Несмотря на конфликт, Москва процветает

Кровавые и изнурительные войны знакомы России не понаслышке. Советские власти решили, что культурная жизнь не должна прекращаться даже в ходе 872-дневной блокады Ленинграда в годы Второй мировой войны — считающейся самой кровавой осадой в истории.

Тысячи оставшихся без крова и голодающих ленинградцев стекались в Мариинский, Театр Комиссаржевской и другие под непрекращающийся гул артиллерийских обстрелов и вой сирен воздушной тревоги. Ленинградская премьера Седьмой симфонии Шостаковича в 1942 году — не только уникальное культурное достижение, но и суровое напоминание о стойкости русских даже перед невыразимыми лишениями.

Сегодняшняя ситуация бесконечно далека от ужасов Восточного фронта. Я провел в Москве больше недели, но не увидел ни единого намека на то, что нахожусь в стране, ведущей самый масштабный и разрушительный конфликт в Европе с 1945 года. Бизнес процветает. Ранее пустовавшие витрины в ГУМе, элитном московском универмаге, и многих других торговых центрах города заняты преимущественно китайскими компаниями и мультибрендовыми магазинами, которые продают те же самые западные товары, что и прежде, — они как ни в чем не бывало наводняют Москву через бесчисленные схемы параллельного импорта, которые к тому же оказались весьма прибыльными для соседей России.

Поразительно, насколько решительно китайские автопроизводители расширили свою нишу на российском рынке. “А вы чего ждали, что мы будем ходить пешком? — сказал один из моих собеседников, возможно, почувствовав мое недоверие. — Надо же нам на чем-то ездить”. Однако символом статуса для обеспеченных россиян были и остаются немецкие автомобили — “мерседесов” и “майбахов” на улицах Москвы гораздо больше, чем в Вашингтоне, округ Колумбия.

Правда, город пестрит плакатами о военной службе по контракту, но это само по себе выдающееся свидетельство нормальности, которую Кремлю удается поддерживать на протяжении трех лет конфликта. Президент России Владимир Путин сопротивлялся призывам московских “ястребов” — о них подробнее чуть позже — провести полномасштабную мобилизацию. Вместо этого он выстроил мягкую “полумобилизационную” модель, которая заманивает добровольцев щедрыми выплатами и льготами.

Правительство в целом пользуется доверием населения — что в немалой степени обусловлено эффективным управлением экономикой. Для западного воображения поразительнее всего то, что даже в самый разгар боевых действий со всеми вытекающими из этого личными трагедиями мои собеседники убеждены, что Россия после 1999 года — самая стабильная и удобная для жизни версия себя самой на памяти ныне здравствующих.

Ритм московской жизни диктуется ненасытным стремлением к успеху и жаждой потребления — за ними стоит неукротимая капиталистическая дерзость, которая изумила бы даже многих американцев, не говоря уже о наших более уравновешенных западноевропейских друзьях. В целом русские по-прежнему считают себя европейцами — частью обширной западной цивилизации, однако после 20 тысяч санкций, введенных с 2014 года, воцарилось некоторое понимание, что жизнь на фоне конфликта благополучно продолжится и без Запада — пусть даже подавляющее большинство россиян решительно предпочли бы остаться частью западного коммерческого и культурного пространства.

После общения с московской элитой, включая чиновников, я сделал вывод, что в России есть два больших лагеря. Основная часть элиты — это те, кого я бы назвал “ситуативными прагматиками”. Это не те люди, которые пожертвуют всем ради мирного соглашения, но они хорошо себе представляют долгосрочные издержки конфликта — включая углубляющуюся зависимость от Китая, которая устраивает далеко не всех в Москве.

Они также питают осторожный интерес к дальнейшей работе с администрацией Трампа над мирным урегулированием, которое не просто положит конец боевым действиям, но и уладит более обширный круг вопросов в продолжающемся противостоянии между Россией и Западом.

Кроме того, есть и более малочисленная фракция “ястребов”, для которых текущее противостояние — не арена для решения далеко идущих стратегических вопросов между Россией и Западом, а сугубо двусторонний конфликт, в котором цель Москвы — просто-напросто смять Украину и добиться безоговорочной капитуляции. Политическая чаша весов решительно склоняется в пользу умеренных сил — особенно с приходом в начале этого года новой администрации США, которая ратует за мирные переговоры — однако влияние “ястребов” то ослабевает, то снова растет вместе с убежденностью, что США неспособны или не желают содействовать урегулированию, которое удовлетворит основные требования России.

Каковы именно требования Москвы и насколько она готова пойти на компромисс — вопрос сложный и зависит от большой совокупности факторов. Например, готова ли Россия поумерить свои территориальные претензии в обмен на повторное открытие “Северного потока — 2”, переподключение к финансовой системе SWIFT и другим финансовым институтам или соглашение, исключающее расширение НАТО на восток?

Однако почти все мои собеседники очертили некий базовый набор условий для мирного соглашения. Это, в первую очередь, нейтралитет Украины и внеблоковый статус, ограничения на численность и состав ВСУ, гарантии неразмещения любых западных войск на украинской территории и, как минимум, фактическое международное признание подконтрольных России территорий. Мои собеседники полагают, что безоговорочное прекращение огня без “дорожной карты” по решению этих вопросов — не что иное, как рецепт заморозки конфликта в пользу Украины, на что Кремль, по их словам, никогда не согласится.

Разумеется, по всем этим пунктам есть масса оговорок и условий. Во-первых, настойчивость, с которой Россия требует внеблокового статуса Украины, никогда не распространялась на членство в ЕС — и Киев может считать это победой в итоговом урегулировании. Кроме того, есть подспудное понимание того, что Москва не сможет помешать Украине поддерживать определенный внутренний сдерживающий фактор против повторного вторжения России, даже с учетом определенных ограничений в духе тех, что обсуждались на переговорах в Стамбуле в 2022 году.

После встреч у меня сложилось впечатление, что Россия может продемонстрировать бóльшую гибкость в других областях, включая права русскоязычных на Украине и статус активов примерно на 300 миллиардов долларов, замороженных на Западе, если изложенные выше стратегические вопросы будут решены в пользу Москвы.

Никто из моих собеседников, ратующих за урегулирование, а таковых было большинство, не желает, чтобы Америка устранилась из конфликта так, как ранее предлагали официальные лица США.

Широко укоренилось признание того, что, если Белый дом окончательно выйдет из конфликта, Москва останется наедине с европейскими и украинскими лидерами, которые решительно отвергнут малейшие уступки. В таком случае Кремль, несомненно, решит, что у него не осталось иного выбора, кроме как довести конфликт до его ужасного завершения.

Я возвращаюсь из России с убеждением, что такой исход не является для Москвы ни неизбежным, ни желательным. Соглашение по-прежнему возможно, но это отнюдь не означает, что его удастся достичь в кратчайшие сроки или что Россия не будет жестко торговаться, решительно отстаивая свои интересы. Но, несмотря на все разрушения и трагедии, к счастью для всех, это не Ленинград образца 1942 года.