«Схватил пистолет и побежал на поле в пижаме…»

7 декабря 1941 младший лейтенант Фил Расмуссен был одним из шести пилотов ВВС США, которым удалось взлететь на перехват во время налета на Перл-Харбор. Тем ранним утром 23-летний летчик, закончивший обучение всего за полгода до знаменитой атаки японских самолетов на главную базу Тихоокеанского флота США, выскочил из ванной комнаты и, не раздумывая, бросился к самолету в своей фиолетовой пижаме. Внезапность нападения, устаревшая машина, неисправное вооружение и «дружественный огонь» с земли не помешали ему сбить «Зеро» и посадить поврежденную и практически неуправляемую машину на аэродром. Расмуссен дослужился до звания подполковника ВВС, совершил множество боевых вылетов, но всю жизнь его называли «пижамным пилотом». Ниже приводится перевод интервью Фила Расмуссена, данного во время визита на Гавайи в 1991 году, ровно через полвека после описываемых событий.

— Сегодня, 8 декабря 1991 года, мы находимся в отеле Вайкки-Парк-Отель и записываем интервью с Филом Расмуссеном, подполковником ВВС США в отставке. Интервью проводится по совместной инициативе Службы национальных парков США, Мемориала линкора «Аризона» и телеканала KHET, Гонолулу. 7 декабря 1941 года полковник [так в тексте – прим. переводчика] Расмуссен служил в звании младшего лейтенанта в 15-й истребительной авиагруппе ВВС Армии США, прикрывавшей авиабазу Уиллер [база ВВС Армии США на острове Оаху, Гавайи – прим. переводчика]. Тогда ему было 23 года. Спасибо, что пришли.

Пожалуйста, я только рад.

— Отлично. Кода вы попали в Воздушный корпус Армии США?

Я поступил на службу в Воздушный корпус и приступил к обучению на пилота, кажется, в сентябре 1940 года и к концу апреля 1941-го закончил обучение. Меня тут же перевели на первое место службы, на базу Уиллер.

— То есть вы сразу попали на Гавайи? А у вас был выбор, на какую базу отправиться служить?

Вообще-то был, да. Я смог выбрать потому, что в тот момент весь или почти весь мой курс стремился попасть в компанию «Пан-Американ», поскольку «Пан-Ам» набирала пилотов для постоянно растущих поставок американских грузов в Европу. Парень, с которым мы жили в одной комнате, погиб в ночном вылете, и я сопровождал его тело домой, и из-за этого пропустил собеседование в «Пан-Ам». Я очень расстроился, что не смог воспользоваться этой возможностью. И полковник Снид, наш командир, сказал: «Я согласен, это нечестно, поэтому мы дадим тебе возможность выбрать, на какой заморской базе служить, все оставшиеся пилоты будут служить на таких базах».

И я сказал: «Да? Ладно, а куда можно попасть?» А он ответил: «Панама, Пуэрто-Рико, Гавайи и Филиппины». Я подумал, что Гавайи и Филиппины – вполне романтическое место службы. Но я спросил: «А что вы посоветуете? Я совершенно не представляю, на что похожи эти места». Полковник Снид ответил, что служил на Филиппинах, и кажется, Гавайи на них похожи. Я сказал: «Тогда я выбираю Гавайи, туда смогут приехать мои родители и навестить меня». И так я попал на Гавайи.

— Вам понравилось?

Более чем. Чрезвычайно понравилось. Это было прекрасно, впервые я был за границей, по крайней мере на Тихом океане. Ребенком я побывал с родителями в Европе, но в тропики попал впервые, и я влюбился в местную атмосферу. Влюбился в природу, в погоду, и все мне казалось великолепным. Это было прекрасное место службы.

— И к тому же, вы были младшим лейтенантом, истребителем, так сказать, элитой. Вы могли участвовать в общественной жизни, встречаться с людьми?

Ну да, могли.

— Ходить на свидания?

В то время сюда заходили «Ларлайн» и «Матсония», круизные пароходы, на них на выходные приезжали девушки с континента – заняться серфингом и просто позагорать. А мы в основном были холостяки, неженатые пилоты: нам не разрешали жениться, пока мы не закончим летную школу, да и потом на свадьбу нужно было получать официальное разрешение. Поэтому почти все мы были холостыми и прекрасно проводили время с девушками с континента, и это считалось одним из преимуществ службы здесь. Но мы также и летали. На всех островах были аэродромы, и мы совершали вылеты на все острова, на разные задания.

— Какова была ваша основная задача на базе Уиллер?

Мы служили в эскадрилье преследования, сейчас такие эскадрильи называются истребительными, поэтому нашей задачей было отражение воздушных атак на острова.

— Вас специально тренировали против конкретного противника, давали возможные планы обороны?

Нет. Название страны противника не упоминали. Но, как мне кажется, мы все так или иначе понимали, что война с Японией возможна. 2 декабря я даже отметил в своем дневнике, что получил письмо от отца, и он писал, что опасается неприятностей с японцами. А 5 декабря записал в дневник, что дипломатические усилия США и президента провалились, и угроза выглядит реальной. Не следует, однако вырывать это из контекста: мы думали, что находимся за 2000 миль от опасности, за 3000 миль от территории Японии, что тут вообще может произойти.

— Вы упомянули группу преследования, сейчас такие называются истребительными. А была ли разница между эскадрильей преследования и перехватчиками?

Нет, такого разделения не существовало. Пилот эскадрильи преследования должен был вести воздушный бой. Нас также обучали штурмовке. Вот в принципе и все, чем мы занимались. Но на самом деле мы вылетали на любые задания, кроме, скажем так, тяжелого бомбометания – этим занимались пилоты бомбардировочных групп.

— Какие у вас были ожидания о боеспособности японцев? Что говорили на брифингах?

Ничего. Брифингов не было. Мы ничего не знали. У нас не было никаких фотографий для идентификации японских самолетов. Когда все началось, завязался бой, я не мог понять, какие из японских самолетов были истребителями, какие бомбардировщиками. Ничего удивительного, я никогда до того не видел, как выглядят их самолеты.

— А какие-то слухи до вас доходили о Зеро?

Ну да, ходили слухи о том, что Зеро очень маневренный, легкий самолет с хорошим вооружением, и все. Все говорили о его маневренности.

— Давайте перейдем прямо к утру 7 декабря. Каким оно стало для вас?

Примерно в 7:50 утра я находился в казарме для неженатых офицеров. Я стоял в туалете и смотрел из окна на ангары, которые были примерно в 100-120 метрах от меня. И я заметил самолет, который спикировал на ангар и резко вышел из пике, и что-то оторвалось от самолета. И вдруг я увидел огромный взрыв, дым и оранжевое пламя. Самолет набирал высоту, и я увидел на нем две «фрикадельки» — круги, знаки японцев. Я сразу понял, что это японский самолет.

— То есть вы узнали его опознавательные знаки?

Да, я узнал опознавательные знаки. Тут я закричал, что нас атакуют японцы. Я обернулся от окна, в пижаме, и закричал, что на нас напали японцы. Потом я побежал к себе в комнату, схватил кобуру с пистолетом сорок пятого калибра, надел ее и ремень, натянул туфли и выбежал наружу. Я бежал к стоянке самолетов, и тут японский пилот стал стрелять из пулеметов. Мне казалось тогда, что стреляют прямо по мне, я слышал, как свистят пули. Но, конечно, у них были гораздо более важные цели, чем одиночка, бегущий к стоянке.

— И вы так и бежали в пижаме?

Да, я был в пижаме.

— Подпоясанный ремнем и в туфлях?

Да. Понимаете, я не хотел терять время. Я бежал к стоянке и видел, что самолеты на ней расположены очень близко, крылом к крылу, в линию. И тут японцы стали бомбить их и поливать из пулеметов их строй. Самолет взрывался и поджигал следующий – они стояли очень близко. А еще ближе ко мне стояла пара Р-36, они были ближе к ангару и дальше от других машин. И я подбежал к одному из них, вскочил в него, завел двигатель, тут же подбежал оружейник с лентами тридцатого и пятидесятого калибра на плечах и запрыгнул на крыло. Я стал выруливать. Была какая-то минута затишья, надо полагать, потому что, когда я выруливал к брустверам на границе взлетной полосы, меня, кажется, никто не атаковал – я высматривал тех, кто может стрелять по мне, и в тот момент никого не заметил.

— То есть вы прыгнули в первый попавшийся самолет, не в вашу обычную машину?

В тот, что был ближе всех, он не был «моим».

— А на каком вы обычно летали?

Мы не были приписаны к конкретным самолетам, только у командиров эскадрилий были самолеты, на которых были написаны их имена. Мы, рядовые, летали на том, что было готово в данный момент. Во время войны это, конечно, изменилось, у нас появились закрепленные за нами машины.

И вот я подрулил к брустверу, все это время мы с оружейником продолжали заряжать наш Р-36 лентами тридцатого и пятидесятого калибра. Пулеметы Р-36 стреляли через плоскость пропеллера. .30 находился слева от пилота, а .50 – справа. Когда люди представляют себе стрельбу пулемета, им кажется, что это звук быстрой очереди. Но по пропеллеру нельзя попадать, поэтому там стоит механический синхронизатор, который прерывает стрельбу, когда перед стволом лопасть, и ритм стрельбы напоминает, скорее, похоронный марш.

Ну вот, нас собралось четыре самолета: в одном Лу Сандерс, командир эскадрильи, потом Гордон Стерлинг, Джон Такер и я. И все делали то же самое, что и я, когда выруливали.

Мы взлетели в строю курсом на Пёрл-Харбор, затем развернулись на север, и стали набирать высоту по спирали над аэродромом. Мы держались северной стороны, потому что с востока с горного хребта наползали облака. Мы старались остаться в зоне аэродрома и набирали высоту так быстро, как могли, потому что высота – чрезвычайно важное преимущество в бою. Вот и все, что мы знали.

В этот момент мы должны были взвести наши пулеметы. А в Р-36 каждый пулемет ставится на боевой взвод специальной рукояткой, которую нужно вытянуть на себя, до самого своего уха, и затем отпустить, рычаг при этом досылал патрон в патронник. С тридцатым калибром все получилось, но когда я отпустил рукоятку взвода пятидесятого калибра, пулемет стал стрелять сам собой. Поэтому мне снова пришлось вытянуть рукоятку до конца и держать ее в таком положении. Он стрелял не от того, что я нажимал на спуск, там стоял соленоид, и он сломался. Мы продолжали набирать высоту теперь курсом на восток, после взлета нам приказали лететь к базе Беллоуз-Филд. Мы быстро легли на этот курс и продолжали набирать высоту. Когда мы поднялись над облаками, на высоте примерно 2700-3000 метров, нам приказали лететь к заливу Канеохе, это было в том же направлении.

Когда мы долетели туда, мы увидели противника. Примерно восемь самолетов находились над островом и разворачивались для повторного захода. И мы спикировали на них, атакуя. Мы перехватили их примерно на высоте 2000 метров. Я вышел из пике и взял немного на себя. Когда мы пошли в атаку, наш строй рассыпался, каждый заходил самостоятельно. И вот тогда передо мной возник этот самолет на пересекающемся курсе справа налево. Я понял, что он пройдет таким курсом, поймал его в прицел, отпустил рукоятку пятидесятого калибра, и пулемет стал стрелять сам. Я видел, как пули прошивают его фюзеляж от двигателя к хвосту. Он загорелся и пошел вниз. И в ту же секунду другой японский самолет попытался протаранить меня. Я был уверен, что он идет на таран, и бросил машину вправо. И когда отворачивал, самолет затрясся, фонарь разлетелся, и я на время потерял управление.

Самолет падал, я старался вернуть управление и понял, что руль направления не работает. Он просто болтался то в одну сторону, то в другую. Я мог кое-как управлять элеронами и рулем высоты. Я нырнул в облака, которые были под нами, и направился в сторону гор. Я оставался в облаках, их было 8-10 слоев, и я то выходил из них, то снова попадал в облака. Все это время я старался стабилизировать полет, понять, ранен ли я, потому что почувствовал сильный удар по голове, а шлема на мне не было – только наушники. Когда я смог наконец выровнять машину, я осторожно потрогал голову, и понял, что хоть в моих волосах много плексигласовой крошки, на мне не было ни царапины.

— Вы вступили в бой над Канеохе?

Да.

— Было время обсудить ситуацию, сказать «их много, нас мало», или все было на автомате?

Времени не было. Мы сначала делали, потом думали – я бы это так описал. Мы были как бы запрограммированы, это была реакция на ситуацию. Лучше описать это я не смогу.

— А вы почувствовали разницу между тренировочными боями и первой атакой настоящего противника?

Да, о боже, еще как! Да. К сожалению, понимание происходящего пришло только когда в меня попали. Внезапно я осознал, какой опасности я подвергаюсь, поэтому я нырнул в облака и попытался уйти в сторону.

— А когда вас подбили, страшно было?

Нет, страха не было. Это похоже на ДТП. Вы вдруг врезаетесь в кого-то, и только потом вы начинаете волноваться о том, что могло случиться. Но пока я летел назад к аэродрому, я старался изо всех сил удержать машину в воздухе, и думать о чем-то еще не было времени. Чтобы как-то поддерживать горизонтальный полет, мне пришлось максимально отдать ручку управления вправо и безумно быстро работать триммерами, только так я мог управлять самолетом.

— А пулемет пятидесятого калибра вы все еще держали, или в нем кончились патроны?

В нем кончились патроны. Когда я отпустил ручку и попал в тот самолет, я забыл о нем, так что он продолжал стрелять, пока не кончились патроны.

— Когда вы возвращались на аэродром Уиллер, вы еще кого-то встретили?

Да, встретил. Я направился к базе Уиллер, и ко мне подлетел Лу Сандерс, который знаками спрашивал меня «что случилось?». Я сказал, «все в порядке, я в норме». Он сопровождал меня до аэродрома. Мы заходили над казармами Шофилд, и когда летели над ними, оказалось, что наши войска уже пришли в себя, и они открыли по нам огонь. К счастью, они промахнулись. А потом..

— То есть ребята с Уиллера, или Хикама, или Шофилда стреляли по вам?

Да, с Шофилда по нам стреляли. Наши зенитчики на Уиллере идентифицировали, узнали нас, поняли, что мы свои. Японцев к тому времени уже не было. К моменту, когда мы вернулись, через 50 минут после взлета, в небе уже никого не было.

Я уже делал заход «по коробочке», и вдруг увидел, что индикатор показывает, что шасси не вышли. Поэтому уже на посадочной прямой мне пришлось очень быстро качать ручной гидравлический насос аварийного выпуска, и шасси вышли перед самым касанием. Я выключил двигатель и приземлился на мокрую траву. Она была вся в росе. У нас не было взлетной полосы, просто травяное поле. Только стоянка самолетов была бетонной. И самолет дальше катился неуправляемый, тормозов не было, пули перебили шланги. Руль направления тоже не работал, я ничем не мог парировать момент самолета, его пару раз развернуло, и, наконец, он остановился. Я сидел в кабине и даже не мог ничего сказать, серьезно, от ангара бежали люди, чтобы посмотреть, что со мной. В конце концов, я смог вылезти из кабины, я был насквозь мокрый, и не только от пота. Я спустился на землю и посмотрел на свой самолет. Голова у меня кружилась. Не знаю, как еще это описать. Ни о чем я в тот момент не думал.

Я добрался до казармы, снял пижаму и надел летную форму и пошел к стоянке, посмотреть, чем помочь. В ангарах все еще рвались боеприпасы. Все самолеты, которые можно было спасти, к тому времени вытащили со стоянок, и их было совсем немного.

— Можно посмотреть на этот рисунок вашего боя? Можете описать, что изображено?

Конечно. Этот рисунок изображает тот бой, как раз момент, когда в меня попали. Вот здесь видны отверстия от попаданий. Дутик отстрелили. Фонарь разбит. Это сразу после того, как я сбил японский самолет, а этот самолет пытается меня таранить, и я отворачиваю, чтобы уйти от тарана. Вот тут залив Канеохе, который атаковал противник, а это Джон Такер, один из четверки взлетевших пилотов, у него заклинило все оружие. Он ничего не мог сделать. А тут Лу Сандерс, атакует этого японца, а вот наш четвертый, Гордон Стирлинг, он горит, его сбили.

— И тот японец, что хотел вас таранить, пошел в лобовую?

Да. Точно. Когда я описывал свой вылет офицеру разведки, я сказал, что это был бомбардировщик. Они были похожи их бомбардировщики и Зеро, но потом историки приводили доводы, что это был Зеро, что мы тогда столкнулись с истребителями, и я сбил Зеро. И я написал статью для журнала «Пипл». Они взяли у меня интервью, а потом позвонили и сказали «Купите журнал, там есть для вас сюрприз». А я спросил: «Какой?». «Узнаете, когда выйдет журнал». Тот пилот все еще жив. Японский пилот. Он нездоров, но все еще живет в Японии, и он описывал, как хотел меня таранить.

— Ничего себе!

И я тогда в своем рапорте указал, что он пытался меня таранить, поэтому наше описание того боя вполне сходится…

— Художник расспрашивал вас, когда рисовал это?

Эту картину нарисовал художник Джерри Крэндалл, а Американский Фонд Военной Истории напечатал ограниченный тираж принтов – 1200 штук, чтобы собрать средства на реконструкцию военных самолетов

А это было 8 декабря, на следующий день, я попросил нашего фотографа сделать несколько снимков моего самолета, и тут видны повреждения. Вот куда попал снаряд 20-мм пушки. Фонаря, как видите нет, он был разбит, и обтекатель сняли, и крыло — там было множество пробоин.

А вот тут я смотрю на самолет, и видно, что и дутика нет. А вот и еще одна дыра от 20-мм, и вот тут разорвался такой же снаряд. А здесь отстрелен кусок обтекателя.

На этом фото я держу трос руля направления, там, где он перебит. И видно, что шланги гидравлики перебиты вот здесь. Именно поэтому я потерял управление самолетом. Почти полностью, я мог только минимально управлять. Руль направления не работал. Элероны и руль высоты работали минимально. Погодите. А, ок, давайте дальше

А вот снимок закабинного отсека, сразу за спиной пилота. Видно входное отверстие 20-мм снаряда, и где он разорвался. Радиостанция приняла на себя основной удар, и только поэтому я жив. Радиостанция была закреплена вот здесь, и спасла мне жизнь, потому что на этих самолетах не было бронеспинки.

— Мы это записываем в надежде на то, что люди в будущем смогут прослушать эту пленку и почувствовать, на что это было похоже. Что бы вы хотели сказать будущим историкам или кому-то, кто будет изучать воздушные бои того времени? Что чувствовал 23-летний парень, впервые стрелявший в кого-то, по которому стреляли в ответ?

Что ж, это чем-то похоже на эпоху рыцарства. Во Вторую мировую войну бой был похож на рыцарские поединки лицом к лицу. Теперь это в прошлом, как и кавалерия. И я не думаю, что в будущем будут происходить такие эпизоды ближнего боя, как было у нас. Сейчас оружие, как правило, наводится на цель, которую даже не видно, это электронная война. Поэтому такой бой, как тогда, – уже история.

— А каково это – вспоминать те бои? Трудно? Что вы чувствуете, возвращаясь к ним через 50 лет?

Я не понял вопрос.

— Вы снова приехали на Гавайи…

А, каково это — вернуться сюда? Это похоже на шок. Я был очень взволнован, когда встречал всех этих людей, с которыми мы тут были тогда, 50 лет назад. Я почти ни с кем не поддерживал связь. И когда я их увидел, все эти воспоминания вернулись, это очень волнительно, очень сильные переживания. И я счастлив, что смог приехать на эту встречу.

Филлип М. Расмуссен родился 11 мая 1918 года в Бостоне в семье датских эмигрантов. Закончил Геттисбургский колледж в 1940 году. Исполнив свою давнюю мечту, поступил на службу в Воздушный Корпус Армии США и закончил летную школу истребителей в апреле 1941 года, после чего был направлен в 46-ю эскадрилью преследования, базирующуюся на аэродроме Уиллер, Оаху, Гавайи, где 7 декабря 1941 года вступил в бой и сбил самолет противника. В дальнейшем проходил службу на различных аэродромах тихоокеанского ТВД, совершил большое количество боевых вылетов, в 1943 одержал вторую воздушную победу, участвовал в налетах на Японские острова. Награжден Серебряной звездой (за действия 7 декабря 1941 года) к которой позже получил дубовые листья, Крестом летных заслуг, Медалью пилота с тремя дубовыми листьями. После войны служил в Европе и на Ближнем Востоке. В 1965 году подполковник Расмуссен вышел в отставку. Умер 30 апреля 2005 года, похоронен на Арлингтонском национальном кладбище.