К такому выводу он пришел на основании личного опыта войны на «тридцатьчетверках» - сначала на Т-34-76, затем на Т-34-85. Вот как запомнилась Николаю Борисову атака немецкого истребителя: «Появляется истребитель – «мессершмитт». Выскочил, прошел, потом разворачивается и пошел на меня со снижением. Стал из пулеметов долбить. Пролетел, разворачивается, стал заходить на третий заход, но почему-то всякий раз заходит мне в лоб. Для меня это приятно, конечно. Но поскольку нас все-таки немножко учили этому: что за самолеты, какое у них вооружение, как они действуют, то я понял. Раз это одиночка, значит, должен быть мастер. Но тогда почему он мне в лоб заходит? Он же должен знать, что с тылу у меня броня потоньше, и больше вреда можно принести. Ладно, думаю, тогда я тоже попытаюсь что-нибудь обозначить. Поднимаю пушку в его сторону - «Осколочным заряжай!» Ба-бах, но промазал, конечно. Ну а ему деваться некуда, раз он пошел на меня. И вдруг, когда он совсем близко был, вижу, от него бомба оторвалась. Прошел, но разрыва я не слышу. Он опять разворачивается на следующий заход. А я смотрю за ним, и на развороте хорошо вижу и номер его, и черный крест на желтом фоне, и голову летчика. Но особого страха мы не испытывали…
Снова стреляю, но немец видимо понял, что я не попаду в него. Тут он вторую бомбу сбросил и опять я не слышу разрыва. Опять заходит, уже в шестой или седьмой раз, совсем уже низко, и только после этого ушел».
Шансы поразить немецкий самолет из танковой пушки были очень невелики, хотя случаи такие все же иногда имели место. Но почему немецкий истребитель так упорно обстреливал Т-34 «в лоб», почему с тыла не зашел, почему не стрелял туда, где броня потоньше?
При этом совсем безрезультатными атаки «мессера» назвать было нельзя, определенных результатов он добился: «Мы вылезли, посмотрели, а у нас все крылья пробиты. Запасные баки пробиты, и все горючее из них вытекло. На подкрылках стоял ящик с инструментом, пушку чистить, так все разбито и непригодное. Тут я вспомнил про бомбы. Прошли немного назад, смотрю, обе лежат. Но одна в кювете с правой стороны от дороги, а другая слева. Если на глаз, килограммов по 50-100. Подходить ближе не стали, но я все думал, чего же они не взорвались»?
Ответить на этот вопрос танкисту помог авиаспециалист: «И как-то мне потом в Германии в 45-м подвернулся летчик-истребитель. Он находился в наших боевых порядках, чтобы наводить свои самолеты на цели. Как сейчас говорят - авианаводчик. И я его спрашиваю, вот такая со мной произошла ситуация. Он сразу вопрос: «А с какой высоты он бросал?» – «Метров с пятидесяти». – «Все ясно. Бомба не успела набрать угол, чтобы удариться, как положено, и ударный механизм не сработал».
Но почему немецкий пилот не учел малую высоту, сбрасывая бомбы? Может быть, был он вовсе не «мастер», а наоборот, новичок зеленый? Или результат воздушных атак на «тридцатьчетверку» его не особенно волновал?
Так или иначе, Николай Борисов сделал вывод: «Во время налетов нужно сидеть в танке и никуда не бегать. Броня надежно защищает от осколков, а попасть прямо в танк это не так-то просто».
Пережитая им атака пикирующих бомбардировщиков Ю-87 укрепила уверенность в том, что при авианалете безопаснее находиться за танковой броней: «Возникла необходимость подобрать для взвода место для запасных позиций. В это время группа пикирующих «юнкерсов» пролетала стороной, но через несколько минут они уже с тыла оказались над поселком. Добежать до танка я не успевал и укрылся в ближайшем неглубоком окопчике. Но когда раздались первые разрывы, подсознательно оценил, что укрытие мое крайне ненадежное. Ползком добрался до ближайшего сарайчика, но и это укрытие показалось мне ненадежным. А самолеты во время пикирования издавали грозные раздирающие звуки, очень воздействующие на человеческую психику. Появилась нервозность. На корточках выбрался из сарайчика, но разрывы были слышны кругом. Неподалеку находилась соломенная копна, и я решил укрыться в ней. Пробарахтался в этой соломе, пока не выдохся физически. Но почувствовал, голова и тело укрыты. Когда же совсем рядом раздался взрыв бомбы, на мгновение отключилось сознание. Затем послышались какие-то удары о мерзлый грунт и, наконец, воцарилась тишина. Вылез из соломенного укрытия, отряхнулся, и медленно пошел к танку. Иду и вижу, что кругом земля перемешалась со снегом и соломой. Недалеко виднелась большая воронка. А сарайчик, в котором я поначалу спрятался, оказался разрушенным и без крыши. И вот после этого случая, появление вражеских самолетов я стал воспринимать с опаской. И для себя окончательно укрепился в убеждении - при любой бомбежке находиться в танке».
Конечно, пребывание экипажа в танке вовсе не давало ему гарантии безопасности: «Появились четыре «мессершмитта» и взялись за наши танки. Правда, на этот раз меня не беспокоили, а вот в машину взводного один из них как вцепился, и пока не сбросил на него все, не успокоился. И одна из бомб шандарахнула в метре от танка. Три катка вылетело, гусеница разлетелась, и даже на корпусе два сварных шва треснули. А весь экипаж тяжело контужен. Рты открыты, кровь из ушей течет. Ничего не слышат, кричат отдельные слова».
Но даже в этом случае все могло кончиться гораздо худшими для экипажа результатами, чем самые тяжелые контузии. Окажись танкисты под бомбами, незащищенные броней - скольких из них посекли бы осколки?
По оценке Николая Борисова: «У нас потери от немецкой авиации были минимальные. Мне, например, лично не доводилось видеть, чтобы случилось прямое попадание в танк... А чтобы танк вышел из строя после обстрела с самолета, такого не было совсем! Я такого не видел и даже не слышал».
Надо учесть, что начал он воевать в конце 1943 года, когда «вольготная» жизнь для пилотов Геринга была позади. А вот летом 1941 года, да и в 1942 году, когда немецкая авиация всласть «обрабатывала» советские танковые колонны на марше, зачастую вовсе не имевшие истребительного прикрытия, прямые попадания бомб в танки происходили, надо полагать, значительно чаще, чем в победоносный для Красной Армии период войны.
И, конечно, части, в которой воевал Николай Николаевич Борисов, еще, что называется, везло. О минимальных потерях от ударов немецкой авиации даже в 1944-45 годах далеко не во всех танковых частях могли сказать…
Но суждение о том, что при бомбежке у танкистов, находящихся за броней, было заметно больше шансов выжить, чем вне танка, часто можно найти в воспоминаниях ветеранов…
Максим Кустов
