Месть авангардиста

После молебна позвонил благочинный. Звонки были долгими и как будто нервными. Отец Евгений не сразу ответил, о чём-то размышляя. Затем он услышал голос благочинного. Тот говорил прерывисто, с одышкой. Как всегда, когда собирался сообщить о неприятном.

— Отец! Завтра к тебе придут.

— Кто? — спросил отец Евгений, хотя сразу догадался, о чём речь. — Закрывать будут?

— Да пока нет. Говорят, проверка. Может, кто-то из твоих написал на тебя? Ну, что ты Патриарха потихоньку поминаешь.

Отец Евгений слегка вздрогнул. Потом припомнил своих бабушек, поющих на клиросе дребезжащими голосами, и сказал:

— Нет, вряд ли.

— Ну, короче, слушай и не спорь. Политика наша такая. Там, где можно, уступай. На что можно, соглашайся.

Благочинный немного помолчал и добавил, перепутав слова апостола Павла:
— Будем мудры, как голуби.

Отец Евгений ничего не ответил.

— Да пошутил я! — засмеялся благочинный. — А ты там уже подумал, какой неграмотный у меня начальник.

Отцу Евгению, который и в самом деле так часто думал, стало стыдно. И он, прощаясь, сказал с теплотой и раскаянием:

— Благословите.

— Бог благословит! — бодро отозвался благочинный и прервал разговор.

Сколько раз за последние полтора года отец Евгений представлял, как придут отнимать у него храм. Как разобьют ему голову. Или даже плюнут в лицо. А он глянет в глаза погромщикам, поднимет крест, призовёт имя Господне...

В этом месте отцу Евгению становилось страшно. Во-первых, за близких. А во-вторых, за себя. За то, что не хватит у него смелости поступить так красиво, как воображалось.

Отцу Евгению двадцать шесть. Худой, чуть сутулый. С русой бородкой и светлыми волосами. Конечно, рассчитывать на процветающий приход он не мог. Молод. Особых талантов за собой не знал. Окончил семинарию, женился, девочка родилась. Девочка милая, смышлёная. Но слабенькая и хрупкая. Сердце у отца Евгения ныло от жалости, когда он смотрел на свою маленькую дочь. На её ручки с голубыми жилками.

А тут ещё сельский приход, и вправду, дали один из никудышних. Вроде столица неподалеку, до Киева сто километров. Однако храм недостроенный. Какой-то богатей денег дал на строительство, а потом под суд попал и сгинул.

— Ничего, Женечка, — сказал отцу Евгению старенький местный владыка. — Познакомься с прихожанами, поклонись кому надо. Для хорошего дела поклониться не грех. А там и добрых людей Бог пошлёт, и грошики.

То, что они увидели с женой, приехав к месту службы, сначала крепко опечалило. Пол в храме земляной, сыро. Зимой сквозняки. А маленькой Катеньке нужно быть в тепле.

Но теперь, после звонка благочинного, их скромное церковное хозяйство, за год подновлённое и уже немного обустроенное, показалось отцу Евгению раем, который у него хотят отнять. И не только отнять, но и осквернить.

Впрочем, в том, что его неказистый храм отнимут, отец Евгений не был уверен. Знал только, что в соседних областях и в его родной Виннице церкви отбирали. Проплаченные «патриоты» сначала напивались, чтобы войти в раж перед штурмом, потом вместе с пьяными полицейскими, ругаясь, расталкивали плачущих прихожан, срезали замки и, ворвавшись в храм, орали «Ще не вмерла!». После этого, неумело крестясь, они изображали богослужение. Затем церковь закрывали, и больше туда никто не приходил.

— А вот служить на украинском могут потребовать…

Отец Евгений вздохнул. Служил он, как и положено, на церковнославянском языке. И с некоторых пор испытывал от этого огромную радость. «По велицей милости…». «Наипаче…». «Огнь неугасимый…». Произнося эти слова, отец Евгений словно входил в чистое, благодатное пространство. Будто поднимался над окружающей его трусливой и злобной суетой. Над поисками «врагов». Над ложью и угрозами политиков.

— Ой, не знаю, Женя, — вздыхал на днях благочинный. — Да, могут сказать, чтоб служили на державной мове. А что тут поделаешь?

Отец Евгений не возражал. Они с матушкой Еленой давно всё для себя решили. С его круглолицей, весёлой, умненькой женой. На державной мове они служить не будут. Что тогда с ними будет? А вот что будет, то пусть и будет.

— Стыдно ни с того ни с сего начать обращаться к Господу, на другом языке, — сказал однажды отец Евгений. — Будто Он меня раньше плохо понимал.

И матушка засмеялась.

Те, чей приход обещал благочинный, явились на следующий день. Было пасмурно. Матушка Елена хлопотала по хозяйству. Маленькая Катюша, подхватившая в садике вирус, громко кашляла.

В эту самую минуту во двор, где стояла «попова хата», вошли двое.

Рослый молодой пёс по кличке Буч, приблудившийся с полгода назад, тревожно залаял, а потом недовольно замотал большой коричневой головой.

Глядя на незваных гостей, можно было принять их за братьев-двойняшек. Так они были похожи повадками и одеждой. Даже роста были одинакового. У каждого на маленькой голове большие залысины. У обоих — удостоверение следователя СБУ и зыркающий бесцветный взгляд. Только у одного в руках была кожаная папка. А другой держал пакет, в котором угадывался большой плоский предмет.

После того как были заданы обычные уточняющие вопросы (голоса у гостей тоже были бесцветными), один из следователей сказал, ломая язык:

— А вы чулы, що ваші попы хранять оружие?

Отец Евгений внутренне сжался от такой уродливой речи:

— Нет, я этого не знаю.

— А цэ точно, — сказал второй гость. — Ви всі тут агрессора ждёте.

Отец Евгений знал, что ответить. Ему хотелось сказать, что лично он ждёт Христа. И во многом это было бы правдой. Но сейчас произнести такое показалось унизительным. Будто впускаешь в заветную потаённую комнату людей в грязных сапогах.

— У меня не хранится оружие и никогда не хранилось, — сказал наконец отец Евгений.

Следователи недоверчиво переглянулись, мол, все вы так говорите. Потом один достал из пакета тот самый плоский предмет, завёрнутый в ткань, и стал его разворачивать.

Буч зарычал и подал грозный голос овчарки, увидевшей чужаков среди охраняемого ею стада.

Под тканью оказалась икона. Точнее, то, что было с виду похоже на икону. На месте, где обычно изображался лик Господа, был намалёван тощий, плешивый мужчина с костистым черепом в чёрном костюме и старомодном галстуке. Над его почти лысой головой, среди жёлтых и голубых цветов, висели два ангела, державшие чёрно-красное полотнище флага. На плечах у ангелов висели нарисованные неумелой рукой старые немецкие автоматы. Краски были совсем свежими.

— Тут таке діло, — начал первый следователь. — Треба цю икону повесить у церкві.

Отец Евгений сразу узнал щуплого мужчину на картине.

— Мне на это нужно благословение, — тихо сказал он пресекающемся голосом, так как в горле у него пересохло. — Эта икона неканоническая.

— Як же вы достали с вашей канонической дурнёй! — взорвался второй следователь и, оскалившись, добавил с отвращением:

— Хоч бы вас усіх позакрывали!

Он спрятал икону в пакет и резко сунул в руки отцу Евгению.

— Все вешают, и ты повесишь!

Когда посетители ушли, отец Евгений набрал отца благочинного.

— Та видел я того Бандеру! — закричал в телефон благочинный. — Они его всем развозят. Проверка, понимаешь? Повесил — значит, не враг. Готов к диалогу. У них там не только Бандера. Там и Шевченко, и генерал Буданов, и Урсула фон дер…тьфу! Прости, Господи!

— А если завтра Гитлера скажут в храме повесить?

— Женя, не кипятись. До Гитлера, думаю, дело не дойдёт.

Благочинный понизил голос:

— Не успеют.

Потом он снова заговорил внятно и наставительно.

— А кто тебе сказал, что надо вешать на видном месте? Повесь в притворе. Хоть в пономарке! Зато они от нас отстанут. Вон у меня кум на Хмельниччине. Так они на этого лысого уже давно службу составили. И молебны служат. Ты только глянь, какое там пугало намалёвано, кто его узнает? Повесь в уголке под лестницей, ніхто и не побачить!

— Как это никто?! — молодой голос отца Евгения слегка задрожал. Но он опять сдержал себя. Напоминать уважаемому протоиерею, отцу пятерых детей, что всё видит Бог, было бы неслыханной гордостью и дерзостью.

Матушка Елена сразу всё поняла, едва отец Евгений развернул измятую ткань.

— На худого вампира похож, — сказала матушка, и в её глазах заиграл смех.

Как же любил отец Евгений свою матушку! Как любил он её улыбку, её лёгкий характер. Ради него и ради его службы она оставила в городе родителей, университет, где после аспирантуры преподавала студентам историю искусства. Оставила своих любимых Левицкого с Боровиковским. И поехала сюда, где сырой пол, где крысы в подвале. И при этом ни разу не упрекнула мужа, не пожаловалась. А о крысах говорила, что ночью они, как в сказке, превращаются в короля и придворных, а кареты — в тыквы. И когда матушка представляла эти крысиные превращения, она хохотала как маленькая. А сердце отца Евгения сжималось от нежности.

Потом Катюша позвала маму. Услышав голосок маленькой дочери, отец Евгений опять загрустил.

Вечерело. Где-то невидимо садилось солнце. Верхушки деревьев потемнели.

— Выходит, я лучше всех? Самый благочестивый, — с горечью размышлял отец Евгений. — Вон наш правящий архиерей, когда приезжал в Киев, прилюдно целовался со старым расстригой, называющим себя «патриархом киевским», и с его учеником, фальшивым «митрополитом». И все ведь понимали, что они просто ряженые жулики. Но сегодня, когда треть храмов уже отобрали, когда в тюрьмах сидят известные батюшки и даже несколько владык, кругом слышится шёпот: надо идти на уступки. Быть гибкими и мудрыми, чтобы сохранить… Стоп! А что сохранить? Церковь? А кто сказал, что это сохранённое будет Церковью? Кто сказал, что в храмы, осквернённые «ликом» палача и душителя кошек, захочет прийти Господь?

Отец Евгений вышел во двор. Шёл небольшой дождик. Дружелюбный Буч кинулся к отцу Евгению и стал тереться об него своей мокрой от дождя спиной. Отец Евгений рассеянно потрепал пса по бархатному уху и пошёл к храму.

Там он зажёг свечу. От света свечи в храме стало уютнее. Отец Евгений некоторое время стоял, не двигаясь. Тревожные, тяжёлые картины мелькали в нём одна за другой. Вот они с матушкой и Катюшей просятся к соседям на постой. Вот он униженно просит денег взаймы. Катенька плачет, денег не дают.

Потом отец Евгений заставил себя не рассматривать эти пугающие картины и поднял глаза на самодельный иконостас, вырезанный умершим недавно прихожанином. Две иконы, Спасителя и Богородицы, смотрели на отца Евгения. А он стоял перед ними, прося пощады и прощения.

— А если повесить, а потом снять?

Отец Евгений посмотрел на Спасителя и поёжился от стыда за назревавшее решение.

— Помоги… — едва ворочая языком, проговорил отец Евгений и попытался вспомнить, как били Господа, как Он мучился, прибитый гвоздями к кресту.

Отец Евгений часто напоминал себе о Христовых муках, чтобы собственные скорби не казались такими уж невыносимыми. Но теперь в душе всё путалось. Бессвязные мысли не давали сосредоточиться. Ещё немного постояв, отец Евгений вернулся в дом.

Картина, принесённая следователями, стояла на полу в кухне. Дома оставлять её не хотелось. Отец Евгений взял пакет, вынес во двор, прикрыл какой-то ветхой тряпкой и оставил у колодца.

Затем в своём убогом «кабинете» он прочёл вечернее правило и вошёл в комнату, где спала матушка Елена.

Стараясь не шуметь, отец Евгений присел на край кровати.

Вдруг жена вздохнула и сказала в темноте:

— Поживём у родителей. А там посмотрим.

Ночь была беспокойной. Отцу Евгению снилось, будто идёт он вокруг своего храма с крестным ходом. Но в руках у него не крест, а чёрная кукла. А вместо Евангелия ему подают толстую грязную газету.

Проснулся он от дождя, стучавшего по железному подоконнику. Потом пришла поиграть маленькая Катюша. Отец Евгений ласково возился с дочерью, когда со двора послышался крик жены:

— Буч, фу! Фу, Буч! Фу!!!

То, что увидел отец Евгений, выйдя на порог, поразило и напугало его. Игривый Буч разорвал пакет, в котором была «икона» от СБУ, и весело бегал вокруг неё, хватая зубами остатки тряпок. Затем пёс подбегал к портрету человека с костистым черепом, царапал лапами его чёрный костюм и отбегал, словно желая полюбоваться на свою работу. При этом Буч косился на хозяев, не то ожидая одобрения, не то приглашая принять участие в его игре.

Отец Евгений стоял неподвижно.

— Буч, успокойся! — крикнула матушка Елена уже не так громко.

Но пёс и не думал успокаиваться.

В очередной раз подбежав к «иконе», он принялся её неистово царапать, при этом быстро перебирая лапами. Изображённое на картине стало терять форму, превращаясь в жёлто-голубое и чёрно-красное месиво.

— Бу-уч!.. — почти ласково позвала матушка.

И тут игра неожиданно прекратилась.

Буч замер. Пристально посмотрел на свои художества. Затем подошёл к картине и, подняв лапу, шумно справил на неё малую нужду.

То ли от дождя, который резко усилился, то ли собачьими стараниями, все краски на бывшей «иконе» окончательно поплыли.

Отец Евгений взглянул на жену. Но матушка, опустив голову, отвела взгляд. Потом она посмотрела на буйное смешение красок, на довольно бегавшего Буча и сказала:

— Авангардист!

И расхохоталась.

Отец Евгений, стоя под дождём и глядя, как смеётся матушка, тоже улыбнулся. И тяжесть, давно давившая его, стала отступать. А потом пропала.

Из-за тучи показался кусочек солнца.

— Слава Тебе, Господи! — сказал отец Евгений и пошёл готовиться к воскресной службе.

Ян Таксюр,