Семен Львович Авербух (сайт «Я помню») один из тех, кому довелось узнать это по собственному опыту. Осенью 1942 года он закончил Харьковское военное училище химической защиты Красной Армии, эвакуированное в Ташкент. Был он направлен в училище как закончивший школу-«десятилетку».
Готовили в училище к будущей службе, главным образом по специальности, и готовили на совесть: «Учили, прежде всего, химические вещества, мы должны были их знать наизусть. Как-то раз профессор утром приходит и раздает закрытые баночки, все с различными отравляющими газами. И несколько дней мы учили эти запахи, некоторые из них я и сейчас помню: фосген — это запах яблок, иприт — запах чеснока и так далее... Когда сдавали выпускной экзамен, то каждый подходил к столу, на котором стояло пять баночек. И нужно было назвать все газы по запахам. Я не только пять, а все десять баночек открыл и назвал. Окончил училище с отличием, мне два кубика прицепили — лейтенант».
Такая практика была распространена в то время – по окончании того или иного военного училища более успешно учившимся курсантам присваивали звание – лейтенант, хуже учившимся – младший лейтенант. Кого-то за невысокую успеваемость или недисциплинированность могли и старшими сержантами из училища выпустить…
Назначен был в конце 1942 года лейтенант Авербух на должность командира взвода химической защиты 188-го стрелкового полка 106-й стрелковой дивизии. Молодому командиру взвода очень повезло с личным составом: «Мне было легко командовать взводом, солдат у меня во взводе было человек двадцать. Нас формировали в основном из пограничников, служивших на Дальнем Востоке — все они были взрослые мужчины, выше меня ростом, опытные и послушные солдаты. Я со своими солдатами хорошо обходился, они мне были очень симпатичны, и они меня уважали. Замечательные были солдаты».
Применения немцами отравляющих газов на фронте опасались постоянно, и к этому надо было быть готовыми: «Нашей разведке стало известно о том, что немцы в таких-то и таких-то местах делают запасы отравляющих химических веществ, в том числе иприта, фосгена, хлорпикрина. И мы должны были быть готовыми защититься от этих газов. Такие командиры, как я, были очень ценными, потому что знали все запахи отравляющих газов и знали, как с ними бороться. Поэтому было распоряжение не то самого Сталина, не то кого-то еще, чтобы таких офицеров никуда не посылали в открытый бой, а берегли на случай химической атаки. У меня была сумка с химреактивами, и я должен был каждый день утром вставать и проверять, нет ли запаха какого-либо газа».
Но жизнь вносила свои коррективы: «Немцы так и не использовали отравляющие газы – видимо, побоялись. Поэтому наш взвод в бой почти не посылали, а привлекали на рытье окопов, строительство блиндажей, приказывали хоронить убитых – наших и немецких. Помню, зимой 1943 года начальник химслужбы полка вызвал меня и говорит: «Товарищ лейтенант, там пятнадцать убитых немцев. Надо их похоронить». Пошли хоронить этих немцев, солдаты стали их раздевать. Что характерно, немцы были слабо одеты, но на половой член у них надевался утепляющий колпак из кусочка заячьего меха. Когда хоронили немцев, солдатам было хорошо — кто найдет часы, кто еще что-нибудь».
Разумеется, использовали военных химиков не только в качестве нештатной «похоронной команды»: «Начальник химслужбы мог сказать: «Товарищ лейтенант, отправьте четырех солдат в строительный батальон, надо строить мост на переправе». Солдаты вручную пилили лес, был инженер, который руководил строительством, и вот таким образом строили мост. Иногда мы ставили дымовые завесы для обмана противника – например, чтобы скрыть место, где строится переправа. Особенно часто мы это делали во время боев в Белоруссии.
Когда мы переправлялись через Днепр, то сделали четыре ложные переправы — летят немецкие самолеты и не знают, какую из них бомбить. Солдаты работают, забивают сваи, немцы бомбят, а ни один солдат не уходит. Вот так и работали, под бомбежкой. Я также отвечал за то, чтобы каждый солдат полка имел противогаз и саперную лопатку. Между прочим, немцы тоже были все с противогазами, у каждого их солдата была саперная лопатка».
Безопасной такую службу никак не назовешь: «Конечно, мы несли не такие большие потери, как передовые части, но все равно – и убитые, и раненые во взводе были. Вот, например, строим переправу, солдаты забивают сваи, и начинается налет немецких самолетов, мы прячемся в окопы. Самолеты начинают бомбить, и обязательно у нас появляются один-два раненых. А после большой бомбежки обычно было по два-три убитых и три-четыре раненых. Мне повезло, я ни разу не был ранен, но я принес с войны шинель, всю изрешеченную осколками, и она долго-долго висела дома в шкафу. Окопы, конечно, спасали – как только где-нибудь останавливались, то каждый моментально рыл себе окоп».
В 1944 Семену Авербуху присвоили звание старшего лейтенанта и назначили начальником химслужбы в 242-й Никопольский инженерно-саперный батальон, воевавший в составе 1-го Украинского фронта.
В составе этого батальона он дошел до Берлина, затем – до Праги: «Так как батальон занимался инженерным обеспечением, а работы «по специальности» у химслужбы почти не было, то мы занимались строительством до самого конца войны — наводили переправы, строили мосты, дороги и тому подобное».
Именно отсутствие работы «по специальности» и определяло своеобразие службы в подразделениях химзащиты. Но в случае применения немцами отравляющих газов такие подразделения сделались бы одними из важнейших в Действующей армии. А исключать такую возможность было никак нельзя вплоть до самых последних дней войны…
Максим Кустов
