Чехия — идеальный флюгер
10 декабря 1992 года с трибуны Съезда народных депутатов выступил Борис Ельцин. Первый президент России поссорился с парламентом, что привело в дальнейшем к расстрелу Белого дома. На фоне этих страшных событий жители разваливающегося СССР не заметили ещё одного: приказала долго жить ЧССР.
ЧССР, как я уже писал, была идеальным флюгером, который не просто поворачивается в зависимости от направления ветра с Востока, но и старается предугадать направление этого ветра. 17 ноября 1989 года в Праге прошла масса студенческих демонстраций. Толпы молодых людей мёрзли на улицах, требуя смены «деда» — 74-летнего лидера Густава Гусака. Студентов избила милиция, многие были арестованы, пронеслись слухи об убийстве милиционерами студента Мартина Шмида. Впоследствии историки выяснили, что никакого Мартина Шмида не существовало в принципе, но интеллигенция и студенты начали забастовку. «Гражданский форум», ставший объединением всей оппозиции под руководством Вацлава Гавела, призвал к массовому протесту. 750 тысяч человек вышли на улицы Праги и добились отставки правительства: армия разгонять массовые выступления отказалась и осталась в казармах. Всё вышеуказанное обозвали бархатной революцией. Времени на неё потребовалось — полтора месяца.
В конце декабря 1989 года Федеральное собрание выбрало президентом Чехословакии диссидента Вацлава Гавела. В 1990 году он прибыл в СССР, где последний президент Советского Союза (ну не хочется мне эту поганую фамилию писать, все и так знают, кого имею в виду) извинился перед ним за события 1968 года. Кроме того, он уверил, что советские войска будут выведены из страны к концу июля 1991 года.
В 1990 году Федеральное собрание ЧССР приняло законодательные акты, легализирующие предпринимательство и предварительно обещавшие приватизацию государственной собственности. Флюгер продолжил предугадывать направление ветра. Впрочем, это было уже несложно... В начале июля были проведены конкурентные выборы, на которых победили кандидаты от одинаковых, как братья близнецы, движений: чешского — «Гражданский форум» и словацкого — «Общественность против насилия». Второе место досталось коммунистам, третье — христианским демократам.
История «бархатного развода» просто на 100 процентов перекликается с развалом СССР. Поводом к разводу стал дефис: чешские депутаты требовали писать Чехословакия, словацкие — Чехо-Словакия. Сошлись на компромиссном ЧСФР — Чешская и Словацкая Федеративная республика. Но просуществовала она недолго, примерно, как ССГ — Союз Суверенных Государств. Точно так же, как и в нашей стране, причиной стала разница в уровне жизни. Промышленная Чехия жила лучше сельскохозяйственной Словакии примерно процентов на двадцать. Отсюда требование «хватит кормить Братиславу», хотя в реальности кормила как раз Братислава. Но кто в начале 90-х годов обращал внимание на такую «лженауку», как логика?
Надо сказать, что создававшие после Первой мировой войны Чехословакию союзники дураками не были и в состав страны ввели как промышленную, так и сельскохозяйственную части, дабы добиться хотя бы относительной автаркии. Но в конце ХХ века у восточноевропейских политиков Аристотель был не в почёте, и то, что автаркия — идеальный вариант для государства, каковое только и может быть реально независимым, поскольку самодостаточно, им было, как видно, неизвестно.
Аналогии с развалом СССР можно продолжить. Дело в том, что население страны было во многом умнее политиков и на выборах 1992 года избрало в качестве президента Чешской республики (в составе ЧССР, которая на тот момент уже успела стать ЧСФР) Вацлава Клауса — сторонника создания более тесной федерации двух республик (а заодно и экономиста, автора местного варианта «шоковой терапии»). Да, кстати говоря: режим в ЧССР был настолько зверский, что получить образование в Праге Клаус не смог, а потому учился в Неаполе и Корнеллском университете (входящем в Лигу плюща). Это — ирония, если что. Да и президент Словакии Владимир Мечар хотел не независимости, а конфедерации, то есть большей автономии в составе единой страны. В общем, лоханулись и те и другие.
Беловежская пуща на чешском звучит как «Тугендаг» — именно так называлась вилла в Брно, где в 1992 году Мечар и Клаус поделили страну на двоих. Дискуссии, по воспоминаниям присутствовавших, шли следующим образом: Клаус на школьной доске провёл мелом черту, на которой сверху указал унитарное государство, а внизу — «развод». После долгих препирательств было решено, что лучший выбор — внизу шкалы.
17 июля 1992 года Словакия провозгласила суверенитет, чехословацкий (или чехо-словацкий?) президент Гавел подал в отставку, к осени большая часть полномочий была передана в правительства республик. В конце ноября 1992 года Федеральное собрание утвердило закон, который провозглашал прекращение существования ЧСФР. Против решения была большая часть как чехов, так и словаков, но кто их слушал? В СССР ведь тоже народ не был согласен на «развод», а Чехословакия была только флюгером.
Впрочем, ещё до этого была запущена «шоковая терапия» — 1 января 1991 года. Столкнулись точки зрения Клауса и вице-премьера Вальтера Комарека: первый требовал максимально радикального варианта реформ, второй — более осторожного. Победил Клаус. За первый месяц реформ цены выросли на 26 процентов, за второй — ещё на 7 процентов, затем — на 4,5 процента. После чего продолжили расти на один-два процента в месяц следующие пять лет. За следующие три года Чехия потеряла треть своего промышленного производства, четверть сельскохозяйственного, пятую часть ВВП.
Инфляция в первый год была очень велика, но сам Клаус этого не пугался: отвечал, что это нормальная реакция рынка на десятилетия искусственного застоя. Международный валютный фонд всё происходящее охарактеризовал как «большой взрыв». С СССР Чехословакию роднило полное отсутствие частного сектора. Если в Польше он составлял около 26 процентов, в ГДР — 8,5 процента, а в Венгрии — 14 процентов, то в ЧССР — и до 1,5 процента не дотягивал.
Поэтому в стране прошла приватизация. Сначала — малая: в частные руки перешло порядка 80 процентов малых предприятий и магазинов. Часть предприятий переходила в руки прежних владельцев или их наследников, часть — продавалась с аукционов. Потом — «большая». Как и у нас, за ваучеры распродавались крупные предприятия. Принимали участие в большой приватизации и иностранные фирмы — на общих основаниях. Правда, такого бардака, как у нас с ваучерами, в Чехии не было: все ваучеры были именными и продать их было нельзя, только обменять на акции предприятий. Поскольку в биржевой торговле большая часть чехов уже ничего не смыслила, ваучеры осели в инвестиционных фондах. Больше всего Клаус боялся, что предприятия попадут в руки «красных директоров», поэтому проводил приватизацию в максимально возможном темпе.
Впрочем, отношение к приватизации в Чехии куда лояльнее, чем у нас: Клаус через год после проведения «шоковой терапии» умудрился даже выиграть выборы, что говорит о готовности населения страны потерпеть ради перестройки экономики. Насколько она была успешной? Сложно сказать.
К моменту развала страны ЧССР производила всё: от трамваев железнодорожных локомотивов, до карандашей и ластиков. Причём в значительной степени на внешний рынок. Собственно говоря, на то и был расчёт: получить для своей продукции рынок пожирнее советского. ЧССР поставляла в СССР 45 процентов своей продукции. «А что если всё это продавать в США или ФРГ?» — чесали в затылках чехи. И по всем выкладкам получалось, что профит от выхода из состава «Восточного блока» будет выше, чем от продолжения сотрудничества с Москвой. Тем более что налаженные хозяйственные связи у чешских предприятий с западными контрагентам имелись: на Запад успешно поставлялись текстиль, бумага, сталь, металлоконструкции. При этом, в отличие от той же Польши, внутренний рынок потребить всё производимое не мог категорически! При этом внешний долг у ЧССР был мизерный: 4 миллиарда долларов — ни о чём, поляки на 50 миллиардов торчали.
Сегодня экономика Чехии достаточно стабильна, но... учитывая что некогда она была в первой десятке мировых экономик, а сегодня 47-я, можно констатировать, что прогресс не очевиден. Тем не менее в реалиях СССР Чехия быстро стала «Россией», а Словакия — «Украиной». Ну как, в том плане, что словаки массово ездят в Чехию гастарбайтерами, а чехи в Словакию — нет. Но есть нюанс! Россия не стала немедленно искать, «к кому прислониться» после развала СССР. А чехи... Я уже писал, что им жить самостоятельно неуютно. Но современным положением большая часть населения также не сильно довольна.
На вступлении в ЕС любой ценой настаивал первый президент Чехии Вацлав Гавел. Но и евроскептицизм в Чехии появился практически сразу: его отцом стал Вацлав Клаус. Если первый Вацлав считал вступление в ЕС «возвращением в Европу», то второй высказывал опасения о потере суверенитета. Да и в принципе считал, что ничего не нужно делать «любой ценой». Он в своей книге «Европейская интеграция без иллюзий» называл утопизмом идеи строительства «надгосударственной демократии». С его точки зрения брюссельские политики никогда не станут думать об интересах каждого европейского государства. Тем не менее именно ему довелось в 1996 году подать заявку на вступление Чехии в ЕС — под давлением общественного мнения.
Ещё в 1991 году была создана Вишеградская группа, одним из инициаторов создания которой стал Гавел, в составе Чехословакии, Венгрии и Польши ради интеграции совместных усилий по вступлению в Евросоюз. Гавел попытался взять на себя роль локомотива в данном процессе, но Клаус был иного мнения и рассматривал процесс через призму интересов чешской экономики. Среди населения республики в 1996 году поддерживали европейскую интеграцию 50 процентов, но впоследствии число «еврооптимистов» сократилось до 39 процентов. Пришлось сторонникам интеграции разворачивать масштабную кампанию в СМИ и только таким образом удалось получить заветное большинство на референдуме по вопросу вступления в ЕС.
Дело в том, что независимость от «коммунистов» чехи представляли себе немного по-другому. Как? Ну, чтобы работы валом, хорошие зарплаты, милиционер на каждом углу и никакой преступности. А вступление в ЕС рассматривалось как возможность беспрепятственно ездить по Европе, учиться в престижных европейских вузах и устраиваться на работу с жирным окладом в евро. Правда, возникали сомнения... а не потребуют ли немцы реституции — возвращения немецкой собственности, захваченной по декретам Бенеша. Клаус давал на это жёсткий ответ: от мёртвого осла уши! Но, как показал референдум 2003 года, наибольшая поддержка евроинтеграции была в Праге, а наименьшая — на территории бывших Судет: опасения вернуться в состав Германии были там сильны (в таком случае дома пришлось бы возвращать бывшим владельцам).
В состав ЕС Чехия вступила в 2004 году. По всей стране грохотали салюты, на немецкой границе торжественно убирали таможни, все предвкушали чудо евроинтеграции. Реальность оказалась намного печальнее. Количество чехов, гордых от вступления в ЕС, уже в 2008 году было всего 29 процентов в сравнении с 2002 годом, 34 процента не испытывали по этому поводу никакой радости, а половина не верила, что принимаемые евробюрократами решения — на пользу Чехии. Причин было несколько. Первой приказала долго жить знаменитая чешская промышленность. Точнее, сменила хозяина. «Шкода» существует и сегодня, но это не чешский, а немецкий концерн. По сути дела, автомобили этой марки — бюджетный вариант «Фольксвагена». Больше нет собственных разработок: новым хозяевам не интересна чешская инженерная школа, а интересно производство в стране, где не нужно так много, как в Германии, платить рабочим.
Отношение к новым членам в Евросоюзе также было пренебрежительным: бывшие жители «соцлагеря» в ЕС — второй сорт. Громкие слова о возвращении в европейскую семью оказались просто пустой предвыборной риторикой, сегодня явка на выборы в Европарламент мало того, что низка, так ещё и падает год от года. Введение миграционных квот обитателей Златой Праги тоже не радует. Но...
Я же писал, что чехам суверенитет жмёт! При всём ворчании на брюссельских бюрократов вылететь как пробка из ЕС чехи боятся. Собственно говоря, членство — единственное достижение страны после «бархатной революции», потеряв его, можно задаться вопросом, а зачем всё это было? Поэтому Чехия стабильно держится за своё членство, которое, по мнению многих чехов, приносит больше минусов, чем плюсов.
Сегодня Чехия — дешёвая европейская пивная. Есть старая голливудская комедия, в которой американский турист, нажравшись до отвала на два доллара, бросает чеху-официанту десять центов на чай. Тот принимает чаевые с блаженной улыбкой и словами: «Наконец-то я смогу купить собственный отель!» Это, конечно, гротеск (но чехи и на него обижаются), но... сегодня значительная часть бюджета республики — и вправду налоги от туристических фирм. Злата Прага не просто туристическая достопримечательность ЕС, она — дешёвая достопримечательность.
«По сути дела, сменился только сапог на чешской шее», — жалуются сегодня чехи. Причём дружно соглашаясь с тем, что русский сапог был мягче и давил не так сильно. По крайней мере Брежневу и в голову не приходило отправлять чехов воевать в Афганистан. А американцам пришло. 14 чешских солдат погибло там, куда Макар телят не гонял, за интересы... весьма далёкие от национальных. Но...
Чешские элиты отличает редкое подобострастие по отношению к гегемону. Они как были, так и остались идеальным флюгером, только ловят теперь ветер не с востока, а с запада. Причём не просто ловят, а готовы предсказывать направление этого ветра. Отсюда — феномен чешской русофобии. Конечно, её можно объяснить памятью о событиях 1968 года... Но много ли чехов сегодня помнят «Пражскую весну»? Нет, русофобия современного чешского государства (а это именно государственная политика!) — действие флюгера, почувствовавшего ветерок с запада. Русофобия поляков — часть их национальной идентичности. А у чехов она вполне может исчезнуть без следа, когда поменяется ветер с запада или когда «идеальный флюгер» вновь станет ловить ветер с востока. Главное, не удивляться этому. Пользоваться, но не очаровываться: флюгер — это просто архитектурная деталь, не стоит учитывать его интересы.
Фёдор Ступин,
