Мир без будущего: почему людей больше не страшит ад
Не так давно я рассказывал вам, что люди больше не хотят попасть в будущее и посмотреть, что же там. По опросу ВЦИОМ, всего три процента захотели такого: "Будущее нас не интересует, мы живем одним днем". И вот в этом главный парадокс. Мир, похоже, стоит то ли на грани мировой войны, то ли перед страшным финансовым кризисом. А нам… все равно. Главное – вечером лечь спать в свою же кровать, и все. Мне кажется, что такого безразличия к будущему просто не существовало.
Раньше человек знал, что есть рай и ад. И в зависимости от того, как ты жил, ты попадешь в вечное блаженство или в вечные муки. И мы даже не заметили, что в какой-то момент история с раем и адом закончилась. Почему? Как можно бесконечно наслаждаться или терпеть муки? Человек привыкает ко всему. И муки его уже не мучают. Та сковородка в аду на пять градусов комфортнее. В том котле масло попрохладнее. И наслаждение в раю становится пресным. Бесконечно петь гимны Богу? Процесс было хорошо видно по литературе. И поэтому сегодня мы собрали мнения писателей. Тех, кто пишет об утопиях, и тех, кто специализируется на катастрофическом будущем. Почему? Когда появились первые попытки написать утопии – о рае на земле. От Томаса Мора до ранних Стругацких. Зачем? Мы спросили у Вячеслава Рыбакова, который писал под псевдонимом Хольм ван Зайчик, автора одной из современных утопий.
"Появление утопий – это признак близящегося исторического усилия. Европейские утопии возникали на заре Нового времени, когда, действительно, Европа готовилась совершить свой поразительный, при всех его издержках, рывок, который вывел ее на лидирующие позиции в глобальном масштабе. Британия времен Уэллса была и хотела остаться ведущей державой мира. Советский Союз рвался в светлое будущее, которое принципиально отличалось от настоящего, и в этом, собственно говоря, и корень того – возникают ли утопии или не возникают", – объясняет писатель главный научный сотрудник Института восточных рукописей РАН Вячеслав Рыбаков.
Писатель Василий Головачев говорит, что мы сами отказались от советского будущего, выбрав в 1991 году другой путь развития.
"Тогда мы мечтали о том, как покорить космос, построить то-то, что-то великое открыть, какие-то совершенно позитивные вещи мы выдумывали себе. И в это верили. Вот, а сейчас сменилась парадигма. То есть, по сути дела, мы стали жить в том социуме, который был порожден Западом. И этот социум оказался не для нас. Ведь, по сути дела, вот эта вот модель счастья западная, богатство, власть, слава – это не наше все", – добавил Головачев.
За тридцать лет капитализма народ, как мне кажется, уже понял, что богатство, власть и слава – это все-таки удел немногих. Даже не самых умных, а тех, кто родился в богатых семьях. Сменив светлое будущее коммунизма для всех, мы увидели, что светлое будущее капитализма достанется двум процентам населения. Остальным придется выживать. И вот теперь никто не хочет писать о новых отношениях между людьми, между институтами. При капитализме ничего не меняется. Государство вообще как-то об этом не думает, оно вообще забыло о литературе. Это же частный бизнес. Но проблема в том, что написание антиутопий, мира после катастрофы, оказалось более выгодным. Почему – говорит писатель Сергей Лукьяненко.
"Утопия и счастливое будущее – это очень сложный жанр. Рассказывать про то, как все хорошо, удавалось немногим писателям. В то же время любая трагедия, как это ни ужасно прозвучит, – это прекрасный элемент для создания книги, для создания сюжета. Поэтому картины постапокалиптического будущего – это в первую очередь двигатель сюжета для писателя. Неважно, какое постапокалиптическое будущее описывается: нашествие зомби, мировая война, падение астероида – в любом случае это в первую очередь двигатель сюжета", – пояснил Лукьяненко.
При этом Сергей Лукьяненко считает, что апокалипсис действует на человека, скажем так, хорошо.
"Все эти страхи, они у нас засчитаны на животном, можно сказать, уровне, на инстинктивном. Мы этого боимся. А человек одним из способов преодоления страхов всегда выбирает изучение этого страха. То есть прочитать про какую-то катастрофу – это немного еще и психотерапевтическое действие", – добавил Лукьяненко.
Писатель Олег Дивов предполагает, что ужас – это возможность надежды на лучшее будущее.
"Для читателя это описание мира, где ты наконец-то можешь убить и съесть своего соседа и тебе за это ничего не будет, но если сосед не успеет раньше. А во-вторых, постап – это в какой-то степени литература второго шанса, потому что на развалинах прежнего мира есть надежда создать какое-то новое общество, может быть более справедливое, более человечное. Надежда, конечно, призрачная, но читателям так кажется", – рассказал Дивов.
И вот тут есть одна большая проблема. Писатель может написать одну, две серии мира после катастрофы. Они хорошо продадутся. Потом еще пару серий. А представьте, что большое количество писателей пишет только о том, что есть соседа – это хорошо. И что надо готовиться к худшему.
"Вал антиутопии снижает болевой порог, как бы один ужас берет, не хотим этого; два ужаса – да, не дай Бог, не дай Бог; пятьдесят ужасов на неделе тебе покажут, и ты прочитаешь, думаешь: "Господи, я уже ни за что не переживаю! Трупы – трупы, болезни – болезни, дома развалились, меня к этому уже приучили. Все дергают друг у друга последнюю краюху хлеба – да, наверное, так оно и будет, значит уже пора". Так и с антиутопиями, в какой-то момент они дают вкус жизни, а потом они, наоборот, приучают к тому. Что катастрофа уже произошла, нужно себя вести так же эгоистично и подло, как после катастрофы", – считает Вячеслав Рыбаков.
СМИ и интернет вовсю стараются создать у огромного количества людей ощущение, что антиутопия происходит прямо сейчас. Пластик в воде и в крови человека. Мусорные океаны. Войны, катастрофы, пожары… Мы часто это пролистываем, но уже привыкли к тому, что живем в атмосфере катастрофы. Нет? Это приводит к одной мысли. Человечество, которое держалось за жизнь и верило в будущее, просто выдохлось. И мы не можем больше сказать, что у нас вообще есть будущее. Хотя Василий Головачев говорит – в том, что происходит сейчас в России, есть один важный момент.
"Мы все равно начинаем чуть-чуть двигаться вперед, с того момента, до разрушения Советского Союза. То есть как бы мы вдруг начинаем понимать, что постапокалипсис возможен, и, скорее всего, так оно и будет. Но все-таки какие-то ростки есть", – добавил писатель.
Мне иногда кажется, что будущее – это прерогатива империй, которые должны сражаться, чтобы выжить. Должны организовывать свой народ, выстраивать отношения, создавать понятные и важные идеи. И только тогда человек, смывающий с рук кровь врага или заводское машинное масло, задумается: а каково оно, это будущее, которое мы тут строим.
