Вязкое Третьвековье развратило многих. Оно разболтало многие языки и мозги — и заболтало многие реальные проблемы и вопросы. Оно убило привычку мыслить и возвело в привычку убивать. Оно расплодило говорунов и трепачей, «интеллектуалов» и «мыслителей», которые отличаются от собственной паствы лишь доступом к микрофону.
Это и неудивительно. Вязкость Третьвековья сковывала действия, но не ограничивала болтовню. Всё меньше становилось людей дела и всё больше — людей (людей ли?) слова. Стать «экспертом», «политологом», «говорящей головой», «блогером», «интервьюером», «дудём», «лидером общественного мнения» — вот центровая мечта Вязкого Третьвековья, заместившая собой монтажников-высотников и космонавтов.
И один из самых омерзительных эффектов Вязкого Третьвековья — это размножившееся под ксероксом болтовни самомнение и распылённый в пространстве общества эгоцентризм. Это вызов, с которым возвращение в реальность сталкивается уже не первый месяц. За треть века «планктон дискурса» выработал сотни стратегий ухода от ответственности и способов «двигаться, оставаясь на месте». Несдвижимым, вечным, постоянным для этого планктона будет только его Я.
Одна из таких стратегий — это «постоянное спрашивание». В самом деле, что такого страшного может быть в вопросе? Почему преступная власть так боится вопросов? Вопрос — это признак мыслящего разума, разве не так? Вопрос имеет право поставить каждый, а власть обязана на них ответить, не так ли?
В том и дело, что не так. Любой, кто изучал иностранный язык, прекрасно знает, что можно вообще не понимать вопроса — и при этом правдоподобно и корректно на него ответить. И наоборот: можно не понимать ни слова во фразе, но построить корректный и правдоподобный вопрос.
В том и дело, что не так. Вопрос лишь грамматически является «всего лишь» предложением в определённой форме. Но в сущности своей это куда более глубокое явление. Об этом сегодня и поговорим.
Спросить сложнее, чем ответить
Вопрошать стало модным. Спрашивать стало популярным. Спросить — это проявить свою «активность» и «гражданскую позицию», никак не меньше. И этот спектакль вопрошания заслонил собой истинную сущность настоящего вопроса. Настоящего, а не провоцирующего, не подталкивающего, не направленного на формирование заранее заданного мнения.
(Отметим в скобках, что и «подталкивающие вопросы» в истории человечества зарекомендовали себя неплохо. Собственно, какая-нибудь сократовская майевтика и есть ничто иное, как цепочка подталкивающих вопросов. Есть одна лишь проблема: чтобы ставить такие подталкивающие вопросы, нужно ставить себя существенно выше того, кому эти вопросы ставятся. Вот и первый простой вывод: если на горизонте высвечивается подталкивающий вопрос, а ставит его далеко не Сократ, то стоит задуматься. Много над чем задуматься.)
Так вот, истинной сущностью вопроса является рафинированное, очищенное, подлинное сомнение. Сомнение, которое сомневается даже в себе самом. А поэтому сомнение робкое, сомнение хрупкое и надеющееся. В этом смысле гирлянды вопросов, которые самоуверенно и самовлюблённо развешивают всезнайки-телеграмеры, «испанские блогеры» и «ютуб-интервьюеры», должны вызывать вопросы у любого мыслящего существа. «Кто ты такой, чтобы спрашивать?» — в таком требовании предъявить основания нет ничего постыдного.
Мир ничтожеств и спектакля давно уже дезавуировал это требование. Но, в отличие от гламурного и пластикового мира спектакля, гремящий и железный мир сегодняшней реальности восстанавливает его в полной мере. Десяток лет тому было принято осмеивать требование, лаконично выражающееся в словах «сперва добейся». Не пора ли осознать, что тем самым и ребёнка тоже выплеснули?
Ведь если вопрос — это поиск, то самоуверенность вопроса должна опираться на пройденный маршрут. Чем больше пройдено километров, тем увереннее может звучать вопрос. И вопросы, начинающиеся со слов «я не ракетчик, я филолог» или «я всего лишь мирная женщина, но что генералы ответят на такой вопрос», давно уже пора понимать не как поиск и сомнение, а как попытку манипуляции и забирание себе власти.
Это же какие манипулятивные возможности открываются у такой постановки вопроса, заметьте! Ведь сущность вопроса — это идея и соучастие. Идея — в том смысле, что «я что-то понимаю и готов взять на себя ответственность». Соучастие — в том смысле, что «я беру на себя не только ответственность, но и собственно игру, я буду тянуть этот гуж». А «я-не-ракетчик» — это не только лживая скромность и ложное перекладывание ответственности, это ещё и манипулятивное дистанцирование от предмета вопроса.
Собственно, именно об этом повествует любимый одним ютуб-блогером анекдот про «ну, я своё мнение высказал, а вы решайте».
Итак, вопрос — это готовность взять на себя ответственность. И прежде всего ответственность в том, что составление вопроса — это во многом программирование ответа. Знающие люди знают ещё и то, что спросить всегда сложнее, чем ответить: вопрос — это две трети ответа. Любое решение задачи начинается с правильной постановки вопроса. Любое прозрение начинается с правильного сопоставления слов и фактов в нём.
Видим ли мы такие вопросы в том вихре криков, визгов и базарного торга, который прорвался в последние годы в нашу жизнь?
Вопросы надо ставить уместно, вовремя!
Впрочем, это вопрос сугубо риторический. А вот нериторичным является то, что за безобидностью, любопытственностью и трогательным инакомыслием вопроса могут скрываться совсем иные сущности. Особенно если вопросы поставлены в некоторые, назовём их неудобными, моменты.
К примеру, вопросы могут становиться DDOS-атакой. Технологию DDOS-атак в современном мире уже знают даже пенсионеры и пионеры (будущие и бывшие), поэтому, полагаем, образ понятен: с помощью вопросов к любой системе управления можно создать такое количество внешних информационных сигналов, что это попросту парализует её работу, да ещё и выставляет её в негативном свете («замшелые и косные чиновники не желают общаться с ответственностью!»).
Особенно это работает в экстремальные и радикальные моменты. И здесь, надо признать, «дети Спектакля», зачастую сами того не желая, работают на спектакль. Инфантильные и эгоцентричные требования «а подать сюда информацию про любое событие в течение не более, чем двенадцати минут тридцати секунд, иначе уволить всех — от последнего журналиста пресс-службы до самого губернатора» в условиях, когда в пограничном районе области полыхает подожжённая диверсантами подстанция, объективно является способствованием диверсии. Хотя для «детей Спектакля» это «всего лишь» невинное любопытство, «контроль над властями» и «политическое неравнодушие».
Но таким любопытством и неравнодушием «дети Спектакля» объективно (подчеркнём: никто здесь не обвиняет их в намеренной работе на противника) работают против интересов своего общества. Особенно учитывая, что такие вопросы сразу же становятся способом разведки. И если во времена прежние врага можно было определить просто по чрезмерному интересу к соответствующим темам, то сейчас, в нынешних бурях, вихрях и гольфстримах социальных сетей, это попросту невозможно.
В таком мире уже не отличить друг от друга обыкновенного журналиста-хайпожора, встревоженного обывателя, хладнокровного шпиона, циничного врага. Всю историю человечества вопросы были зондажом — и всякое подобное вопрошание, особенно в сложные времена, было сигналом опасности. И сейчас в той же бывшей УССР не только говорить запрещено, но и спрашивать тоже. Зайдите в любой украинский телеграм-канал или на фейсбук и посмотрите, как внимательно там параноидализированные граждане Бандеровского Рейха пресекают любую попытку спросить. Там не нужно держать по тащмайору на каждый канал или сообщество, там дисциплина на высшем уровне.
Значит ли это, что нужно подражать этой атмосфере Майданека? Ни в коем случае. Однако альтернативой атмосфере Майданека должна стать не разнузданность и безответственность, а внутренняя дисциплина и самоконтроль. И это ещё один урок годичного наблюдения за «просто спрашивающими».
Ведь, в конце концов, неуместный вопрос может оказаться помехой действию. Действию правильному и уместному — и именно в силу своей уместности правильному. Сколько раз уже было так в истории, что ответ на вопрос всплывал существенно позже — и тогда ответ на него становится уместным, равно как и сам вопрос?
Народ это давно чувствует, и простейшие пословицы вроде «цыплят по осени считают» тому свидетельством. А равно и ответом на чрезмерно пафосные и мудрые вопросы «сомневающихся и мыслящих». Не на все вопросы 2022-й дал ответы. И даже 2023-й даст не на все. Но повод ли это «закрывать вопрос» лживым и ложным ответом?
Не все вопросы одинаково полезны
Этот разнообразный и сложный потенциал вопросов давно уже осознан и в политике, и в боевой психологии, и в исторической «науке».
«Правильно» (с точки зрения целей) поставленный вопрос может уничтожать равновесие, баланс, взаимопонимание в целом обществе. Вопрос, которым задаётся и уровень дальнейшего обсуждения — и любая попытка выйти за этот уровень вверх или вниз будет жёстко пресекаться. Вопрос, которым задаётся и контролируется повестка. Вопрос, которым разрушается то общее, что и делает кучу людей обществом.
Например, вот как ответить на вопрос «почему стоит смотреть на Новый год «Иронию судьбы»?» в масштабах и размерах современных твиттера и тик-тока? Да никак, в ответ на этот вопрос нужно целые монографии писать. Но «всего лишь спросить»-то можно, правда? И кто там будет вдумываться, что за этим вопросом на самом деле — циничная и рациональная попытка убрать ещё одну подпорку того общего, что объединяет людей.
Другим примером вопросов, уничтожающих баланс и равновесие, являются вопросы, которые «вскрывают» информацию, которую не стоит «светить». И дело не только в секретности. Знаменитый противоречивый пример с «мясником Жуковым» — из таких вопросов. Опровергнуть жестокую, механичную, но единственно верную логику Жукова тут невозможно — как невозможно опровергнуть логику генерала из «Горячего снега». Зато возможно расшатать веру солдат в Жукова, если своевременно поставить «нужный» вопрос. А сколько таких вопросов в современном многомерном мире!
Третий пример — это вопросы, которые, казалось бы, просто «поднимают темы», «дают право голоса», «возвращают к жизни подавленных», а на самом деле — возбуждают ненависть, создают возмущение и сеют рознь. Такие вопросы, вооружённые пафосом «отстаивания свободы», «защиты слабых» и «представления множественности», на самом деле призваны распространить уныние и неверие, насадить подозрительность и обиды. Впрочем, о необходимости «эмоционального ПВО» мы уже давно говорили, тут можно лишь повторить: люди, будьте бдительны!
Ты туда не смотри, ты сюда смотри
Но есть и куда более примитивно-технологические использования этого гибкого инструмента. Например, в политических и пиар-технологиях давно уже известен приём спин-докторинга, и здесь самый обычный вопрос от какого-нибудь «анонимного канала» или «неравнодушного блогера» может сыграть ключевую роль. Вопрос — это идеальный тумблер переключения внимания. Умело заданный вопрос вроде бы и отталкивается от того, что интересно всем, а в конечном итоге перенаправляет потоки внимания в нужное русло. Недаром в серьёзных областях вроде настоящей науки регуляция и модерирование — это целое искусство, знаете ли.
Соседит с этим приём подмены повестки. Можно привести факты военных преступлений и западной недобросовестности — и тут же мягоньким вопросом намекнуть на слабость и бездарность российского руководства. Ну в самом деле, подумаешь, какая мелочь — Запад не соблюдает договорённости, Украина атакует гражданские объекты, разве это важно? Важно ведь, что российское руководство плохое и слабое! Это примитивнейший приём, который тем не менее работает отменно в силу массовости психологии интернет-пользователей, невооружённости среднего обывателя базовыми навыками логики, эмоциональной слабости людей.
Соседом с другой стороны является такой тип вопросов, как «вопрос-ластик». Этим вопросом можно «стереть» впечатление, можно «размазать» негатив (или позитив, на выбор), можно «затереть» неудобный для вопрошающего факт. Мы долго «разгоняли» информацию про «элита предала» и «народ молчит» — и столкнулись с ярким контрпримером? Не беда! Берём ластик и всего лишь иронично спрашиваем. Вот и всё, на листике пустоголовой аудитории снова чистота и нужный нам фон, на котором можно рисовать любую самую лживую картинку.
А через дорогу от них живёт ещё один тип вопросов — «вопросы-крючки», которыми манипулятор цепляется за штаны и куртки проходящих мимо, а то и уходящих, особенно если до этого манипулятор всячески «форсил», как это говорят в интернете, одно, а реальность предъявила совсем иное. Такими крючками можно удерживать «свою аудиторию», когда процессы выходят из «рамки» и «колеи». Мы долго твердили, что «весь мир с нами» и «Россия изолирована», что «Запад всё порешает» и «Китай не важен», а МИД КНР разродился резонанснейшим высказыванием о политическом суверенитете постсоветских стран? Не беда, вернёмся к разговору о неудачливых и непрофессиональных российских медиа!
(Заметим, что примеры для этого типа вопросов мы целенаправленно взяли лишь у одного источника и за небольшой промежуток времени, чтобы продемонстрировать, насколько это распространённый, банальный и скучный приём, а равно и чтобы сделать ещё одну безуспешную попытку хоть что-то объяснить членам одной секты.)
Конечно, это далеко не полный перечень всего ассортимента вопросов-тумблеров, но сам принцип работы этого кустарного в своей сущности устройства, полагаем, понятен. Поэтому обратимся к следующему стенду. На нём лежит куда более мощный, тонкий и отточенный инструментарий.
А вы зачем интересуетесь?
Вот по поводу этого стенда можно было бы писать статью для каждого из инструментов, уверяем вас. Потому что вопросы этого класса вечны. И контрвопрос «а вы зачем интересуетесь?» никогда не бывает лишним. В конце концов, если «спрашивать никто не запрещает», если «в вопросе нет ничего плохого», то что может быть плохого в вопросе к вопросу?
Собственно, вопросы класса «зачем интересуетесь» более строго могут быть названы манипулятивными. Это не вопрос-соучастие, это не вопрос-поддержка, не вопрос-сочувствие. Такие вопросы ставятся не для поиска ответа и даже не для подталкивания других людей к поиску ответов. Тут всё куда интересней.
Вопрос может быть поставлен только ради содержащихся в нём слов, например. Как это? Да просто: ведь информацию можно подспудно и незаметно «перекрасить». Если утверждение чревато проблемами (особенно по новопринятым законам), если государство наконец-то взялось за дело в плане наказания за дезинформацию или клевету — можно просто «задать вопрос», чтобы, заменив слово «чиновник» на слово «коррупционер», слова «министерство обороны» — на слово «это сборище лузеров», слова «специальная военная операция» — на слова «вот это вот всё». И ответ уже, собственно, не нужен. Он, пожалуй, даже вреден. Проговоренный ответ может стать объектом критики и санкций. А вот непроговоренный ответ становится фактом сознания множества людей. И неуклюжая по сути своей (а вовсе не потому, что это такое плохое чиновничество) система права никак не сможет здесь что-либо предпринять.
А ещё вопрос может быть поставлен с целью «привязывания к себе» или «переключения коммуникации». Если тема или сама реальность складывается не в твою пользу, если сказать и заявить нечего, — можно «просто спросить». Проявить свободомыслие. Показать свою критичность. Но на самом деле — удержать своих сектантов в узком коридоре мысли «гуру всё может объяснить», создать возможность потом сослаться на то, что «я же отреагировал», зафиксировать свою «неравнодушную и активную позицию».
А ещё вопрос задаётся зачастую как снабжение ярлыками и раздача имён. В таком вопросе нет никакого смысла, он нужен лишь как отвлекающий фактор. И если вдруг кто-то попытается оспорить ярлыки и имена — всегда можно контратаковать «а почему вы не отвечаете по сути? Нечего сказать? Я так и думал(а)». Тем самым убивается целое стадо зайцев: утверждается неоспоримость и безусловность оных ярлыков и имён, бронируется право раздавать их, удерживается инициатива на поле боя… И это далеко не весь перечень!
Ну и, в конце концов, вопрос — это ещё и задавание темы и управление ею. «Эй, гражданина, ты туда не ходи, ты сюда ходи», только в медиаконцерте. На любое, самое утвердительное и жизнерадостное заявление оппонента, всегда можно спросить (это ведь всего лишь спросить, не правда ли?) о чём-то негативном, очерняющем и затемняющем. «Мы сделали две тысячи танков! — А электроника-то на них, поди, китайская?», «Мы владеем самой длинной серией безаварийных космических стартов! — А почему феномен Маска у США, а у нас всё провалено?», и так далее по обширному списку.
Быть или не быть?
И вот тут возникает совершенно гамлетовский вопрос: спрашивать или не спрашивать, быть или не быть? Иначе говоря, не значит ли всё сказанное выше, что вообще нельзя ставить вопросы? Что нужно занимать вульгарно-охранительскую позицию «власти виднее» и «не время сейчас улыбаться, вот закончится война, тогда и будем улыбаться»?
А вот это было бы другой крайностью — по другую сторону от крайности «никому нельзя ничего запрещать». Реальная жизнь вообще много сложнее. Не стоит давать абсолютную свободу и «зелёный свет» испанским блогерам всех сортов, возрастов и пузатости, но и засылать к ним Рамонов Меркадеров не стоит, пожалуй. Нельзя вешать на дверях государственных учреждений «заходи кто хочешь, спрашивай что хочешь», но и нельзя «держать и не пущать».
Это правило меры, на самом деле, действует в любой момент жизни людей, однако же во время войны оно особенно значимо и тонко в применении. Ставить вопросы во время войны — это вообще большая мудрость и большое умение. И к сожалению, как показывают прошедшие полтора десятка месяцев, ни российское гражданское общество, ни российская журналистика этими мудростью и умением не обладают в полной мере.
Начиная с того, что очень быстро раздражающими и негативно нагруженными начинают быть сами субъекты вопрошания, и заканчивая откровенно хищническим отношением вопрошающих к предмету вопрошания. Давно уже пора сказать, например, что далеко не каждый может и имеет право спрашивать и вопрошать. И давно уже пора сказать, что далеко не по-всякому можно спрашивать.
Ставить вопрос возможно лишь осторожно, бережно, с уважением и заботой. С сопричастностью и соучастием. Именно чтобы это не выглядело хищничеством и даже стервятничеством. Ставить вопросы нужно ответственно и с постоянным «примериванием» на себя, такого неравнодушного и активного. Именно чтобы это не выглядело хайпожорством и бестактностью. Не надо забывать, что мы имеем дело (как, впрочем, и в любую войну) с существенно новым явлением, и что неуклюжее или глупое вопрошание способно сломать целые судьбы людей.
Причём вопрошание это касается как целых групп (вроде идиотствующего в своей пафосности вопроса «А почему Одесса не вышла?» или «А почему мужики Украины терпят произвол военкомов на улицах?»), так и отдельных людей. Вряд ли мы уже сможем установить, какое из публичных высказываний великого учёного Петра Толочко привело к его аресту, но ведь кому-то же мы обязаны этой — очередной в ряду многих и многих — трагедией!
Ведь тот же Пётр Толочко, будучи человеком слова и чести, не смог бы, отвечая, к примеру, российскому изданию покривить душой и ответить так, чтобы оставить себя в безопасности. И здесь дело не в том, что «соображать надо, что и кому говоришь». Дело в том, что вопрошание должно быть сочувствующим, сопричастным и ответственным.
Время вопрошать и время уклоняться от вопрошания
В конце концов, вопрос — это ещё и вторжение в человека, в его жизнь, в его время, в его ресурсы. А если этот вопрос направлен к министерству, организации, структуре, системе — это ещё и вторжение в его деятельность. Ещё и в этом смысле вопрос есть ответственность. И если у человека или организации с временем (а как бы это ни было сложно представить бездельникам общества потребления, такое тоже бывает!) проблемы, особенно в кризисные моменты, то неответ на пафосное вопрошание в телеграме или в комментариях к новости — это может быть не столько «закрытость и бездарность ответственного за публичную коммуникацию», сколько глупость и претенциозность самого задающего вопросы.
В конце концов, это ведь у такой вечно занятой группы людей, как матросы, есть простой девиз «У матросов нет вопросов». И девиз этот — не просто рифмованная фразочка. Недаром ведь и восемьдесят лет евроинтеграторы предыдущего поколения до ужаса боялись «шварце тод», «чёрной смерти». Время уклоняться от вопрошания — эту мудрость такие люди знают лучше многих.
В конце концов, недаром ведь даже остроязыкий комэск Титаренко в какой-то момент произносит «Да не, я своё в бою скажу». Время вопрошать придёт позже, и Алексей Титаренко в исполнении бессмертного Леонида Быкова это знает много лучше современных инфантильных потребителей собственной важности.
В конце концов, пора возвращаться к фундаментальным вещам вроде ответственности за слова, в каком бы модусе ни было предложение — вопросительном, условном, повествовательном.
В конце концов, нужно знать, с кем и когда обсуждать. «У меня есть вопросы к моей родине, но я не буду их обсуждать с вами» — этот принцип великого русского и советского поэта хорошо бы взять на вооружение многим и многим.
В конце концов, пора понять простую мысль: вечные вопрошания Васисуалия Лоханкина не меняют мир к лучшему. А мир должен быть изменён. Даже если сотни демонов будут соблазнять старыми искусами «ложись на диван и пафосно спроси, зачем тебе это» и «мужик, ты чё, самый умный, и чё, тебе больше всех надо?»
В конце концов, мир может быть изменён только утвердительно и утверждением. Крючкотворным вопросом хорошо разбирать и разрушать. А меч восклицательного знака нужен для построения мира из точек повествований.
Андреас-Алекс Кальтенберг,
Читайте нас: