Андрей Тарковский: диссидент поневоле от советского кино

Душным миланским вечером летом 1984 года взволнованный Андрей Тарковский только что сообщил на пресс-конференции, что ищет убежища на Западе, а журналист в ответ поинтересовался, где именно тот планирует поселиться. Резкий ответ 52-летнего режиссера показал, как мучительно далось ему это решение: его дети остались в Советском Союзе, и тем вечером Тарковский не был уверен, что когда-нибудь снова их увидит.

В окружении других невозвращенцев — виолончелиста Мстислава Ростроповича, театрального режиссера Юрия Любимова и писателя Владимира Максимова — Тарковский объявил, что остался на Западе, потому что советские власти потребовали его вернуться сразу же по завершении съемок фильма "Ностальгия" в Италии.

За предыдущую четверть века Тарковскому, одному из самых одаренных режиссеров и величайших новаторов в истории кино, позволили снять лишь шесть фильмов. Учитывая, что среди них были такие шедевры, как "Андрей Рублев", "Солярис" и "Зеркало", его разочарование было вполне понятным.

"Я не советский диссидент, — подчеркнул он. — Но за последние 24 года 18 лет я был, по сути, безработным. Бывали времена, когда у меня не было даже пяти копеек на автобус".

Полученный отказ стал последней каплей. Его отнюдь не манила перспектива жизни на Западе: акулий капитализм и потребительство, которые он видел на каждом шагу, его, наоборот, отвращали. Решение не возвращаться было продиктовано художественными принципами — ради них он был готов отказаться от всего, что знал в любимой стране.

"Можно лишь сделать вывод, что культура как-то рухнула, обвалилась. Во всем мире. Вместе с духовным уровнем. У нас — очевидно, это кроме всего прочего, в результате последовательного и варварского уничтожения культуры. А без культуры общество, естественно, дичает", — писал Тарковский.

Он всегда был слишком упрямым и делал все по-своему, не дожидаясь одобрения режима. Власти хотели соцреалистических картин о том, как румяные рабочие выполняют пятилетку, и исторических эпопей, где народ торжествует над растленной аристократией, — а не глубоких, медитативных и во многом автобиографических шедевров, которые стали его коньком.

Фильмы Тарковского — в первую очередь произведения искусства: красивые запоминающиеся кадры, которые длятся по несколько минут и приглашают зрителя предаться созерцанию и погрузиться во внутренний мир режиссера. Как выразился критик журнала New Yorker Алекс Росс: "Можно взять 50 кадров из любого фильма Тарковского, развесить их по галерее — и получится потрясающая выставка".

Его всегда влекло к искусству. Его родители были поэтами, и его ранние годы прошли в поселке художников под Москвой, в мире уроков музыки и художественных занятий по искусству. Однако брак распался, и мать перевезла семью в Москву.

В 1953 году, когда умер Сталин и Хрущев начал проводить либеральные реформы, Тарковский подал документы в государственную киношколу ВГИК, где вскоре стало ясно, что он — пророк с великим творческим даром... Уже его дипломная работа "Каток и скрипка" получила первую премию на Нью-Йоркском студенческом кинофестивале в 1961 году, а в следующем году его первый полнометражный художественный фильм "Иваново детство" получил "Золотого льва" на Венецианском кинофестивале.

После этого успеха в 1966 году вышел фильм "Андрей Рублев". "Простой" биографический фильм о русском иконописце XV века в руках Тарковского оказался гораздо более глубоким и личным, что озадачило работников Госкино. Фильм пролежал на полках пять лет, прежде чем вышел лишь ограниченным тиражом, однако в 1969 году его копия все же попала в Канны, где Тарковский получил еще одну премию.

Громкий международный успех в сочетании с тем обстоятельством, что фильмы Тарковского были скорее специфическими, чем подозрительными с политической точки зрения, привел автора пусть и не к прямому осуждению, но, безусловно, к художественному забвению. Научно-фантастический эпос "Солярис" вышел в 1972 году и был выдвинут на "Золотую пальмовую ветвь" в Каннах, но в СССР его показывали лишь изредка. В 1975 году вышла картина "Зеркало", неспешный и автобиографический шедевр, однако Госкино раскритиковало его за якобы элитарность.

Когда в 1979 году "Сталкер" вышел в СССР лишь ограниченным прокатом, несмотря на очередной приз на Каннском фестивале, Тарковский всерьез задумался о будущем. Съемки "Ностальгии" в Италии подтвердили, что в творческом плане в жизни за границей было множество плюсов, но любовь к России неотступно звала режиссера на Родину.

Тарковский страдал меньше некоторых современников — власти признавали их гениальность, но знали, что со своим уникальным взглядом на вещи и исключительным упрямством он никогда не подчинится их воле — и все же он жил ради того, чтобы снимать кино, ради своего искусства, закрывая глаза на все остальное.

"Художник — это явление природы, столь же непредсказуемое, сколь и неуправляемое, — сказал он. — Все, чего хочет государство, — это стабильности, которой в природе не существует".

Вскоре после громкого заявления в Милане он отправился в Швецию для работы над "Жертвоприношением", в котором человек, боящийся смерти, пытается сбежать от рутины, притворившись безумцем. На съемках фильма режиссера донимал жуткий кашель, настолько сильный, что продюсер Анна-Лена Вибом, заподозрив, что у него может быть воспаление легких, оплатила Тарковскому консультацию специалиста.

Вернувшись, он сказал, что пневмонию исключили и дали что-то от кашля. Когда же Вибом сама связалась с консультантом, то узнала, что Тарковский отказался от каких-либо исследований и просто попросил лекарство от кашля. Вернувшись в больницу, он вскоре узнал о запущенном раке легких, который его и убьет.

Он скончался, с грустью вспоминая о своей Родине, хотя Михаил Горбачев уже начал перестройку и проводил реформы, которые вполне могли позволить ему вернуться. Горбачев даже разрешил сыну Тарковского навестить умирающего отца в Париже.

Хотя его последние годы были омрачены тоской по дому и семье, которую он оставил, Тарковский обнаружил, что несмотря на сделку с самим собой, ему все равно приходится вести единоличную войну против творческих компромиссов, выбивать средства в отсутствие государственного финансирования и мириться с работой без постоянных соратников, оставшихся в СССР. Однако он до конца сохранял убеждение, что борьба вдохновляет на великие свершения.

"Художник всегда испытывает давление. И для художника не было бы никогда, по-моему, идеальных условий работы. Более того, если бы были какие-то идеальные условия для работы, то работа бы не состоялась, потому что художник не может существовать в безвоздушном пространстве. Должен испытывать какое-то давление. Я не знаю, какое именно. Но художник существует только потому, что мир не устроен, мир не благополучен. И именно поэтому существует искусство", — заключил Тарковский.