Наталья Кульба, Надежда Терех, Лидия Родион — и три санитарки: Лидия Болбукова, двоюродные сестры Лукерья Передня (ее все называли Луцейкой) и Антонина Передня.

Слева направо: фельдшеры подземного госпиталя Евфросиния Грибоедова, Наталья Кульба, Надежда Терех

Самой старшей из медсестер, Фросе Грибоедовой, было 29 лет. До войны она работала заведующей ФАПом. В октябре 1942 года молодая женщина пришла к партизанам и выхаживала раненых в госпитале бригады «Железняк». Женщина привела с собой в отряд 3-летнюю дочку Лилю. Живя среди леса и «дрыгвы», в суровых партизанских условиях, малышка заболела малярией — в народе ее называют «болотной лихорадкой». Мать была вынуждена забрать с собой Лилю и в подпольный госпиталь. На тот момент девочке было 5 лет.

Евфросинию Грибоедову назначили в подземном госпитале старшей. Остальные девчата были намного ее моложе и по возрасту, и по опыту работы. Самой младшей, Тоне Передне, было всего 15 лет.

Подземный госпиталь устраивали партизаны. Вот как описывал эти ямы комиссар отряда № 8 бригады «Железняк» Николай Селюк: «Каждая — 10 метров в длину, 2 — в ширину и 1 метр — в высоту. Лежать, сидеть можно, но не встать. Глубже копать нельзя было. Вокруг болото. Стали бы глубже копать, получили бы пруд вместо землянки. На полу — настил из жердей, на потолок тонкие бревна пошли. Тут жерди не годились: могли бы не выдержать земли, прогнуться. Мы сверху все землей засыпали, землю заровняли и заслали мхом. Даже можжевельник и ягодник сверху в мох посадили. Выкопанную землю за километр отвезли и в болото высыпали…».

В землянках сделали воздухоотвод. «Узенький люк, чтобы только человеку проползти, тяжелым ящиком с землей закрыли, каждую щель замаскировали. Для того чтобы дышать можно было, небольшое отверстие под корни сосны вывели», — вспоминал Селюк.

Для охраны госпиталя командир бригады «Железняк» Иван Титков выделил сотню человек. Дал отряду задание: если каратели подойдут к землянкам, вызывать огонь на себя. Приказал: «Нужно будет, умрите, но те, кто в землянках, в руки к фашистам попасть не должны».

«Комбриг попрощался с нами, как со смертниками: понимал, что такое сто человек против нескольких тысяч», — рассказывал после войны Николай Селюк.

Понятно, что в ямах высотой метр встать в полный рост никто не мог. Передвигались по подземелью тремя способами: на коленях, на четвереньках, ползком.

В госпитале наладили нехитрый быт. Нары для больных накрыли еловыми ветками, пол из жердей застелили домоткаными постилками. Туалетом служила вырытая ямка.

Питались в основном сухарями, распределяли их маленькими частями, иногда раненым отрезали немного сала. Провианта партизаны оставили в госпитале суток на двое-трое: думали, скоро отвоюют эту территорию. Никто тогда не знал, что освобождение придет только через 2,5 недели! Многие раненые были без сознания и не ели. Однако сестрички все равно берегли для них сухари — чтобы поддержать бойцам силы, когда они придут в себя.

Для воды выкопали еще одну ямку. Ее называли «колодцем». В ней скапливалась грязная болотная жидкость. Потом стала пропадать и такая вода: ее собирали буквально по каплям. А раненые постоянно просили пить. Сестрички смачивали в ямке тряпочку и смачивали ею губы пациентам.

Но самое страшное началось, когда воздухоотвод засыпало землей. Люди стали задыхаться. И в землянках наступила темнота: «газовачкі», свечи из гильз, уже не светили.

Евфросиния Грибоедова так вспоминала эти страшные дни: «Задыхаться мы начали на вторые сутки, перестали гореть свечи, спички вспыхивали и сразу гасли. Мы все делали на ощупь: меняли повязки, давали лекарства. Разобьем ампулу кофеина, процедим через марлю, чтобы осколки стекла не попали в рот, и даем из кружки. В конце каждой землянки был «колодец» сделан — яма глубиной в метр. Вода в ней собиралась болотная, вонючая. Но другой не было. Разогнуться нельзя было. И мы ползали на четвереньках. Доползешь на коленях до «колодца», зачерпнешь полкружки воды и назад. Больные и раненые все время хотели пить. А тут у Лили моей еще приступ малярии начался. Нам всем жарко, душно, а она просит меня: «Мама, обними меня, мне холодно…».

А вот свидетельство санитарки Лукерьи Передни: «Воздух к нам только через дупло старой сосны поступал. А дупло совсем маленькое… Грибоедова приказала нам, чтобы меньше воздуха тратить, не двигаться. Ну, а как ты не будешь двигаться, когда больные стонут, просят то пить, то судно поднести. Ползешь, голова кружится, плохо, сердце где-то в горле колотится, вот-вот сомлеешь. Но надо же! Кто же его напоит? Я только одного боялась: вдруг кто-нибудь умрет, куда мы его денем? Так и будет лежать среди живых. Думала, если выживу, то никогда уже спину не разогну — все время на четвереньках и на четвереньках, как кот или собака…».

Наверху, над «крышей» госпиталя из мха и можжевельника, слышались взрывы и стрельба: неподалеку гремели бои. Нередко каратели ходили прямо по настилам над землянками. На бойцов и медработниц сыпался песок. Бывало, что враги останавливались рядышком на короткий привал. А как-то разведка доложила: каратели копают рядом с госпиталем окопы и поставили там полевую кухню. Отряд, охранявший госпиталь, начал отвлекать внимание немцев выстрелами.

— Когда немцы оказывались рядом, все в землянках слышали их «гергетанне». Некоторые раненые кричали, хотели бросаться в бой, тогда девчушки-медсестры грудью ложились им на лицо, чтобы немцы не слышали этих криков, — рассказывает Алла Королевич.

После войны историкам, журналистам и музейщикам удалось найти троих партизан, которые лечились в этом госпитале: Бронислава Полянского, Владимира Белявского и Ивана Архипенко.

Воспоминания Бронислава Полянского: «Пришел я в себя от выстрелов наверху, где-то над самой головой. Никак не пойму, где я и что со мной. Полутемнота, где-то в углу еле-еле горит свеча. Справа и слева от меня лежат незнакомые люди, то ли живые, то ли мертвые, кто-то стонет. Первое, что запомнилось, — грудь разрывается от нехватки воздуха. Ко мне наклонилась какая-то девушка (потом я узнал, что это была Наташа Кульба) и шепотом сказала, что я болен тифом и нахожусь в подземном партизанском госпитале. А над нами — каратели, идет блокада. Стрелять начали совсем рядом, из пулеметов и автоматов. Минометы ударили. И тут мы все услышали над собой немецкую речь. Мы замерли и не дышим. А партизан, который рядом со мной лежал, как подскочит и как закричит в бреду: «Бей фашистскую гадину!»

Евфросиния Грибоедова запомнила, что сильнее всех кричали, командовали и поднимали людей в атаку двое раненых: «Две сестры сидели возле них и затыкали им рот тряпками. И так держали. Смотрели только, чтобы не задохнулись. Так они девчатам чуть руки не поломали. А что ты им сделаешь? Без сознания же, ничего не помнят, а мужики они сильные».

Из оружия в госпитале был один карабин и три гранаты.

Владимир Белявский делился: «Нам, мужчинам, не под силу было слышать близкий бой и не участвовать в нем. Один из раненых услышал про гранаты, схватил одну и бросился по нашим ногам к выходу, чтобы в бой вступить. Сестры едва свалили его и отняли гранату. С того момента сестры держали эти три гранаты при себе».

Воспоминания самой юной медработницы, Антонины Передни: «Когда закончилась вода в «колодце», мы попробовали углубить его. Копали кружками, руками. Воды не было, была только мокрая липкая грязь. А больные то приходили в сознание, то снова теряли его, просили пить. Казалось, если бы можно было, кровью своей напоила бы, только бы они не страдали. Белявский хотел покончить с собой — так тяжело ему было. Луцейка его спасла. Положила в тряпку мокрой грязи и выжимала эту тряпку над его лицом, смазывала ему губы, язык».

Сам Владимир Белявский после войны делился: «Я хорошо не помню, что происходило именно со мной. Помню только, что партизаны много раз порывались выйти вон и «дать последний бой». Одним карабином и тремя гранатами. Мол, лучше умереть наверху от пули, чем задыхаться и гнить живым тут, внизу. И каждый раз их удерживали сестры и санитарки. Удерживали не столько силой, сколько своими ласковыми и нежными словами. У этих девочек, которых мы видеть не видели, а только слышали, было столько силы, веры, любви, столько жизни, что мы, мужики, снова себя ощущали мужиками, ответственными за эти девичьи судьбы. И не только за эти…».

Медсестры хотели взорвать себя и раненых, но не сдаться врагу

В один из дней все услышали, что дверь в подземелье открывается. «Немцы?» — со страхом подумал каждый. Но у всех теплилась и надежда: «Наши?»

Фрося и Наташа разобрали гранаты и заняли боевые позиции.

Из воспоминаний Евфросинии Грибоедовой: «Когда услышали громкие голоса над люком, поняли: это конец. Все у нас было продумано до мелочей. Две гранаты взяла Наташа Кульба, одну я. «Усики» отогнули, ждем. И в землянке все ждут — жизнь на секунды пошла. Договорились, что бросаем одновременно по моей команде: она дальше, а я прямо под ноги нам. Слышим, люк поднялся, песок на нас посыпался. Вот и все, думаю, кончилась жизнь. Не себя, Лилю жалко. Хорошо, что никто в темноте слез моих не видит. «Бросай!» — шепчет Наташа. А у меня вдруг сердце застекленело, и какое-то необычное спокойствие наступило. Словно я уже с того света смотрю. «Пускай люк отроют, — шепчу в ответ. — Чтобы хоть один из них вместе с нами околел». Подготовила гранату, жду. А сверху голос: «Не бойтесь, это мы!»

Из воспоминаний Николая Селюка: «Бежал к землянкам вместе с Клякиным (Петр Клякин — командир отряда № 8 партизанской бригады «Железняк». — Прим. TUT.BY) и думал с надеждой и ужасом: остался ли хоть кто-то живой? Воды у них было на 3−4 дня. Еды — на неделю от силы. А прошло 18 суток! 18 дней и ночей. «Сколько вас?» — только и спросил Клякин. «Все», — сказала Грибоедова и потеряла сознание. Гранату из ее рук Клякин вынул. Ни стоять, ни ходить, ни смотреть они не могли. Они дышали и никак не могли надышаться».

Известно, что после войны трое фельдшеров: Евфросиния Грибоедова, Наталья Кульба и Надежда Терех — продолжали служить медицине и больным людям.

Бегомльские музейщики по крупицам собирают факты, которые касаются этой и других страниц в истории их партизанского края. И не напрасно. В музее всегда есть заинтересованные посетители.

— Года три назад к нам зашел мужчина в военной форме. Рассказал, что приехал из Краснодарского края России. Я провела для него экскурсию, мы подошли сюда, к этой диораме с подземным госпиталем. И вдруг мужчина признался: «В этих землянках, совсем еще молодым парнишкой, был мой отец — Тимофей Толмачев. А я — его сын Григорий. Отец тогда выздоровел. И сколько жил, все время хотел приехать сюда, в Бегомль. Но не получилось, так папа и умер. Я счел своим долгом побывать здесь — в память о нем».

Про семь сестричек, которые на своей силе духа вытащили из лап смерти тридцать мужиков, наиболее лаконично, просто и емко сказал один из раненых, Бронислав Полянский:

— Они подвиг совершили. Они спасли нам жизни.