На пути к Берлинскому конгрессу или Страсти по Болгарии

О страхах и фантомах

Берлинский конгресс со школьной скамьи ассоциируется у нас с дипломатическим поражением России, нивелировавшим закрепленные Сан-Стефанским миром победы русского оружия в 1877–1878 гг.



Фиаско — именно так охарактеризовал подписанный в германской столице итоговый документ публицист К. Д. Кавелин — престарелого канцлера А. М. Горчакова обычно связывают со страхами Александра II перед повторением крымского сценария, еще свежего в памяти петербургской элиты.

Об обоснованности подобных опасений – точнее, об отсутствии поводов для них – поговорим в цикле статей, а начнем с рассмотрения фантома, и по сей день формирующего представления соотечественников о конгрессе: мол, великие державы выступили единым фронтом против России. Главный упрек выпадает на долю О. фон Бисмарка, позиционировавшего себя честным маклером.

Справедлив ли упрек?

Когда только баланс интересов

Ответ начнем с постановки другого вопроса: а что, собственно, хотел рожденный в Зеркальном зале Версаля Второй рейх на европейской авансцене?

Сохранение выгодного ему баланса интересов на континенте. Именно интересов, ибо баланс сил после поражения Франции и Австрии был нарушен. И если первая быстрыми темпами восстанавливала военно-технический потенциал, то двуединая монархия практически безвозвратно отстала от Германии.

Тем не менее после 1871 г. Бисмарк не стремился к эскалации, да и раньше, в 1866-м, настоял на достаточно мягком для Вены завершении войны, рассматривая австрийцев как будущих союзников.

После объединения Германии и в целях поддержания стабильности на континенте канцлер инициировал создание Союза трех императоров.


Однако подобная комбинация исключала Великобританию, Францию и новоявленную на карте Италию, к тому же с ее территориальными претензиями к Австрии.

Всё это нивелировало прочность конструируемого Бисмарком зыбкого европейского равновесия: Союз отнюдь не развеял страхи Парижа на предмет неповторения немцами военной кампании, в особенности когда Третья республика еще не восстановила в полной мере свой потенциал.

В этой ситуации французская дипломатия оказалась на высоте, инициировав в 1875-м военную тревогу и, главное, добившись выгодной для себя реакции со стороны Александра II.

В свою очередь позиция царя утвердила Железного канцлера «в одном, – пишет историк В. В. Дегоев, – важном предположении: Берлин исчерпал лимит терпимости Петербурга к его экспансионистской политике в Европе, и отныне продолжение ее чревато объединением России, Англии и Франции».

Как показали дальнейшие события, опасения Бисмарка не были напрасны: до рождения Антанты оставалось более пятнадцати лет, но контуры ее, надо полагать, уже вырисовывались в воображении французских дипломатов и генштабистов. Особенно последних, ибо соблазн в предстоящей войне оттянуть часть германской армии на восток был слишком велик, чтобы, склонившись над картой, не принимать его во внимание.

Союз трех императоров вызвал обеспокоенность и у Лондона, которому мерещился призрак реинкарнации другого и рожденного в Вене. Но тогда возвращением в большую игру Франции баланс сил и интересов, хоть и с трудом – дискуссии на конгрессе между Ш.М. Талейраном и Александром I относительно судьбы Польши и будущего Саксонии, – сохранялся.

В то же время на Туманном Альбионе не спешили идти на сближение с Францией и Россией в силу довольно сложных отношений с первой из-за ее активного проникновения в Центральную Африку, видевшуюся Лондону сферой его геополитического влияния.


Напряженность же в англо-русских отношениях обуславливалась пересечением сфер интересов двух империй в Афганистане, Средней Азии – в особенности после покорения российскими войсками Бухарского эмирата, Кокандского и Хивинского ханств – и на Балканах. А последние считались подбрюшьем Европы задолго до изречения У. Черчилля.

Уязвимая пята непрочного союза

Собственно, Балканы и стали уязвимой пятой в Союзе трех императоров, и для его разрушения английским и французским дипломатам не пришлось строить сложные комбинации.

Так, Петербург, принимая во внимание перспективы изгнания турок с полуострова и осознавая, что это напрямую затронет интересы Вены, еще в 1876-м доверительно запрашивал Берлин на предмет его позиции относительно возможной австро-русской войны, ставя канцлера в двусмысленное положение.

Немцы в контексте сложных отношений с Францией ответили уклончиво. В Берлине не питали иллюзий: Париж в обозримом будущем не смирится с потерей богатых углем Эльзаса и Лотарингии. И вдобавок к непростой ситуации на юго-западных рубежах втягиваться еще и в конфликт на юго-востоке – Бисмарк такого сомнительного удовольствия для Второго рейха позволить не мог, не говоря уже о стремлении сохранить доверительные отношения с Габсбургами и Романовыми.

Однако зондирование русской дипломатией почвы на предмет возможной немецкой реакции на российско-австрийский вооружений конфликт не стоит отождествлять со стремлением и, главное, готовностью Петербурга к новой войне.

Пребывавшие во внешне дружеских отношениях Александр II и Франц-Иосиф не желали эскалации и на личной встрече в Рейхштадте договорились о невмешательстве Австрии в назревавшее русско-турецкое противостояние, за что она получает свободу рук в Боснии и Герцеговине. Подчеркиваю: речь именно о свободе рук, а не аннексии. Вена выражала заинтересованность в экономической эксплуатации Боснии и Герцеговины, в политическом плане не возражая видеть их частью Османской империи, о чем подробнее поговорим в следующий раз.


Разумный компромисс, но при специально оговоренном в Рейхштадте условии: Россия не станет инициировать создание крупного славянского государства на Балканах, каковым могла стать только Болгария. Примем во внимание: встреча императоров состоялась в июне, в относительной близости от еще тлеющих углей подавленного турками апрельского восстания болгар.

Вообще болгарский вопрос не то чтобы все хотели поднимать. Австро-Венгрия высказала по данной теме свою позицию. Россия сначала также не стремилась к обострению на Балканах: милютинские военные преобразования были далеки от завершения, результат Великих реформ еще не сказался, особенно в сфере промышленности, ибо рынок наемной рабочей силы находился только в стадии формирования.

Британцы также не относились с сочувствием к перспективам появления нового государства в центре самого нестабильного европейского региона, с известной долей справедливости видя в нем проекцию российских геополитических интересов не только на Балканы, но и на Средиземноморье в целом.

Равно как и ориентированная на Россию Болгария создавала в перспективе проблему перехода контроля над проливами от Константинополя к Петербургу, что абсолютно не устраивало ни одну из великих держав. И дело тут даже не в какой-то мифической нелюбви к России – в политике верх наивности рассуждать о любви к кому бы то ни было, – а в нарушении и без того шаткого баланса сил на континенте.

Проблема заключалась в отсутствии у великих держав ясного понимания по поводу будущего Балкан. Греческий и румынский прецеденты создавали скорее неразбериху и осложняли политическую ситуацию в регионе: скажем, почти независимый от турок Бухарест, в лице своего боярства, стоял на франкофильских позициях, что вызвало озабоченность у Вены, учитывая ее непростые отношения с Парижем, омраченные недавней войной и поражением.

А греческое восстание с его подобным осиному гнезду руководством вообще стало для европейских держав головной болью.

Но оба государства занимали на Балканах периферийное положение. А вот возникновение Болгарии в центре полуострова формировало иной расклад сил и закладывало мину замедленного действия под шаткое и столь лелеемое Бисмарком европейское равновесие. Забегая вперед: мина рванет сербо-болгарской войной уже через семь лет после Берлинского конгресса. Да и до кровавых Балканских войн оставалось менее полувека.

Собственно, напоминавшее неустойчивый помост равновесие лелеяли все, но вот беда: каждый подозревал другого в стремлении его нарушить в свою пользу. При этом никто из ведущих игроков не сочувствовал идее чреватого хаосом распада Османской империи.

Мир становится открытым

Однако вмешался технический прогресс: в частности, появившийся еще в Крымскую войну телеграф, делавший мир более открытым. И зверства османских войск, главным образом переселенных с Кавказа черкесов – знаменитых башибузуков, – в ходе подавления упомянутого апрельского восстания стали достоянием европейской общественности, чему во многом способствовали репортажи американского журналиста Я. А. Мак-Гахана о Батакской резне.


Это вызвало волну возмущения, особенно в России и Великобритании.

На Туманном Альбионе наиболее громко выступил главный оппонент возглавлявшего правительство Б. Дизраэли У. Гладстон, быстро написавший и опубликовавший брошюру «Болгарские ужасы», взбудоражившую британское общество. Еще бы, если почитать такое:


Но при этом Гладстон не вел речь о независимости болгар, а настаивал на предоставлении им автономии, а заодно жителям Боснии и Герцеговины.

В общем, отчасти общественная реакция на леденящую кровь жесткость турок и привела к созыву Константинопольской конференции в 1876 г. На ней впервые был поставлен на повестку болгарский вопрос и намечены пути его решения, равно как и обсуждались перспективы урегулирования отношений Сербии и Черногории с нанесшей им поражение Османской империей в ходе вспыхнувшей летом упомянутого выше года войны – той самой, в которой принимали участие русские добровольцы с генерал-лейтенантом М. Г. Черняевым. «Братушки», к слову, показали себя специфическим образом.

Интересно, что проект будущей болгарской автономии в рамках Османской империи российский посланник в Константинополе граф Н. П. Игнатьев разрабатывал совместно с секретарем американской дипмиссии Ю. Скайлером. Самоуправление, включая собственную полицию, должны были получить ряд вилайетов, или, другими словами, провинций.


Игнатьев из опасений непринятия проекта австрийцами наскоро составил еще один. В сущности, он также предусматривал предоставление болгарам автономии. Но только в рамках двух провинций, одну с центром в Рущуке, другую – в Софии. Важно, особенно в контексте будущего нашего разговора: в обоих проектах речь шла об автономии территории, населенной строго болгарами.

Горчаков рассчитывал одобрением проекта европейскими партнерами избежать войны, о чем писал графу:


Работу конференции осложняли сами болгары: еще в ноябре 1876-го действовавшее на территории России Болгарское национальное благотворительное общество сформулировало «Временную политическую программу», в которой недвусмысленно заявилось: «Мы твердо намерены искать нашу независимость».

Что хотели британцы? Обычно их упрекают в провоцировании Турции к войне и в антироссийской позиции – этот избитый, упрощающий непростые перипетии британо-российских отношений штамп: «англичанка гадит».

Всё было несколько сложнее. Дизраэли вряд ли провоцировал Константинополь на войну, скорее его цель сводилась к разрушению Союза трех императоров, который, повторю, с точки зрения британского кабинета, нарушал баланс сил в Европе.

То есть задача Дизраэли, видимо, заключалась во вбивании клина в русско-австрийские отношения, поскольку Вена выступала против единой Болгарии, пусть и автономной, но не доведение дела до войны с дестабилизацией обстановки в регионе и непредсказуемыми последствиями. И так всем Греции хватило.

Однако надежды британцев после Рейхштадтской договоренности Франца-Иосифа и Александра II на раскол Союза трех императоров не оправдались в полной мере. Единственный шанс на сохранение мира между Российской и Османской империями заключался в убеждении последней в необходимости предоставления автономии Болгарии, гарантом которой становились великие державы.

Вот только, надо полагать, в Константинополе неверно интерпретировали позицию Дизраэли, равно как и принимали во внимание нежелание великих держав, за исключением России, лицезреть деконструкцию османских владений на Балканах, отклонив проект и рассчитывая на действенную поддержку Великобритании. Война стала неизбежной. Ее итог известен.


А вот о том, что было дальше в Берлине, поговорим в следующей статье, избегая избитых штампов, равно как и продолжим отвечать на поставленный вопрос: справедлив ли упрек в адрес Бисмарка относительно его антироссийской позиции, якобы занятой на Берлинском конгрессе.

Пока ограничимся ремаркой: в отличие от Вены, Петербурга и Лондона, Берлин не рассматривал Балканы как сферу своих непосредственных геополитических интересов.

Использованная литература:
Бисмарк О. Мысли и воспоминания. Т. 2. М.: Издательство «Огиз-Соцэкгиз», 1940.
Дегоев В.В. Внешняя политика России и международные системы: 1700-1918 гг. М.: Московский государственный институт международных отношений (Университет); «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004.
Восточный вопрос в британской внутренней политике – «Болгарские ужасы».
Глушков Х.С. 130 лет русско-турецкой войне (1877 – 1878) и освобождению Болгарии.
Ротштейн Ф.А. Начало германской колониальной политики.