Почему мы забываем о своей истории?

Это был разговор в Интернете, на странице известной детской писательницы. Участвовали учителя московских школ, работники библиотек. Обсуждали вопрос: что почитать детям 10–12 лет о войне, чтобы они представили её страхи и опасности. «Дневник Анны Франк», — предложил кто-то. «Да, конечно, дневник Анны Франк!» — согласились все.

«Англичанина как привезли в посольский дом, сейчас сразу позвали к нему лекаря и аптекаря. Лекарь велел его при себе в тёплую ванну всадить, а аптекарь сейчас же скатал гуттаперчевую пилюлю и сам в рот ему всунул… А левшу свалили в квартале на пол… Привезли в одну больницу — не принимают без тугамента, привезли в другую — и там не принимают, и так в третью, и в четвёртую — до самого утра его по всем отдалённым кривопуткам таскали и всё пересаживали, так что он весь избился».


Я бросила камень в этот тихий пруд. «Зачем русским детям читать про страх и боль войны у Анны Франк, когда есть дневник Тани Савичевой?» Мне ответили, что так нельзя ставить вопрос, что дневник Анны Франк «детям понятнее».

Спросили, что я имею против евреев. Наконец, одна из участниц кротко резюмировала: «одно другого не исключает, пусть читают и Анну Франк, и Таню Савичеву» — и все дамы обрадовались, что нашлось такое решение, против которого ни один приличный человек не будет возражать.

Да, пускай дети читают больше, читать полезно. Однако разве не странно, что московской гуманитарной интеллигенции первым приходит в голову зарубежное свидетельство о Великой войне? И что в сознании московской интеллигенции эти свидетельства в лучшем случае равноценны?

А ведь это поколение успело походить в школу в советской стране. Дневника Тани Савичевой уже нет в их активной памяти, хотя в пассивной он ещё есть. Что же будет дальше?

Совсем недавно случилось нечастое стечение обстоятельств: взрыв российского самолёта и атака террористов на Париж. Между этими трагедиями прошло слишком мало времени, чтобы успело забыться первое, и теперь изумлённая публика наблюдает редкое явление природы: мировые СМИ не только скорбят по-разному, но и объясняют, почему скорбеть по-разному именно прилично и правильно.

Вот объясняет «священник» Яков Кротов:
«Париж и парижане для всего мира — в первую очередь символ раскованности, свободы, победы над самовластьем и бастилиями, торжества любви, трезвого острого ума… Когда таких людей убивают — убивают мою надежду быть таким, мою веру в то, что есть места, где так можно жить.
А когда убивают людей в России, Пакистане, Нигерии — извините, но что мы о них знаем? В лучшем случае — что это обыватели, которые старались не высовываться, били своих жен, пилили своих мужей и тиранили своих детей…»

Следующим высказывается разыскиваемый по подозрению в педофилии, но в недавнем прошлом весьма известный и высокооплачиваемый блогер Рустем Адагамов:
«Русским очень не нравится, когда их не любят.А мне вот интересно спросить — а за что вас любить, русские? Объясните, за что вас любить? Ну что вы такое, чтобы вас любили?.. За что. Вас. Любить.За то, что ваш гитлер победил другого гитлера, завалив его вашими трупами?.. Не говорите только про литературу, музыку и учёных — это всё не ваше… Ваши герои — отъявленные мерзавцы, убийцы, подонки, мразь…»

Всё это в совершенстве гармонирует с «объяснениями», которые в это же самое время посчитали необходимым дать публике американский журнал «Форин полиси» («Международные отношения») и газета «Вашингтон пост». Корреспондент журнала Юлия Иоффе рассказала: россияне привыкли к тому, что их уничтожает собственная власть (по её мнению, заложники на Дубровке погибли «от рук своих спасителей», которые «начали штурм после трёх дней промедления»).

А Брайан Филлипс из «Вашингтон пост» озаглавил свою статью с прямолинейной эпичностью: «Вот почему атака на Париж больше освещалась в новостях, чем другие теракты».

Почему же?

Да всё потому: во-первых, в Париже теракт ещё непривычен; во-вторых, в Париже полно туристов, и жертвой террористов там мог стать любой — даже такой простой хороший американский парень, как ты или я. 

Как говорится, «Париж мы представляем себе все». Российский самолёт, как объясняет американец, с точки зрения новостей не так интересен, потому что, во-первых, Россия не заявила о теракте, а во-вторых, бомбу в самолёт подложили ещё в Египте, ну а к терактам в Египте мир привык давным-давно.

В сплетении информационных потоков вокруг двух страшных и произошедших одна за другой катастроф можно наблюдать медийные процессы в их оголённом виде: практически никто ничего не стесняется. Но ведь ничего неожиданного не произошло — ни для Запада, ни, увы, для России.

Вернёмся к случаю Анны Франк. Дневник этой девочки, прятавшейся от нацистов, стал самой продаваемой книгой в своём роде: его совокупный тираж превысил 25 млн экземпляров. В англоязычном мире он действительно является самой популярной книгой, по которой детей знакомят с ужасами войны. И это справедливо.

Американцы и англичане испытывают перед евреями заслуженное чувство вины: накануне Второй мировой войны, уже много после печально известной «Хрустальной ночи», американцы отказывались принимать еврейских беженцев (даже детей!), а англичане препятствовали въезду евреев в Палестину. Им, у которых не было своей Тани Савичевой, впрямь не помешает читать и перечитывать дневник еврейской девочки, погибшей от рук нацистов.

Но в России были свои ужасы, свои жертвы, свои замученные девочки… Казалось бы, понятно, что сперва пристало помнить о своих жертвах — все так и делают, нимало того не стесняясь, и лишь в порядке исключения снисходят до объяснения, что это хорошо и правильно. Почему у нас поступают иначе?

Однако заглянем ещё глубже — в XIX век. Крымская война явилась последней крупной общеевропейской войной, во время которой не существовало общих правовых норм, регулировавших положение пленных.

В это время каждая держава поступала с военнопленными по своему разумению. Вот как обращалась Россия с пленными европейцами: их отправляли на жительство в города Центральной или Южной России, причём некоторые «разменивались или отпускались на родину, не успев даже достигнуть определенного для их жительства пункта… содержание военнопленных во многом приравнивалось к содержанию российских солдат.

«Назначаемое пленным продовольственное и денежное довольствие, порядок препровождения и размещения на местах были близки к установленным в российской армии… Пленным европейских держав были созданы лучшие условия содержания, чем турецким. Во многом такой дифференцированный подход основывался на традиционном тяготении России к Европе и политической демонстрации подчеркнуто лояльного отношения к подданным европейских держав, которые стали противниками по «недоразумению» и не рассматривались как враги».
(Цитата по В. Бессонову: «Военнопленные Крымской войны в Калужской губернии».)

Англичанин Альфред Ройер, будучи старшим офицером, плыл на военном корабле «Тигр» бомбардировать Одессу. Но вместо того попал в русский плен. После этого для Ройера (по возвращении домой написавшего мемуары) наступила сказка. Его за казённый счёт повезли первым классом в Петербург представлять военному министру князю Долгорукому, а затем и государю.

Можно посчитать, что англичанин крепко себе льстит. Хотя вряд ли из коварства и самолюбования им записано вот это: «Русские заводчики умеют делать хорошее оружие и обыкновенно представляют прекрасные образчики правительству; но вследствие хищничества, въевшегося во многие части государственного управления, несравненно худшее оружие раздаётся войскам.

Так, однажды я видел в России офицерскую саблю, которую можно было сгибать и разгибать, словно она сделана из жести или олова». Да ведь это те самые лесковские чищенные кирпичом ружья! По мнению Ройера, «русское высшее дворянство, усвоив обычай брать к своим детям английских нянек, тем самым впитало в своё сердце с раннего и нежного детства любовь и уважение к великой нации, а потому это дворянство теперь крайне сожалеет о ссоре и войне».

Наконец, англичанин Куп, побывавший в русском плену в 1877-м, свидетельствовал, что, когда он предъявлял претензии к условиям содержания, ему говорили:

«Англичане должны быть довольны своим помещением; мы, русские, сами были бы счастливы, если б имели здесь такие же удобства, какими пользуются у нас пленные».
(Цитаты по А. Молчанову: «Пленные англичане в России» // Исторический вестник, 1886.)

Французы же в Крымскую кампанию направили 1100 русских пленных в Брест, где разразилась эпидемия холеры, от которой умерло 200 человек. Англичане русских пленных отправляли в Плимут, где из-за условий содержания многие из них умерли с голоду. Несомненно, впрочем, что высшим чинам в плену у европейцев повезло больше.

Это отношение, когда вражеский пленный солдат, ещё вчера убивавший нас, сегодня содержится не хуже и даже лучше, чем рядовые воины нашего отечества, можно объяснять не только европофилией, но и с самых прекрасных позиций — русской стойкости, милосердия, справедливости. Однако оно, несомненно, связано и с тем, что русские не умеют красочно рассказывать о своих потребностях и бедах.

Дневник Тани Савичевой ужасает, ошеломляет именно предельным лаконизмом: «Умер. Умерла. Умерли все. Осталась одна Таня».

Может быть, эта кристальная простота, чувство, зажатое в горсти у самого сердца, — национальное свойство. Но в таком случае нам надлежит высоко его ценить и защищать от подмены. 

Мы не защищались — и нас, победителей, приравняли к побеждённым нацистским преступникам. Быть может, русские недостаточно громко кричали? Если это наше национальное свойство, значит, кого-то придётся учить слышать.