Достоевский как борец с революцией и предсказатель

11 ноября 1821 г. (30 октября по юлианскому календарю) родился знаменитый русский писатель, философ и публицист Федор Михайлович Достоевский. Даже ЮНЕСКО – весьма русофобская организация, признала его одним из самых читаемых авторов в мировой истории. А по результатам опроса, проведенного в 2002 году Норвежским книжным клубом среди литераторов, был составлен список 100 лучших книг в истории, и туда вошли четыре произведения Ф. М. Достоевского: "Преступление и наказание", "Идиот", "Бесы", "Братья Карамазовы". Большего присутствия в списке не удалось добиться ни одному автору в мире.

При этом многие напрасно забывают о публицистических талантах данного писателя. Мне лично Достоевский более интересен именно в этом качестве, поскольку в своих статьях он весьма глубоко проанализировал современные ему духовные и политические тенденции, которые и привели мир к нынешнему пагубному состоянию. В те времена практически все образованные слои русского общества были либеральными и восторгались Европой. Идиотствующие "прогрессисты" восторженно говорили о скором наступлении "светлого будущего", которое якобы придет с развитием науки и социальных реформ. В молодости Достоевский тоже невольно поддался этому поветрию, навязываемому тогда системой образования и газетами. Однако в более зрелом возрасте он силой своего ума вполне осознал, в какую пагубу уже тогда впал Запад, и какую большую угрозу "западническая" идеология таит для России. Достоевский, которого за это нередко обзывали "мракобесом", мрачно предсказывал революцию в России и объяснял ее пагубность, а также прозорливо писал о том, что освобожденные русскими от турецкого ярма славянские народы отплатят нашей стране черной неблагодарностью. И жизнь четко показала, что настоящими мракобесами и дураками были как раз его критики, а не этот прозорливый писатель. 

В своей статье "Зимние заметки о летних впечатлениях" (1863 г.), писатель рассказал о реальном духовном и политическом состоянии европейских стран, по которым он немало попутешествовал. В ту пору описанные им пагубные тенденции были еще неочевидны, там еще сохранялись остатки нравственности и аристократизма. Но Достоевский понимал, что все идет к тем воистину апокалиптическим процессам, которые мы наблюдаем теперь, когда краеугольным камнем политики большинства европейских стран стала дехристианизация, русофобия и насаждение самых диких пороков. Федор Михайлович метко описал царящее там уже тогда массовое "стукачество", идеологию стяжательства, бешеное нарастание проституции и алкоголизма. Но главное – он осознавал, какой дух за этим всем стоит. Обрисовывая картины жизни Лондона – тогдашней "столицы мира", он отмечал:

"…при такой исполинской гордости владычествующего духа, при такой торжественной оконченности созданий этого духа, замирает нередко и голодная душа, смиряется, подчиняется, ищет спасения в джине и в разврате и начинает веровать, что так всему тому и следует быть…

… Это какая-то библейская картина, что-то о Вавилоне, какое-то пророчество из Апокалипсиса, в очию совершающееся. Вы чувствуете, что много надо вековечного духовного отпора и отрицания, чтоб не поддаться, не подчиниться впечатлению, не поклониться факту и не обоготворить Ваала, то есть не принять существующего за свой идеал...".

Как видим, большинство населения Евросоюза, можно сказать, теперь уже обоготворило Ваала, отбросив христианские идеалы, которые некогда создали европейскую цивилизацию. Ибо, как верно подметил писатель, трудно не поддаться общему безумию.

В своих романах Достоевский метко описал нарастание безбожия, которое для России было не только духовной, но и политической проблемой, ведущей к революции, поскольку монархический строй базируется на религии. 

 Если верхушка общества начинает полагать, что Бога нет, то она просто автоматически придет к тому, чтобы свергнуть своего царя, утратившего сакральный авторитет Помазанника Божия, и зальет Россию кровью. Достоевский разделял мысль православных святых, что самой большой уловкой дьявола является его умению внушить мысль, будто его нет и вводить людей в сомнения. Поэтому он описывал контакты своего персонажа Ивана Карамазова с бесом, как шатания между верой и неверием:

"Ты сон и не существуешь!
– По азарту, с каким ты отвергаешь меня, – засмеялся джентльмен, – я убеждаюсь, что ты все-таки в меня веришь.
– Нимало! На сотую долю не верю!
– Но на тысячную веришь. Гомеопатические-то доли ведь самые, может быть, сильные. Признайся, что веришь, ну на десятитысячную…

– Лжешь! Цель твоего появления уверить меня, что ты есь.
– Именно. Но колебания, но беспокойство, но борьба веры и неверия – это ведь такая иногда мука для совестливого человека, вот как ты, что лучше повеситься. Я именно, зная, что ты капельку веришь в меня, подпустил тебе неверия уже окончательно… Я тебя вожу между верой и безверием попеременно, и тут у меня своя цель".

Достоевский отвергал европейскую литературную традицию Нового времени воспевать величие дьявола, и, напротив, отмечал пошлость мирового зла. В видении дьявол говорит Ивану Карамазову:

"…ты злишься на меня за то, что я не явился тебе как-нибудь в красном сиянии, "гремя и блистая", с опаленными крыльями, а предстал в таком скромном виде. Ты оскорблен, во-первых, в эстетических чувствах твоих, а во-вторых, в гордости: как, дескать, к такому великому человеку мог войти такой пошлый черт?" 

Достоевский как будто и не впадает в полный мистицизм, но дает понять читателю, что видение дьявола Ивану Карамазову было реальным – этот незваный гость сообщил ему информацию, которая вскоре подтвердилась:

"В раму окна вдруг раздался со двора твердый и настойчивый стук…

– Слышишь, лучше отвори, – вскричал гость, – это брат твой Алеша с самым неожиданным и любопытным известием, уж я тебе отвечаю!

Алеша, пристально вглядывался в лицо Ивана…

– Брат, – вскричал он вдруг, – ты, верно, ужасно болен! Ты смотришь и как будто не понимаешь, что я говорю.
– Это хорошо, что ты пришел, – проговорил как бы задумчиво Иван и как бы вовсе не слыхав восклицания Алеши. – А ведь я знал, что он повесился.
– От кого же?
– Не знаю от кого. Но я знал. Знал ли я? Да, он мне сказал. Он сейчас еще мне говорил…"

Достоевский также разделял мысль святых о том, что потусторонний мир чаще всего проявляет себя в качестве как бы случайного стечения обстоятельств, и чудо может порой показаться плодом болезненного воображения, но это именно кажется, а на деле оно реально. В романе "Преступление и наказание" Достоевский писал:

"Ведь обыкновенно как говорят? – бормотал Свидригайлов, как бы про себя, смотря в сторону и наклонив несколько голову. – Они говорят: "Ты болен, стало быть, то, что тебе представляется, есть один только несуществующий бред". А ведь тут нет строгой логики. Я согласен, что привидения являются только больным; но ведь это только доказывает, что привидения могут являться не иначе как больным, а не то, что их нет, самих по себе.
— Конечно, нет! – раздражительно настаивал Раскольников.
— Нет? Вы так думаете? – продолжал Свидригайлов, медленно посмотрев на него. – Ну а что, если так рассудить (вот помогите-ка): "Привидения – это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одною здешнею жизнью, для полноты и для порядка. Ну а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше, так что когда умрет совсем человек, то прямо и перейдет в другой мир". 

Можно уверенно допустить, что Достоевский своим популярным в народе творчеством отстрочил революцию в России, оттянул кровавые события на десятки лет. Он талантливо разоблачил революционный дух и объяснил катастрофичность навязывания либеральных и социалистических идей. В этом – его огромная заслуга. Вместе с тем, его творчество тоже несло на себе некоторый отпечаток духа времени. И я полностью согласен с мнением известного современного православного публициста и богослова архимандрита Рафаила (Карелина), который отмечал:

"Достоевский талантливо писал о том, что пережил сам. Его критика атеизма отличается необычайной глубиной и проницательнос­тью, но у него не было личного опыта христианского аске­тизма… поэтому он не мог создать образ христианского подвижника в своих произведениях. Он писал свои книги на душевном уровне, писал искренно, но на духовный уровень он под­няться не мог, и я думаю, что чувствовал это сам и поэтому много вычеркнул из романа "Братья Карамазовы".

Его хри­стианские герои не живые люди, а тени, вызванные из небы­тия его измученным воображением. Старец Зосима высту­пает как резонер, с каким-то своеобразным и странным христианством, можно сказать "космическим" христиан­ством – как поклонением "матери-Земле" и всему живушему на ней. Здесь Достоевский народную святость подменяет тонким язычеством, как бы отголоском Древней Руси.

Что касается Алеши Карамазова, то это монах-"шатайка", кото­рый не может ужиться в монастыре и бродит по белу свету. Думаю, что сам Достоевский не вполне понимал, зачем чело­веку, сострадающему людям, находиться в монастыре и что он будет делать полезного в своей одинокой келии. Мне кажется, что Достоевский похож на колокол, который зовет людей к Богу, но сам так и остался у ворот храма".

Тем не менее, над морем своих современников из высших классов России Достоевский высился, как титан. Ему в целом удалось вырваться из прокрустова ложа тогдашнего либерального образования и не только предвидеть нерадостное будущее, но даже успешно оттянуть сроки его наступления.

Особенно актуален в наши дни факт того, что Достоевский своим творчеством и даже своим происхождением объединял Русь. Он всегда отвергал любой сепаратизм, отмечал важность сохранять единство Отечества, а в его роду были и великороссы, и малороссы и белорусы. Мне, хоть я коренной украинец, Достоевский, несмотря на некоторые нюансы, все же неизмеримо ближе, чем, например, литератор-русофоб мелкого пошиба Тарас Шевченко, которого нам с детства навязывала пропаганда в УССР. Ибо Украина – это Россия, а украинцы – часть великого русского народа.