О падении нравов
Один любит Баха, другой — Бетховена, третий — Моцарта. Где они встретятся? На шашлыках.
Кто-то считает канкан в «Мулен Руж» порнографией, кто-то — произведением искусства, кто-то — историей Парижа, а кто-то вообще ничего об этом не думает — просто отдыхает, но абсент заказывают все четверо.
Кто-то идёт в театр, кто-то — в кино, кто-то — кататься на пароходе, но очередь в буфет всегда длиннее очереди в билетную кассу.
Чем больше «образованных», тем хуже образование. Чем больше «культурных», тем ниже культурный уровень общества. Массовая культура всегда страшно далека от классической. Классическая создаёт «Песнь о Роланде», массовая пишет на стенах в подъездах, ибо каждый пишет там, где читает, и то, что читает. Чтобы не писали, не надо было их учить читать.
Даже «поэты», «писатели», «философы» и «музыканты», собирающиеся малыми группами в дешёвых кабачках, чтобы похвалить друг друга и на время утешиться, обретя силы дальше ждать признания от «жестокого общества», — массовая культура. Формально их не так много, но зато в каждом кабачке собирается по десять «новых Пушкиных», «современных Достоевских», «Гайднов и Кантов нашего времени»: непризнанные таланты тоже массовое явление, иначе бы они не смогли создать свою тусовку (точнее, свои тусовки).
Общество никогда не останавливается на ступени массовой культуры, по достижении этого дна быстро деградируя дальше: в контркультуру, альтернативную культуру (альтернативные историю, литературу, музыку, живопись, скульптуру, архитектуру). Общество погружается в культурную шизофрению, приходя в детский восторг, пуская слюни восхищения от безликих бетонных коробок Корбюзье и тут же возмущаясь кварталами таких же «произведений искусства», которыми застраиваются современные города.
Общество страдает, постепенно приходя к осознанию непреложного факта, что только политика драконовских штрафов, помноженная на массовое доносительство («как в Швейцарии»), избавит стены городов от «живого творчества масс». В противном случае это «искусство» прогрызает себе дорогу, появляясь быстрее, чем его отмывают.
Так было всегда. Поглазеть на казнь собиралось больше народа, чем на воскресную службу в храме, стоявшем на той же площади. Некрасов страдал, что «милорда глупого», а не Белинского и Гоголя народ несёт с базара. Гесиод в восьмом веке до нашей эры писал: «Я утратил всякие надежды относительно будущего нашей страны, если сегодняшняя молодёжь завтра возьмёт в свои руки бразды правления. Ибо эта молодёжь невыносима, невыдержанна, просто ужасна». Через двести лет ему вторил Сократ: «Нынешняя молодёжь привыкла к роскоши, отличается дурными манерами, презирает авторитеты, не уважает старших».
Между тем каждое следующее поколение становилось «культурнее» предыдущих, расширяя количество членов общества, «делающих культуру», и расширяя само понятие культура. От первого наскального рисунка, сделанного единственным на тот момент в мире творцом, до Эрмитажа, Лувра, Прадо и тысяч других музеев и частных коллекций, неспособных полностью собрать даже все образцы одной только живописи (или «живописи»), количество погружённых в культуру постоянно увеличивалось, зачастую обвально.
Между тем не только процент Гомеров и Праксителей, но и процент способных понять вечную ценность их произведений всегда был ничтожен и примерно одинаков в любом обществе, от первого наскального рисунка до наших дней. Остальные просто «знали», что куда-то сходить — «это круто», и так же «круто» что-то иметь дома (что на данный момент модно: от наляпанных в состоянии делирия «кислотных» «современных» картин, на которых ничтожество изобразило ничто, до библиотеки неразрезанных книг, приобретённых вместе со стеллажами потому, что «дизайнер так нарисовал»).
Лучше всего «окультуренные» понимают, что раз храм Артемиды в Эфесе такой ценный, чтобы войти в историю, его надо сжечь. Культурный же уровень всех последующих обществ, включая наше, определяется тем, что я не буду упоминать здесь имя вандала, уничтожившего храм, его и так все знают. Он совершенно правильно оценил природу человека: хотел войти в историю и вошёл — больше его оттуда не вытолкаешь, сидел в ней на своих шестнадцати аршинах, сидит и сидеть будет.
Лучше я вам напомню, что на месте древнего святилища Артемиды, строительство которого легенда приписывала амазонкам, храм был возведён Херсифоном и Метагеном, а после сожжения, «вошедшего в историю», восстановлен по поручению Александра Македонского и ещё долго, до IV века нашей эры, радовал глаз, являясь одним из семи признанных чудес света, пока не был окончательно разрушен в период борьбы ставшего государственной религией Римской империи христианства с язычеством. Боюсь, что многие об этом забыли, а кто-то поди и не знал — не во всякой школе рассказывали и на заборах об этом не писали.
Высокая культура не может быть для всех, а то, что «для всех», не может быть культурой. Даже если по своим повадкам средний современный человек куда культурнее, а по объёму знаний бесконечно богаче какого-нибудь короля или герцога из «тёмных веков», в отношении общих достижений человечества он остаётся таким же непритязательным, как крестьянин-общинник из тех же «тёмных веков». Кстати, свободный общинник, собственник своей земли, работавший на себя, не плативший никаких налогов и обязанный только военной службой, если войну объявляло народное собрание.
Не какой-нибудь там раб или крепостной, он интересовался в основном только сельскохозяйственным циклом, а также подготовкой снаряжения и вооружения к смотру на мартовских полях. Даже Библию он прочесть не мог — содержание христианского учения узнавал из проповедей. А вот служивший при королевском дворе раб или зависимый чаще всего был и грамотным, и знающим, так как вербовался из числа покорённого населения, причём из той его части, которая не забыла ещё латинский язык, знала римское право и хоть позднеримскую, но литературу.
Королю было необходимо небольшое количество грамотных управленцев, чтобы более-менее эффективно управлять доставшимся ему осколком Римской империи, племенные структуры захвативших территорию варваров не были к этому приспособлены. Но всё общество к высотам культуры не стремилось. Тогда было модно быть сильным, а не умным: шла перманентная война всех против всех. Слишком умному и слишком культурному в своей утончённости было сложнее выжить, чем простому непритязательному общиннику, крестьянину и воину одновременно, в меру необходимости владевшему и плугом, и франциской или лангсаксом (мечи были слишком дорогим удовольствием для простых общинников).
Массовое никогда не сможет конкурировать по качеству с эксклюзивным. Так как эксклюзивное удовлетворяет потребности профессионала. Меч был нужен меровингскому дружиннику, как профессиональному воину, для общинника он был дорогим излишеством. Даже если общинник каким-то чудом захватывал меч в виде трофея, он мог использовать его лишь как предмет «статусного потребления». В практическом же плане у него не было ни времени, ни возможности научиться владеть мечом на уровне профессионального дружинника, а на его месте в боевом строю для выполнения возложенных на него задач меч был не только избыточен, но зачастую и вреден именно этой избыточностью, так как привлекал к его носителю внимание профессионалов, а значит, снижал его личный шанс на выживание.
Массовая культура никогда не станет высокой. Но так же, как для того чтобы вырос розовый куст, надо поливать и удобрять землю, в которую он посажен, превращая её временами в грязь, массовая культура служит фундаментом высокой. Театр с «Сильвой», «Аидой», «Турандот» и «Лебединым озером» пророс из скоморошества, как Шекспир и Агриппа д’Обинье, Делиль и Гёте, Пушкин и Байрон выросли на почве, обильно унавоженной беспомощными стишатами школяров и поэтическими потугами салонных дам и девиц.
Достойное познаётся лишь в сравнении с недостойным, великое — с малым, элитное вырастает на массовом. Это питающие друг друга, сообщающиеся сосуды. Если высокое замыкается в своей элитарности, получается кислотное извращение. Если эгалитаристы признают культурой лишь то, что доступно пониманию массы и массой покупается, то культура быстро превращается в порнографию, матерные граффити, убогий реп и трень-брень три аккорда — всё, что масса может освоить и понять без напряжения.
Не всякий станет талантом, но талант произрастёт только из напряжения, из желания подняться над обыденностью. Для чего и нужна обыденность. Если не сравнивать достойное с недостойным, то как понять, что же есть достойное?
Проблема современного общества не в том, что оно массово воспринимает лишь эгалитарную культуру, — это нормально. Массовая культура для масс, иначе не бывает. Проблема современного общества в его стремлении к смешению высокого и низкого, элитарного и эгалитарного, массового и эксклюзивного, того, что для всех, и того, что для достойных. Общество путает «я имею право» и «мне обязаны предоставить». Каждый имеет право быть умным, но не каждый может, а сделать умным нельзя, им можно только сделаться. Но для этого надо от чего-то оттолкнуться. В обществе должна наличествовать определённая массовая база, дающая возможность достойным в культурном отношении подняться над массой, чтобы затем поднять и общий уровень массы.
Среднее остаётся средним, но оно растёт в сравнении с тем, что было средним до него. На этой базе растут запросы к высокому, а следовательно, растёт и высокое. Этот процесс беспрерывен, вмешиваться в него, пытаясь «научить» массовое сознание высокой культуре, катастрофично. Единственное, что массовое сознание выносит из такой «науки», — уверенность, что каждый «может быть Пушкиным», просто кому-то «не дают». Значит, «если мне и друзьям нравится, то я Пушкин, а то и лучше, потому что Пушкин моим друзьям не нравится — они с ним ещё в школе «настрадались»».
В результате, пытаясь искусственно поднять массовую культуру до высокой, мы создаём условия для её вырождения в контркультуру, в альтернативную культуру, в конечном итоге в культурную шизофрению. Психологически это очень просто. Как только вы убеждаете массу, что массовое может быть высоким, масса моментально приходит к выводу, что только она и может определить, что есть массовое, а что высокое («мудрый народ не может ошибаться»). Таким образом непонятная массам высокая культура сразу отсекается под крики «если ты такой умный, то почему такой бедный?» Между тем в массовом обществе высокое не будет продаваться, так как раньше его покупали в качестве предмета «престижного потребления». Не каждый король разбирался в живописи великого Леонардо, но каждый знал, что живопись великого Леонардо надо иметь в своей коллекции.
Но если высокое равно массовому и масса решает, что есть культура, то чем больше потребителей у конкретного предмета, тем он «культурнее». Следовательно, уровень культуры определяется уровнем продаж. Под них идёт реклама, а бюджеты выдаются под то, под что бюджеты уже выдавались. Чиновнику ведь не к кому обратиться с запросом о том, что есть высокое, — масса решает. Значит, высокое то, что уже покупалось ранее, его и надо развивать.
Именно поэтому массовая культура всегда деградирует. Отсекая первый слой элитности, она сразу сталкивается с «новой элитностью», но уже на более низком культурном уровне, и её отсекает также. И так до бесконечности. Описанный выше процесс роста культуры, по принципу «единицы достигли высот — массы доросли — единицы достигли новых высот» разворачивается в противоположном направлении: «планка высотности снизилась — единицы пробили очередное дно — массы опустились до единиц — единицы пробили очередное дно».
Общество — надёжный саморегулирующийся механизм. Ему не надо помогать стать лучше. Ему надо только не мешать расти. Всегда будут появляться общества, которые по каким-то причинам отказались от культурного роста или не смогли его поддерживать. Они деградируют и исчезнут, некоторые прямо сейчас исчезают на наших глазах. Чтобы такое не случилось с нашим обществом, не надо пытаться сделать всех культурными. Надо понять и принять, что высокая культура не для всех, что она — признак определённой избранности. Причём уровень зажиточности совсем не обязательно коррелирует с уровнем культуры. Богатство облегчает доступ к высокой культуре и её познанию, но не гарантирует этого. Ровно так же точно оно облегчает доступ к психотропным веществам, нездоровому образу жизни и прочим излишествам. Человек сам выбирает, что ему ближе. Некоторые выбирают и то и другое.
Точно так же более высокий культурный уровень часто (но не всегда и не во всех обществах и жизненных ситуациях) облегчает процесс повышения уровня жизни, но далеко не гарантирует доступа к богатству, в некоторые времена и в некоторых обществах даже усложняет его.
Культурен не тот, кто выполол вокруг себя всех конкурентов, реальных и потенциальных, чтобы, не напрягаясь, возвышаться над сухой равниной, а тот, кто настолько поднялся духовно в своём самосовершенствовании, что не замечает копошения завистников у своих ног, ибо живёт с ними в разных измерениях. Но и замкнувшийся в себе, любующийся собой и своими достижениями человек не может быть культурным, каких бы высот он ни достиг. Человек — животное общественное. Он живёт в обществе, с обществом и обществом. Он лишь до тех пор человек, пока связи между ним и обществом прочны и сигналы прямой/обратной связи проходят беспрепятственно. Если он замыкается в своей скорлупе, начинает любить только себя, презирая «не доросшее» до него общество, он превращается в тень на песке.
Достижения видны лишь на фоне, а фон создаёт общество. Ваши достижения — его достижения. Культурное общество тем и отличается от варварского, что это понимает и ценит, а культурный человек тем и отличается от варвара, что не пытается приватизировать «свои» достижения, но понимает их общественный характер, осознаёт или хотя бы интуитивно чувствует необходимость подъёма общественного сознания для дальнейшего развития собственного.
Диалектика — единство и борьба. Это и есть человечество. Где заканчивается диалектика с её уроборосом, начинаются боги или скорее демоны. Им человеческая культура чужда.
Ростислав Ищенко,
