«Ракета не летает — проблемы корабелов»
Близится к завершению одна госпрограмма вооружения — ГПВ-2020, грядет следующая — ГПВ-2025. Мы поговорили с президентом Объединенной судостроительной корпорации Алексеем Рахмановым о том, как обстоят дела с гособоронзаказом, финансированием и смежниками.
— Каковы приоритеты новой госпрограммы вооружений в части кораблестроения?
— Они были достаточно четко сформулированы и последние пять лет не менялись. Президентом задан курс на оснащение современной техникой, на обновление всех основных элементов ВМФ — от кораблей дальней морской зоны, стратегических сил ядерного сдерживания до всего, что касается ближней морской зоны и защиты наших национальных интересов.
У нас есть и своя «библия» — программа военного кораблестроения до 2050 года. В ней расписаны все основные приоритеты и проекты в привязке к временным диапазонам. К сожалению, программа выполняется не в полном объеме, однако жить без такого документа корабелам было бы сложно.
На совещаниях у президента и у министра обороны мы всегда настаиваем: для судостроения десятилетний срок прогнозирования — слишком короткий. Это связано с тем, что любые прорывные технологии (а от них зависит качество строящихся надводных и подводных кораблей) необходимо рассчитывать на диапазон 20-30 лет, то есть горизонт планирования должен быть сопоставим со средним сроком службы корабля. Прогнозирование должно учитывать и цикличность в работе судостроителей. Так, собственно, ведется прогнозирование в макроэкономических науках.
Это, пожалуй, самое главное. И я рад, что большинство заделов, о которых мы говорили в рамках реализации предыдущей ГПВ, нашли свое отражение в текущей.
— В любой программе вооружений есть свои «звезды». В нашем флоте это, несомненно, «Лидер» — большой корабль океанской зоны — и ожидаемый авианосец. Что можете сказать об этих проектах?
— Мы продолжаем работу над всеми перспективными проектами. При этом современные тенденции таковы, что оружие становится все более мощным и компактным. Если сопоставить, например, нынешние корабли второго или третьего рангов по уровню вооружения, то видно, что в части элементов вооружения они уже сравнимы.
И здесь министерство обороны должно само решать, каким образом формировать флот исходя из тех задач, которые перед ним ставят Генштаб и руководство страны. Мы можем лишь предлагать набор технических и технологических возможностей в качестве базы для построения конкретного оружия.
Подчеркну, что мы в ОСК создаем, как у нас говорится, носитель, а оружие — это работа смежников. Но это в теории, на практике же, если оружие вдруг не соответствует ожиданием заказчиков, ответственность нести нам.
Вы спрашиваете, за что нас ругают. За то, что иногда задерживаем сдачу кораблей. Но когда вместе с заказчиком выясняем причины, понимаем, что проектант, к примеру, попался неопытный. Так, к сожалению, работает закон о конкурсных процедурах: он не учитывает реальный опыт и квалификацию исполнителя и не дает возможность проводить предквалификацию. То есть мы имеем ограниченное влияние на выбор подрядчика, хотя за его работу спросят с нас, поскольку мы — головной поставщик готового изделия для Минобороны. Ракета не летает, снаряд не стреляет — это снова проблемы корабелов. До тех пор пока все не будет исправно, мы не можем предъявить изделие заказчику. И нам не хватает полномочий, чтобы «воспитывать» поставщиков, ставить им задачи по времени и качеству.
Другая постоянная тема для критики — рост цен. Только вот не растут у нас цены, растут они у наших поставщиков. И когда начинаешь их с пристрастием допрашивать — почему, они отвечают: не ваше дело. С этим мы тоже сделать ничего не можем. Если они хотят получить миллиард за свою работу, а у нас в бюджете на это есть только 500 миллионов, они просто не подпишут договор. Мы можем долго разбираться, кто-то неправильно посчитал цену или поставщик пытается получить с нас больше денег. Но проблема-то в том, что по закону о ГОЗ (государственном оборонном заказе) исполнитель — мы, а не поставщик.
Кто в такой ситуации может быть третейским судьей? Мы ходили в Федеральную антимонопольную службу, но и там нет всех ответов. Ведь если речь идет о передовых разработках, которые до этого ни разу не выполнялись, как измерить их реальную стоимость? В общем, вопросов пока больше, чем ответов.
— Тут логично задать вопрос о реформе взаимодействия со смежниками. Как это должно меняться, куда идти — в сторону министерств?
— Было агентство по судостроению, стал департамент в министерстве, до этого было вообще целое министерство. Суть не в названии чиновничьей структуры, которая руководит процессом, а в ее функционале.
Некогда был Госплан, и в те времена не существовало вопроса, кому предлагать покупать корабли. Добывали руду и точно знали, куда и как ее везти. Добывали нефть и знали, сколько для нее нужно пароходов, буровых установок, танкеров, судов снабжения и так далее. Это все могло сразу каскадироваться в экономику.
Сегодня же газовики отдельно, мы отдельно. С развитием отраслей, которые давали бы нам твердое основание не бегать по банкам в поисках кредитов, тоже проблемы. Что получается? Мы просим у банка деньги на проект модернизации одной из наших верфей, а нам отвечают: покажите план загрузки этой верфи. Показываем, а нам на это: кто вам сказал, что ГПВ завтра не поменяется? И действительно — никто. Так что делать?
Мне кажется, государство могло бы выполнять функцию регулирования экономики для отдельных отраслей, где это жизненно необходимо. Есть программа военного кораблестроения до 2050 года, она должна исполняться. Во-первых, на ней ставил подпись президент, во-вторых, она согласована с Минобороны и судостроителями, причем не только с ОСК. В этом смысле любое отклонение от программы означает, что кто-то «попал на деньги».
— Приходилось слышать, что закон о ГОЗ серьезно критикуют его исполнители. Какие его положения, на ваш взгляд, требуют корректировки?
— Закон о ГОЗ, если по-простому, пока работает так: перебросить деньги с одного проекта на другой (если на одном в данный момент их избыток, а на другом закончился аванс) нельзя. Если денег не хватает, мы вынуждены брать их под коммерческий процент. В это же время «лишние» деньги лежат на других счетах и ничего нам не приносят.
Проблему могло решить создание единой системы казначейства, но Минобороны пока с этим не согласно. В результате я периодически задаю себе вопрос, не сошел ли я с ума. Потому что если у меня нет денег, я не выплачу зарплаты людям. Пойду на уступки требованиям наших основных заказчиков, обнуляя на конец месяца остатки на счетах, и все — на меня откроется уголовное дело.
Резоны Минобороны понятны: оно таким образом хочет приструнить дельцов, которые стараются погреть руки на государственных деньгах. Но важно вместе с водой не выплеснуть и ребенка! Заставьте нас, в конце концов, внедрить детальный раздельный учет. Да, это непростая история, но будет совершенно очевидно, куда и сколько мы платим, кому и как ушли деньги.
— Вернемся к кораблям. Каковы планы и приоритеты по подводной программе? У нас сейчас есть в серии лодки проектов 955, 885, 636, они должны быть сданы в ближайшие пять лет. Что дальше?
— Мы не будем стоять на месте — ни с точки зрения развития российского флота, ни с точки зрения наших внешнеторговых контрактов. Каждое из наших проектных бюро имеет собственные наработки — и те, которые делаются в индивидуальном порядке, и те, что финансируются возможным заказчиком.
Я не буду называть цифры и проекты, но могу сказать, что в надводном кораблестроении стоит задача сохранения потенциала дальней морской зоны, наращивания могущества оружия, которое базируется на кораблях вне зависимости от их размеров. Ну, а с точки зрения подводного кораблестроения приоритеты не меняются с 1913 года: мы должны быть тише, мощнее, незаметнее и должны уметь прийти ровно в ту точку, где нас не ждут.
При этом важно понимать, что нынешние военные задачи сильно отличаются от задач прошлых войн. Доктрина меняется. Мы это чувствуем по тому, что заказывается. И слава богу! Это значит, что военная наука жива, и все то, что происходит в глобальной политике, точно и своевременно анализируется. Именно по актуальным вводным мы готовим свою армию и флот.
— Как повлияли сирийские события на загрузку судоремонтных заводов?
— Этим событиям два года, но, как я уже говорил, два года для нас не срок. Это мгновение для стапелей «Севмаша», «Янтаря» или «Северной верфи». Поэтому сказать, что это нас серьезно затронуло, не могу.
Одно дело — воевать в компьютерной игре, а другое — в реальности. В этом смысле мы чувствуем изменения. Раньше, когда формировались технические задания для изделий, речь шла о некоем теоретическом противостоянии врагу, а теперь формулировки становятся куда четче: у нас была такая-то проблема или недоработка, исправьте.
В Сирии было наглядно продемонстрировано, что наша военная и оружейная наука не уступает тактике и технологиям вероятных противников. И, как ни цинично звучит, это для нас — один из главных результатов сирийской кампании.
— Какова судьба остающихся трех фрегатов серии 11356? Известно, что два находятся на стапелях, третий официально не закладывался.
— Вы наверняка знаете, что в присутствии президента России был открыт стенд для испытаний морских газотурбинных агрегатов. Это, конечно, большая радость для нас. Работы, которые взял на себя «Сатурн», идут в графике, и мы надеемся, что в начале 2018 года получим первые образцы турбин российского производства.
Дальше они могут быть установлены на сторожевики и фрегаты следующих поколений. Это касается того, что мы делаем на «Северной верфи» и на «Янтаре». Судьба конкретных корпусов решается.
— Не так давно замминистра обороны Юрий Борисов сказал, что в скором времени флот получит десантные корабли и вертолетоносцы российской постройки, аналогичные «Мистралю». Имеет ли это отношение к называвшимся ранее проектам «Прибой» и «Лавина»?
— Они обязательно будут строиться, в программе вооружений они есть. Мы начали проработку и подготовку к этому: есть задел с точки зрения проектов, есть понимание всех базовых технологий. У нас есть минимум три точки, на которых мы готовы построить такой корабль: «Балтийский завод», «Северная верфь» после модернизации и «Севмаш», который имеет богатый опыт строительства больших надводных кораблей.
Конверсию «Горшкова» в «Викрамадитью» мы сравниваем со строительством большого корабля: разве что корпус тогда не сварили.
— К слову, о крупных кораблях: где, когда и в каком объеме пройдет ремонт «Адмирала Кузнецова»? И планируется ли модернизация остальных крейсеров?
— По «Кузнецову» контракта на ремонт у нас нет, однако мы приблизительно представляем объем работ и готовимся. По «Нахимову» работы идут по плану, в рамках подписанного в 2014 году договора.
— Объем работ по «Кузнецову» сравним с работами по «Викрамадитье» и «Нахимову»?
— По «Кузнецову» объем работ более контролируем, поскольку в данном случае совершенствоваться корабль будет по ключевым параметрам. Но очень бы хотелось, чтобы мы в будущем договаривались о контрактах жизненного цикла и по ним жили. У каждой технической системы корабля есть свой срок эксплуатации. Да, его можно продлевать, но это, во-первых, нередко лукавство, а во-вторых, самоограничение в области новых технологий — они-то не стоят на месте.
Нужно когда-то останавливаться и говорить себе: хватит. Несмотря на то что «железо» еще способно какое-то время находиться в морской воде, стоимость ремонта корабля, от которого остался один корпус (а это всего 15 процентов его стоимости), будет равна постройке нового.
Мы стараемся соблюдать баланс между созданием кораблей и их ремонтом. По среднему возрасту корабли, которые стоят на вооружении, пока не сильно молодеют, так что работы для ремонтников хватает.
