Корни Исламской революции, или Упущенный шанс последнего шаха

Парадоксы революции

Одной из тем, которая, думается, в скором времени станет мейнстримом для специализирующихся на новейшей истории Ирана исследователей, будет кризис управленческого аппарата. Он привел к крушению тщательно и, казалось, успешно — см.: «Реальная политика под религиозным покровом» — выстраиваемой Тегераном на Ближнем Востоке оси сопротивления и внутренним потрясениям 2009 и 2022 гг., к поражению в Двенадцатидневной войне с Израилем. Последняя войдет в анналы мировой военной истории одномоментным уничтожением высшего комсостава и научной элиты ведущей региональной державы.



Важно: речь идет о системном кризисе управленческих структур, так как отдельные их представители в любом государстве проблему видят и пытаются достучаться до верхов.

А поскольку в рассуждениях о той или иной стране меня всегда интересуют аналогии происходящих в ней событий с российскими, то в качестве примера приведу две фамилии: П.Н. Дурново, предупреждавшего Николая II об опасности вступления империи в мировую войну, и С.В. Зубатова – сторонника развития профсоюзного движения в рабочей среде. Оба голоса не были приняты во внимание в должной мере, что обернулось для династии катастрофой.

В отношении Исламской Республики предположу, что истоки не только ее научно-экономического подъема в тяжелейших условиях войны и санкций — об этом см.: «Указующий перс» и «Феникс из пепла», — но и нынешних проблем следует искать в революции, не в последнюю очередь порожденной кризисом управленческого аппарата, равно как личностными качествами монарха, подвергавшегося, по словам ираниста В. П. Кириченко, критике из-за коррупции и некомпетентности подобранных им и расставленных на ключевые посты чиновников.

Проблема, в сущности, лежала глубже, и, на мой взгляд, ее достаточно точно определил военный историк В. Яременко:


Здесь и констатация кризиса управленческого аппарата, и самой идеи светской монархии. Да и сам ее носитель в сравнительно стабильные годы развития страны чувствовал себя уверенно на троне, но в предшествующие революции недели напомнил мне А. Козырева, в 1993 г. поразившего Р. Никсона просьбой сформулировать национальную идею для России. Шах, когда страну заштормило, то и дело обращался за советом к американскому послу У. Салливану.

В свою очередь, Р. Хомейни недальновидно ответил отказом на предложение С. Хусейна заключить мир в 1982 г., что обернулось для обеих стран большой кровью и экономической разрухой.

Если не ошибаюсь, военный эксперт В. Г. Ширяев как-то справедливо заметил, что отчасти разочарование иранцев в идеалах Исламской революции наступило именно в результате изнурительной войны с Ираком, которую Хомейни вовремя не закончил.

Дальше пошло по нарастающей: вспыхивавшие время от времени протесты свидетельствовали об углублении пропасти между теократической властью и всё более секуляризирующимся обществом.

Говоря же о движущих механизмах произошедших в 1979-м событий, вновь, как и в прошлом материале, следует обратиться к диалектике, ибо революционная ситуация в Иране стала складываться не тогда, когда в нем все катилось в тартарары, а при поступательном развитии.


В подтверждении своих слов исследователи приводят следующие цифры:


Другое дело, что правительство шаха не уделяло должного внимания диспропорции в развитии регионов и столицы, где фешенебельные кварталы контрастировали с бедными.

В сущности, это проблема любого капиталистического общества, стремительными темпами превращающегося из аграрно-индустриального, а то и вовсе аграрного, в индустриальное. То же наше Отечество на закате имперского периода можно вспомнить: быстрые темпы индустриализации с мыслящими в категориях вчерашнего дня элитами и во многом отсталыми формами ведения сельского хозяйства, да еще при господстве помещичьего землевладения.

И если бы фотографы, иллюстрируя на страницах глянцевых журналов жизнь при шахе, снимали почаще не только иранок в мини-бикини и модных парней в клеш, но и реалии глубинки, то картина выглядела бы более объективной, в том числе и в плане понимания движущих механизмов нарастающих революционных процессов.

При этом фактором нестабильности в Иране стал и демографический бум, особенно в городах, сопряженный с увеличением числа молодежи, а вместе с ней — ростом безработицы.


Еще одна проблема – скажу точнее: ее важная грань – заключалась в следующем: незадолго до революции в Иране начался рост инфляции. Правительство реагировало неэффективными мерами: на фоне существенных военных расходов – только в 1977–1978 финансовом году армия, по словам В. Яременко, получила 10 млрд долларов – снижались темпы жилищного строительства – заметьте: в условиях роста рождаемости, когда решение социальных вопросов, особенно в сфере образования и трудоустройства, должно было выйти на первый план. Но этого не произошло, во всяком случае в должной мере.

В общем, население в городах увеличивалось, жилья не хватало, зарплаты сокращались, на предприятиях начались увольнения рабочих, в условном вчера рост, простите за тавтологию, зарплат которых опережал темпы инфляции и, соответственно, привыкших жить хорошо.

Всё это напоминает поздний СССР, где на закате брежневской эпохи и благодаря, как и в Иране, экспорту нефти, также росло благосостояние граждан, но неумелая последующая политика М.С. Горбачёва обернулась введением карточной системы.

В Иране происходило нечто схожее, но в нем, в отличие от СССР, была сильна оппозиция, а из-за границы не А. И. Солженицын бубнил, а гремел Хомейни, имевший широкую поддержку на родине; впрочем, широкую, но не всеобъемлющую, о чем речь пойдет ниже.

Но при этом указанные проблемы были вполне решаемы, а шах мог вывести себя из-под удара нарастающей критики. В числе возможных шагов — создание благоприятного в общественных кругах имиджа.

Шах и консерваторы: упущенный шанс

Думается, для этого следовало, во-первых, опереться на консервативную интеллигенцию. Не на маргиналов, которые всегда брюзжат против всего, а на здоровую часть интеллигенции, способную создать шаху положительный имидж в общественных, в том числе и религиозных, кругах.

Речь о писателях и публицистах, пользовавшихся уважением в социуме, таких как Джалал Але-Ахмад. Я бы сравнил его с почвенником Ф.М. Достоевским, ибо главная цель Але-Ахмада, к слову, проявлявшего немалый интерес к творчеству Федора Михайловича, заключалась, по словам ираниста А.Н. Котова, в следующем:



Японское экономическое чудо при сохранении населением национально-культурной идентичности пришлось на пик творчества иранского писателя. Соответственно, неудивительно, что страну Восходящего солнца он рассматривал в качестве примера.

Замечу также, что у Достоевского сложились дружеские отношения с Александром III в бытность того наследником. Да и в целом у предпоследнего императора был неплохой имидж в обществе при всей неоднозначности проводимой им политики. И этот образ создала отчасти именно консервативная интеллигенция.

Мне думается, шанс на конструктивный диалог у шаха с Але-Ахмадом был. Но монарху следовало проявить известный такт. Готовность и слушать, и в чем-то идти на компромисс. Здесь уже речь не только об Але-Ахмаде, а о перспективах выстраивания шахом диалога с интеллигенцией в целом. Однако вместо этого монарх выбрал авторитарный стиль правления, избыточность которого критиковал даже Дж. Картер.

При этом не сказать, что шах выступал против самобытного пути в развитии Ирана:


И здесь опять проведу аналогии с Россией: европейски образованный Николай I также выступал за самобытный путь развития империи, поручив графу С.С. Уварову сформулировать соответствующую концепцию. Но при этом к представлявшим консервативную интеллектуальную элиту славянофилам относился с недоверием.

Шах и левые: несостоявшийся диалог

Перспективы же диалога шаха с левыми выглядели сложнее, учитывая марксистские взгляды, пожалуй, самого популярного интеллектуала в соответствующем стане, социолога Али Шариати, так же, как и Але-Ахмад, стремившегося в своих работах объединить Запад и Восток, только стоявшего на более радикальных позициях и выступавшего за создание в Иране бесклассового общества.

Шариати обладал авторитетом в студенческой среде, часть которой выражала недовольство американизацией системы высшего образования. При этом у мыслителя были натянутые отношения с улемами, поскольку он «подчеркивал, – отмечает В.П. Кириченко, – что возвращение к истинному исламу будет происходить не под руководством духовенства, а под предводительством прогрессивной интеллигенции».


Да, политическая программа Шариати не выглядела приемлемой для шаха, но, во всяком случае, последний мог бы не преследовать признанного за рубежом – прежде всего во Франции – философа и не создавать ему ореол мученика, вынуждая к эмиграции, где он внезапно скончался. Скоропостижная смерть Шариати породила в Иране толки о причастности к ней САВАК, не прибавив популярности династии.

Кроме того, кризис управленческого аппарата шаха выразился в недальновидных методах борьбы с мятежным аятоллой Хомейни.


Подобного рода плоская пропаганда вызвала в обществе обратный эффект, спровоцировав протесты студентов медресе священного для шиитов города Кум.

В контексте послезнания может показаться изначальная обреченность монарха в противостоянии с Хомейни, достаточно взглянуть на кадры триумфальной его встречи в тегеранском аэропорту.

Однако в 1960-е исход конфронтации шаха и аятоллы не выглядел предрешенным, поскольку в среде шиитского духовенства – термин, разумеется, условный при отсутствии в исламе соответствующего института – далеко не все поддерживали Хомейни.

Аятолла, запретивший Хомейни заниматься политикой

Как бы это странно сейчас ни звучало, но шах мог опереться и на некоторых аятолл, и прежде всего на известного и уважаемого в стране теолога, великого аятоллу Мохаммада Хосейна Боруджерди.



Не то что терпимо – отношения между ними носили дружеский характер. Запретив Хомейни заниматься политикой, Боруджерди предвидел, чем это обернется для Ирана? Так или иначе, но будущий рахбар соблюдал запрет до смерти учителя в 1961 г.

Остается гадать, как повернулась бы история Ирана, проживи Боруджерди дольше. Революция, скорее всего, свершилась бы, но, возможно, радикально настроенные исламисты не пришли бы к власти, не начались бы репрессии против армейского командования, не стал бы неистовствовать судья-вешатель Хальхали Садек – увы, любая революция порождает подобного рода персонажей – соответственно, Хусейн не решился бы на вторжение в Иран.

Шах и Национальный фронт: несостоявшееся рукопожатие

Еще одной ошибкой и свидетельством кризиса управленческого аппарата шаха стало непонимание важности налаживания диалога с оппозицией в лице Национального фронта, объединившего в своих рядах уже упоминавшихся в прежних моих статьях столь ярких личностей, как аятолла Махмуд Талегани, Шапур Бахтияр, Мехди Базарган.

И если опора на консервативную интеллигенцию могла быть выражена в развитии самобытного пути Ирана, предусматривающего заимствование научно-технических достижений Запада, создание на их базе собственной научной школы при сохранении национально-культурной идентичности, то диалог с Национальным фронтом стал бы своего рода мостом между шахом и частью светской и шиитской оппозиции.

Да, он был бы непрост, внутри самого Национального фронта хватало трений, но консолидация шаха и оппозиции подготовила бы почву для провозглашения в будущем конституционной монархии, могла спасти династию и позволила бы стране избежать потрясений, выпавших на ее долю.


Однако шах слишком полагался на САВАК, рассчитывая жесткими мерами подавить оппозиционное против него движение. Эффект от этих недальновидных действий получился обратный. Впрочем, как тут не отметить и недальновидность руководителей Национального фронта, не разглядевших авторитарный стиль руководства Хомейни и выбранный им непримиримый курс на построение теократического государства.

В целом Пехлеви, с одной стороны, действовал нерешительно и непоследовательно, с другой – САВАК, по сути, от его имени, проявляло избыточную жестокость, взяв курс на силовое подавление недовольства шахом.

Всё это предопределило крушение монархии, несмотря на прошедшие в декабре 1978-го в ряде иранских городов демонстрации сторонников шаха, собравших, по оценкам специалистов, сотни тысяч людей. Видимо, рост в части общества радикальных настроений, в которых сочеталась гремучая смесь марксизма и шиизма, пугал другую ее часть.

Послесловие

Разумеется, говоря о падении монархии в Иране, следует принимать во внимание не только кризис элит, но и личный фактор: тяжелую болезнь Мохаммеда Резы, что мешало ему в полной мере оценить реалии обстановки как внутри страны, так и за ее пределами.

Однако фундаментальная проблема шаха заключалась в том, что он не был политиком в полном смысле этого слова. И здесь вновь предлагаю обратиться к российской истории.

Политиком был Л.Д. Троцкий, в условиях Гражданской войны кнутом и пряником привлекший в Красную Армию классово чуждый ей элемент – офицерский корпус, под именем военспецов даровавший большевикам победу.

В.И. Ленин также пример подлинного политика, вопреки позиции окружения, настоявшего на заключении похабного Брестского мира, переходе к НЭПу. Да и Апрельские тезисы — это именно документ, вышедший из-под пера политика.

И.В. Сталин, сотворивший невозможное – путь, пройденный ведущими капиталистическими странами за столетие, СССР «пробежал» за две с половиной пятилетки и встретил войну с мощнейшей индустриальной базой, позволившей сокрушить фашизм, выстоять в условиях ельцинизма и на нерастраченном потенциале которой мы живем и по сей день.

Я специально привел все эти примеры, дабы показать: названные деятели пребывали в несравненно более жестких условиях, нежели последний шах. Но в нужный момент они находили компромиссы с политическими противниками, ради стратегической победы шли на тактическое поражение и привлекали в число союзников тех, кто по соображениям идеологии никак не мог им быть.

Шах, если не считать последние месяцы правления, неохотно шел путем компромиссов ни с политической оппозицией, ни с придерживающейся отличавшейся от его взглядов интеллигенцией.

Разумеется, всё выше написанное порождает вопрос: был ли политиком Хомейни? Вне сомнений, с одной стороны — да, о чем я писал, см.: «Иллюзия в фотографиях. Почему победил Хомейни».

Но вот его кадровая политика — предмет отдельного разговора. И он состоится в следующей статье.

Использованная литература

Боев Э.Б. Представления о роли и месте монархии в Иране в работах последнего иранского шаха Мохаммеда Реза Пехлеви
Вартумян А.А. Исламский фактор в политическом процессе шахского Ирана и Ирана после революции 1978-1979 гг.: компаративистский анализ
Котов А.Н. Иранская интеллигенция и исламская революция 1978-1979
Папуашивли Т.Т. Геополитические аспекты исламизации
Терехина М.А. Проблема взаимоотношения Востока и Запада в творчестве Джалал Але Ахмада // История и историческая память: межвуз. сб. науч. тр. / Под ред. А.В. Гладышева. Саратов: Сарат. гос. ун-т, 2023. Вып. 27. – С. 186-193.
Яременко В. Аятолла Хомейни против «белой революции»