Отношения КНР и США. Часть VI: К новой холодной войне

Противоречивый подход американского руководства и выжидательная тактика китайского, в основе которых лежали прежде всего экономические мотивы, в литературе часто называют сбалансированными отношениями двух стран. Теоретики и историки большой межгосударственной политики, как правило, не признают объективной природы развития, сосуществования, конфронтации различных социальных систем. Они считают, что отношения между государствами субъективно определяют политики и военные, а сложившаяся конфигурация сил и является миропорядком.

На самом же деле практика показывает, что формой существования капитализма западного образца является экономическая экспансия, постоянно расширяющееся поглощение ресурсов и рынков. С одной стороны, это чисто стихийная тенденция самых крупных экономических агентов Запада к расширению производства, сбыта и оптимизации доходов, с другой стороны, эта тенденция настолько всепоглощающая, что постоянно требует сознательного политического обслуживания. Главная задача внешнеполитической деятельности американского государства — обеспечить доминирование в мире за счёт подавления суверенитета, снижения потенциала к противодействию стран-конкурентов. И делается это исключительно для того, чтобы дать американской экономике больше ресурсов, больше маржинальности, чтобы подавить всякую конкуренцию. В этом и состоит суть мирового господства, а вся риторика о демократии, либерализме, свободе, тоталитаризмах, деспотиях лишь поверхностно её объясняет и ей служит.

Если раньше империи захватывали земли и порабощали население, то сейчас американская империя захватывает командные экономические высоты через конкурентные преимущества на мировом рынке. А военно-политически давит те государства, которые или просто изолируются от мирового рынка, или как-то аккумулируют, мобилизуют свой экономический потенциал, чтобы снизить зависимость от Запада и США.

Совершенно верно в своей последней статье секретарь Совбеза РФ Патрушев отмечает: «Сегодня на смену ост-индским компаниям и колониальным администрациям пришли транснациональные корпорации, ресурсы которых превышают потенциал большинства государств мира. Политику в странах Запада формируют не избранные гражданами органы власти, а все тот же крупный капитал. Американские оружейные концерны давно чувствуют себя хозяевами Пентагона, а их коллеги из информационных гигантов вроде Google, Meta, Apple, Microsoft и Amazon даже не пытаются скрывать использование в собственных целях технологий по сбору личных данных и социального контроля по всему миру. Конгломерат частных банков, известный как Федеральная резервная система США, является кредитором американского правительства, которое, в свою очередь, посадило на долларовую иглу остальной мир».

Избрание США и их «союзниками» в качестве основного инструмента воздействия санкций показывает скорее слабость американской гегемонии, идейную беспомощность и неминуемую близость крупных военных конфронтаций. Западные санкции против СССР, стран ОВД и КНР периода холодной войны служили скорее средством разграничения двух сложившихся лагерей, защитительной мерой. Западные санкции в начале XXI в. задуманы как инструмент разрушения экономики противника. Но поскольку зависимость мира от США и внутрифракционная дисциплина Запада значительно переоценены, постольку они не работают так, как этого желают их инициаторы.

Конец XX и начало XXI вв. в мировой экономике и в мировой политике рассматриваются через процесс финансовой концентрации, бурного роста международной торговли и свободного движения капиталов при незначительном вмешательстве национальных государств, который называли глобализацией. Глобализация первоначально и была формой доминирования США в экономике и политике после развала «соцлагеря». Глобализация сформировала пирамидальную структуру взаимосвязей между странами и регионами, вверху которой находились ведущие западные державы во главе с США, а остальным странам отводилась роль ресурсной базы, рынков сбыта и мест для концентрации «грязного», «низкоуровневого» производства. Крайним идеологическим выражением глобализации была теория «золотого миллиарда» и риторика про «цветущий сад» Запада и «джунгли» Юга и Востока.

Но нельзя считать, что глобализация несла незападным народам только эксплуатацию, порабощение и зло. Она также частично распространяла технологии, местами развивала инфраструктуру, несла производственную культуру, вызывала, в конце концов, дискуссию о негативных сторонах влияния Запада. Более того, глобализация вызывала дисбалансы и обострение противоречий внутри самих развитых стран. В тех же США настолько заигрались с «постиндустриальной экономикой» и переносом производств в Азию, что допустили значительную деиндустриализацию собственной страны.

Глобализация — это сложный, многофакторный процесс, в основе которого лежит не только жажда мирового господства отдельных стран, но и объективная тенденция к объединению и кооперации усилий всего человечества. Однако замысел и исполнение глобализационных процессов, в том числе институты глобализации (ВТО, МВФ, Всемирный банк), были сопряжены прежде всего с интересами наиболее влиятельной экономической и политической силы — США. Поэтому с социально-исторической точки зрения глобализацию следует относить всё же к чему-то вроде неоколониализма.

Однако страны, которые борются за свой экономический и политический суверенитет, сами вольно или невольно встают на путь взаимной и отрытой кооперации, то есть запускают тоже глобализационные процессы, но на иных, более справедливых условиях. Даже КНДР, которая, по мнению многих, только и делает, что изолируется от внешнего мира, в дни, когда пишутся эти строки, проводит переговоры на высшем уровне с РФ об экономическом и военно-техническом сотрудничестве.

Следует также отметить, что между колониализмом и глобализацией есть существенная разница в том, что первый часто проводился средствами прямого насилия: ассимиляции, геноцида, национального и расового порабощения, а вторая — более тонкими инструментами обмана, подкупа, идеологического влияния, недобросовестной конкуренции.

Выжидательная стратегия КНР по использованию западных инвестиций для развития собственных производительных мощностей была значительно доработана в связи с бурным развитием мирового глобализационного рынка. В конце 1990-х гг. КПК выдвинула задачу, чтобы бенефициарами глобализации были не только богатые западные, но и бедные незападные народы.

Но как этого добиться, если капиталы и технологии сосредоточены на Западе, а большинство государств Юга и Востока не только бедны, но и беспомощны политически?

Заходы для решения этого вопроса видны ещё при Цзяне, который говорил: «Китай обладает обширной территорией и богатыми природными ресурсами. Но население у нас велико, в расчете на душу населения природные ресурсы очень ограниченны. Поэтому мы должны активно осваивать международные рынки и использовать зарубежные ресурсы, тем самым увеличивать движущую силу и потенциальные возможности экономического развития нашей страны. Надо в полной мере видеть, что планомерное и поэтапное инвестирование за рубежом, создание там предприятий, проведение технико-экономического сотрудничества с разными странами и прежде всего с развивающимися, это сродни стратегии масштабного освоения западной части Китая и является также важными стратегическими мерами, касающимися развития нашей страны в целом и ее будущего. «Выход за рубеж» и «привлечение к себе» — это две взаимодействующие стороны главной государственной политики открытости внешнему миру. Они взаимообусловлены, ни без одной, ни без другой нельзя обойтись. Эти 20 лет мы делали упор на «привлечение к себе»: заимствовали иностранные капиталы, технологии, кадры, управленческий опыт — это было совершенно необходимо. Без этого нам трудно повышать уровень нашей продукции, технологий, управления. Без этого тебе трудно выйти на зарубежный рынок, пусть тебе и очень хочется. Сегодня ситуация сильно отличается от той, которая была 20 лет назад, наш экономический уровень заметно повысился, мы должны выходить за рубеж, притом у нас уже есть такая возможность. Только смелый и активный выход за рубеж позволит восполнить нехватку ресурсов и рынков внутри страны; только через него мы сможем экспортировать наши технологии, оборудование и продукцию, иметь выгодные условия для заимствования новейших технологий и развития новых производств; только через него сможем постепенно создать наши собственные транснациональные корпорации, то есть от малого к большому, чтобы еще выгоднее участвовать в международной конкуренции в условиях экономической глобализации; только через него мы сможем еще эффективнее стимулировать экономическое развитие развивающихся стран и таким образом укреплять международные силы, выступающие против гегемонизма и силовой политики, стоящие на страже мира во всем мире».

Здесь самое важное — прямое сравнение «выхода за рубеж» и освоения западной части Китая. Как известно, исторически Китай развит неравномерно, основное население и производство сосредоточены в восточной, прибрежной зоне, а на западе страна отсталая. Китайские власти активно занимались «внутренней колонизацией» своей территории, подобно тому как у нас в советские годы драйвером промышленного развития по заветам Ломоносова и Менделеева были Урал и Сибирь. И вот в XXI в. руководитель КПК сравнивает развивающиеся страны с восточным Китаем, обещая вкладывать китайские капиталы в бедные страны Азии, Африки и Латинской Америки, чтобы таким образом изменить вектор глобализации, перехватить инициативу у Запада и США. Янки — плохие глобализаторы, а китайские коммунисты будут хорошими — вот основной посыл доработки стратегии КНР.

Возникает два вопроса.

Во-первых, если китайский капитал устремится в другие страны, то за счёт чего он там обеспечит себе «место под солнцем», каковы его конкурентные преимущества перед западным? Ведь США уже достигли гегемонии, они могли позволить себе вкладывать средства практически по всему миру, и с чего китайцы взяли, что они найдут какие-то новые проекты в обход Америки? Более того, вывоз капиталов из США и других западных стран обеспечивался лояльностью правительств в большинстве стран, чего у Китая не было и в помине.

Поначалу китайцы пытались действовать, как типичные бизнесмены, скупая то тут, то там разные активы, впитывая какие-то технологии, извлекая определённую синергию от соединения своих производств с зарубежными. Китайцы активно сотрудничали с крупными транснациональными корпорациями, запускали совместные производственные проекты и т. п. Но когда рост их участия становился слишком значительным, сотрудничество и инвестиции пробуксовывали, им часто указывали на их место у сборочных конвейеров.

Это заставило искать свою нишу, такой подход «выхода за рубеж», который бы давал другим странам что-то уникальное по сравнению с западными компаниями. И Китай его нашёл в масштабных инфраструктурных стройках за рубежом. Западный капитал такие проекты не любит, они дорогие, с сомнительной окупаемостью и политически рисковые, а китайцы смело строят железные дороги, порты и даже объекты городской инфраструктуры в бедных странах, не жалея юаней.

Во-вторых, как гарантировать сохранность активов и договорённостей, если власть в стране назначения поменяется? США, как известно, обеспечивают себе режим наибольшего благоприятствования для капиталовложений через влияние на правительства и вмешательство во внутренние дела других стран, а китайцы решили делать прямо противоположным образом. То есть какая бы власть ни была, они гарантируют исполнение взятых на себя обязательств, невмешательство в политику вообще. И, наверное, опять же не жалеют юаней и на взятки.

Таким образом, в рамках глобализации постепенно сформировался «игрок» со значительными капиталами без негативного и раздражающего колониального прошлого, как европейцы, и без претензий на гегемонию и распространение своей политической модели, как США. И многие страны, пользуясь остатками своего суверенитета, сотрудничают с Китаем.

К концу 1990-х гг. при Цзяне в КНР сложился, по сути, госкапитализм со значительной долей частных компаний, настоящая рыночная экономика со всеми её плюсами и минусами. Поэтому первоначальный этап «выхода за рубеж» характеризуется прежде всего инвестициями различных частных и получастных китайских корпораций, в том числе в сотрудничество с западными ТНК. После прихода к власти Ху Цзиньтао госкапитализм постепенно был «упорядочен» так, что доминирующее положение в экономике вновь вернулось к государственным корпорациям, представляющим не частный, а как бы социалистический сектор. И уже локомотивом следующего этапа «выхода за рубеж» со строительством масштабных инфраструктурных проектов стали китайские государственные банки и конгломераты.

Си Цзиньпин структурировал и организовал значительную долю вывоза капитала из Китая за рубеж в глобальный проект «Один пояс, один путь» (объявлен в 2013 г.). Китай втянул в этот проект множество стран, он стал одним из направлений внешней политики КНР. Уже в 2014 г. вывоз капиталов из КНР превзошёл ввоз, а объём прямых китайских инвестиций увеличился вдвое за три года. Си говорил, что Китай должен перечертить мировую экономическую карту. Понятно, что подобные заявления и замыслы прямо противоречили интересам США.

Сначала США и Запад смотрели на «один пояс» несколько свысока, не видя в нём серьёзной угрозы, но постепенно именно активность Китая во внешнеэкономической деятельности стала причиной пересмотра не только отношения к глобальному проекту, но и вообще к старой никсоновской тактике.

Другим поводом задуматься американским воротилам экономики и политики стала интенсивная ликвидация технологического отставания Китая от США. Китайцы не только копировали всё подряд и расширяли сборочное производство, но и вкладывались в НИОКР, наращивали количество и качество инженерных кадров и научных разработок, постепенно догоняя Запад в сфере инноваций.

Идея сменить вектор рыночной глобализации, обратив её преимущества на пользу бедным народам за счёт уже не такого бедного Китая, многими не только на Западе воспринимается с опаской. По сути, речь идёт об экономической экспансии китайского капитала, пусть по большей части и государственного. Если сравнить, например, этот процесс с помощью братским странам со стороны СССР, то тогда вопросы прибыли, окупаемости по сравнению с политической целесообразностью были на заднем плане. Китайцы же вкладываются хотя и со значительными экономическими и политическими рисками, но ради прибыли.

Западные СМИ прямо ведут пропаганду того, что «один пояс» — это хитрая ловушка Китая для подчинения других стран. Но если исходить из фактов, то пока никаких признаков китайского гегемонизма, навязывания своей политической воли, расстановки своих людей в руководстве других государств, попирания суверенитета не наблюдается. Да и инструментов для этого у китайцев не создано: у Китая нет своего НАТО или ОВД, нет Коминтерна, нет программы типа Yale World Fellows, нет связей с оппозициями в других странах и нет валютной гегемонии, как у США. Так что у «хороших глобализаторов» дела со словами пока не расходятся.

Кстати, Россия тоже реализует несколько крупных зарубежных экономических проектов, которые оказывают поддержку дружественным странам, не извлекая из этого никаких политических капиталов, лишь повышая престиж страны. Так что такое поведение нельзя считать невозможным или неразумным. В этом смысле Европа и США выглядят, как государства старой формации, которые, меряя всех по себе, не способны отказаться от менталитета колониализма и неоколониализма. Вероятно, дело здесь в том, что политику западных держав во многом, если не полностью, определяют корпоративные элиты.

Активные действия Китая во внешнеэкономической плоскости не вызвали формальных изменений его внешнеполитической доктрины или отношения к США. КПК продолжала настаивать на мирном, бесконфликтном сосуществовании с Америкой при невмешательстве последней во внутренние дела Китая. Си Цзиньпин и другие руководители множество раз отмечали, что Китай не претендует на мировое лидерство, не подвергает сомнению статус США как мировой державы, не стремится к вытеснению США из мировой экономики и вообще за то, чтобы экономическое развитие мира шло на пользу всем.

Всё это, безусловно, лукавство, в которое на Западе не верит даже Киссинджер.

В 2010-е гг. объективно сложилась ситуация, при которой рост экономического и военно-политического потенциала КНР начал угрожать американской гегемонии. Прежде всего в результате экономического развития Китая начался передел мирового рынка, американские и западноевропейские ТНК перестали быть основными и главными капиталодержателями, начали утрачивать рынки сбыта.

Вступив в ВТО, Китай резко нарастил экспорт продукции в западные страны. Уже к 2006 г. доля внешней торговли в ВВП КНР возросла вдвое по сравнению с 2001 г. В целом в 2000 г. экспорт из Китая составил около 250 млрд долларов США, а в 2022 г. — почти 3600 млрд долларов США и значительная доля его роста связана как раз с затовариванием западных рынков.

Если финансово-промышленные группы были озабочены конкуренцией со стороны китайцев на рынке капиталов и высокотехнологичной продукции, то политиков беспокоил как военно-технический рост КНР, так и нарастающий торговый дисбаланс между США и КНР. В случае конфликта могло получиться так, что Америка осталась бы без большинства продукции не только повседневного спроса, но и двойного назначения. К 2017 г. из 800 млрд долларов внешнеторгового дефицита США на Китай приходилось 500 млрд долларов, то есть более половины.

Интересно, что американские аналитики даже не допускают мысли, что внешнеторговый дефицит с Китаем вызван высокими темпами индустриализации, более качественной инфраструктурой, ростом производительности и в целом более продуктивным использованием ресурсов последнего. Они видят причины только в «валютном манипулировании», нечестной налоговой политике и других «умышленных действиях китайского правительства, направленных на экспансию своих товаров на внешние рынки». Некоторые американские эксперты обвиняли Китай в том, что он посмел выдвинуть программу развития промышленности Made in China-2025, цель которой — превратить к 2049 г. страну в мирового лидера по производству высокотехнологичной продукции: роботов, самолётов, автомобилей, компьютеров, смартфонов, медицинского оборудования и т. п. Якобы КПК выдвинула этот амбициозный проект только для того, чтобы сместить с лидерских позиций американские компании.

Короче говоря, пока из экономического сотрудничества основные выгоды извлекали американцы, Китай с его коммунистической властью можно было и потерпеть. Как только речь пошла о конкуренции и соперничестве в экономике, великие и могучие американские либералы превратились в великих и могучих патриотов, протекционистов и антикоммунистов.

К цитате Патрушева следует добавить пару слов о том, как примерно выглядит система выработки и проведения стратегических решений американской политики. Вся эта общедемократическая схематика о том, что есть американский народ, который выбирает парламентариев и президента, которые, в свою очередь, в его интересах вырабатывают политику и управляют государством — весьма поверхностная и наивная описательная политология.

В США есть десяток инвестфондов, совокупно владеющих, по сути, контрольными пакетами крупнейших корпораций, которые как монополисты контролируют основные сегменты экономики и выступают крупнейшими игроками на мировом рынке. Участники и бенефициары этих инвестфондов скрыты от общественности и представляют собой наиболее влиятельные кланы американской олигархии. А во всяких списках Forbes и Bloomberg фигурируют публичные персоны, которые, скорее всего, к реальному влиянию на политику отношение имеют условное.

Сами корпорации, несмотря на то что их конечные владельцы одни и те же, ведут деятельность как самостоятельные хозяйствующие субъекты, конкурируют друг с другом и т. д. Однако поскольку круг олигархических кланов достаточно широк, и собственники обладают разными процентными долями в корпорациях, то в различные периоды доминирующим является лоббизм тех или иных секторальных интересов. В 1990-е гг. на пике американского могущества, скорее всего, ведущую роль играли интересы нефтегазового сектора, поэтому США так рвались на Ближний Восток. В 2010-е гг. сильное лобби сложилось в сторону технологических гигантов. К 2020-м гг. в условиях угасания американской гегемонии верх взял лоббизм ВПК с курсом на милитаризацию. То есть экономический вектор правящих кругов Америки определялся маржинальностью тех или иных сфер мирового рынка.

И уже эта корпоративная и финансовая элита, которую сами американцы называют «Уолл-стрит», продвигает отдельных политиков, финансирует обе партии, покупает чиновников, судей. Где-то легально через институты лоббизма, где-то полулегально, продвигая своих людей и обещая безбедную праздность после отставки, где-то просто подкупая.

Нужно понимать, что если в стране демократическая система власти, нет сильного лидера, но есть часть общества, которая в своих руках сосредоточила огромные богатства, то она обязательно найдёт возможность эту власть под себя подмять. В США же уже давно сложилась абсолютно закостенелая, оторванная от народа, конфигурация власти из двух партий, которая просто срослась с олигархическими кланами. Причём она на всех уровнях настолько заражена семейственностью, несменяемостью и корпоративностью, что от изначальных принципов демократии там остались только процедурные моменты.

Уже в 2012 г. при Обаме, то есть за год до старта проекта «один пояс», США в своей «Оборонной стратегии» обозначили, что экономические интересы и безопасность США в значительной мере определяются ситуацией в зоне, которая лежит в пределах территории от западной части Тихого океана и Восточной Азии до Индийского океана и Южной Азии. Практически речь шла о наращивании группировки американских войск вокруг Китая и ещё более интенсивном вооружении ряда стран, которые призваны «сдерживать Китай». Именно с этого момента США вполне официально начинают рассматривать КНР как своего стратегического соперника, а её развитие — как вызов американской гегемонии. Но поскольку американское государство к XXI веку превратилось в ту ещё политико-бюрократическую машину с чудовищной неповоротливостью и инертностью, постольку процедура смены тактического вектора отношения к КНР заняла годы.

В ответ на это китайские власти, повторяя мантры о выстраивании дружественных отношений с США, предприняли два практических шага.

Во-первых, в 2015 г. Си Цзиньпин запустил масштабную военную реформу, параметры которой не особо публично раскрываются, но суть понятна: скачок в росте военного потенциала страны, особенно на море, строительство «информатизированных вооруженных сил» и максимальная идеологизация личного состава (Си указывал: «Постоянно вооружать наших офицеров и солдат теорией социализма с китайской спецификой и воспитывать их в духе концепции основных ценностей современных революционных войн»). Со стороны руководителей КНР начал регулярно звучать призыв к ВМС готовиться к войне.

Во-вторых, Китай значительно ускорил развитие стратегического партнёрства с РФ.

Оба этих шага, по официальной версии Китая, не имеют никакого отношения к США, к развитию экономических связей и политического диалога с Америкой. Но по факту, конечно, все всё прекрасно понимают. Например, в том же 2012 г., когда была опубликована «Оборонная стратегия США», на видеомосте РИА Новости Москва—Пекин по этому поводу китайские эксперты прямо говорили, что США окружают Китай сетью военных баз и Китай будет на это отвечать укреплением флота и армии.

Вместе с тем следует отметить, что бурный рост военных расходов КНР, по мнению специалистов, начался ещё в 2010 г. То есть китайские власти прекрасно сознавали, что построение «экономической сверхдержавы» неизбежно сопряжено с возможной конфронтацией с США и подконтрольными им странами на границах КНР.

Однако курс на обострение отношений с Китаем в США не был безальтернативным. Некоторые лоббисты, близкие к ТНК, продвигали более сдержанную концепцию по созданию американо-китайского дуумвирата. В частности, в ходе серии встреч на высоком уровне американские власти предлагали китайским сформировать неформальное объединение стран с целью разделения мира на сферы влияния. Этот проект получил название G2 или «Группа двух». Надо отдать должное китайцам, они твёрдо отвергли подобную тайную дипломатию, заявив, что Китай никогда не будет стремиться к гегемонии.

Анатолий Широкобородов,