Казнь московского попа

Утром, в половине восьмого, позвонила Анастасия. Как большинство модных психологов, она была бесцеремонной.

— Скажите мне, как прошёл вчерашний день?

Наталка Соколюк, украинская телеведущая, любимица патриотического зрителя, автор программы «Москаль капут!», нащупав под подушкой телефон, ответила севшим голосом:

— Всё вроде нормально.

— И никаких неожиданностей? — с подозрением спросила Анастасия.

— Ничего. — Наталка хотела добавить «и никого», но передумала.

— Тогда всё по старой схеме.

И Анастасия прервала связь.

Наталка прислушалась. В её большой квартире стояла неподвижная тишина. С мужем они были в разводе. Детей не было. Опять зазвонил телефон. Наталка вздрогнула. И, злясь на себя за свою пугливость, прошипела:

— Ты, блин…

— Наталка, здравствуйте! — голос глуповатой помощницы шефа, забывшей перейти на державную мову, был похож на автоответчик. — Роман Викторович просил вас подъехать к десяти.

— Добрэ, я буду, — сухо ответила Наталка.

Она ещё немного полежала среди тишины, которая казалась ей безнадёжной и неживой. Потом пошла собираться.

— Ты ж моя кыця! — шутливо гнусавя, Рома Карпенко, он же Роман Викторович, прикоснулся холодной щекой к щеке Наталки, и она уловила тошнотворный запах его парфюма.

— Тут такэ дельце. — Рома любил поговорить на сельском «суржике». Ему казалось это забавным. Но дело, видно, было срочным. А давняя дружба позволила отбросить опасения и перейти на привычный для обоих язык.

— Смотри, — продолжал Рома. — Есть задача крепко прищемить хвост московским попам. Просят серьёзные люди. Сейчас это важно.

Наталка молчала, будто прислушиваясь не к словам Ромы, а к чему-то другому. У неё внутри.

— Короче, подгоним тебе на вечерний эфир попа. Такого, как надо. Забитого, убогого. Ну и прокачай его, как ты умеешь. Жги его, падлу. Казни его. Чтобы самый тупой избиратель увидел, что московские попы — подлые враги Украины.

— Понятно, — тихо проговорила Наталка.

— Кыця, ты в порядке? — осторожно спросил Рома.

— В полном.

Наталка встала, вышла в приемную, а потом бодро пошла по длинному коридору студии.

Рома говорил о новой программе Наталки — ток-шоу «Полёт Соколюк», где она в жёсткой обличительной манере, часто на грани скандала, беседовала со своими гостями.

Наталка остановилась. Зашла в туалет и, достав из сумочки большую продолговатую таблетку, проглотила её.

Отец Алексей с самого начала решил отказаться. Ещё когда ему позвонила гостевой редактор и радостно стала уверять, что ему заплатят столько, сколько он и за месяц в своей церкви не заработает.

— Никуда я не поеду, — подумал отец Алексей.

И думал он так не только потому, что после звонка на душе стало тоскливо, будто туда постучали из чужого, суетливого и холодного мира. Это можно было объяснить его гордостью или тем, что лукавый не пускает на хорошее дело.

Была ещё одна причина для отказа. Грустная и больная.

Отец Алексей совсем не умел говорить. Теперь он с этим смирился. Но когда-то сильно сокрушался. Считал, что здесь кроется указание на то, что он своим грешным языком не должен говорить о Боге и о священных предметах. И страх, что он по телевизору, как и у себя на службе, когда пытался произнести проповедь, будет выглядеть жалким и косноязычным, заставил доброго и мягкосердечного отца Алексея почти прошептать:

— Простите великодушно. Я не смогу.

Но звонившая редактор не сдалась. Она сказала, что перезвонит позднее. И чтоб батюшка подумал.

Отец Алексей, священник из киевского пригорода шестидесяти лет, с прозрачными светло-голубыми глазами, с русыми бровями, то и дело взлетавшими от удивления, сострадания или боли за собеседника, вышел из дома и отправился в храм, который был неподалёку.

В храме его ждала радость. Приехал сын Андрюша. Отец Алексей увидел его машину. Сын, лишь год назад принявший сан священника, и, в отличие от отца, выглядевший уверенно и современно, вышел навстречу, прося благословения.

Отец Алексей благословил и стал смущённо прятать руку. Но сын всё же поймал её и поцеловал с нежностью.

— Папа, а почему они позвали именно вас? — спросил отец Андрей, когда они присели на деревянную скамеечку возле храма.

— Так в том-то ж и оно! — взволнованно подхватился отец Алексей. — Непонятно, сынок. Ну кто меня мог посоветовать?

Они помолчали. Потом отец Андрей твёрдо сказал:

— Что бы там ни было, а вам надо идти.

Отец Алексей жалобно посмотрел на сына.

— Надо идти, — повторил отец Андрей. — А мы помолимся.

— Но ты же знаешь, сынок, — начал было отец Алексей, но не договорил и только горестно махнул рукой.

— Знаю. Но мы помолимся.

Вечером с телеканала прислали такси. И отец Алексей, надев новую рясу, часто крестясь и вздыхая, сел в машину.

Наталка Соколюк сидела в гримерной одна. Она поймала себя на том, что боится посмотреть в зеркало. Её знобило. Она приняла уже третью таблетку. Оглядываясь на дверь, Наталка слегка потрясла головой, словно что-то отгоняя.

Это началось два года назад. Когда Наталка была на вершине известности и её личный канал посещали миллионы поклонников.

Она возвращалась из Дубая. Внезапно в самолёте послышался детский плач. Даже не плач, а тихое хныканье. Наталка обернулась, но не увидела в салоне детей. А плач продолжался. И был совсем рядом с ней. Потом она ощутила чьё-то присутствие. И даже дыхание. Затем на несколько мгновений перед ней возник ребёнок. Девочка лет пяти в длинном белом платье. Она смотрела мимо Наталки. Но её бледное лицо было оживлённым. Она вздыхала, хныкала и будто что-то искала. Потом лицо её стало темнеть, меняться, и было понятно, что это существо с чёрным лицом вовсе не ребёнок. Затем всё исчезло.

Наталка обратилась к лучшим психологам, поскольку видения стали повторяться, доводя её до ужаса и оцепенения.

Все говорили о переутомлении и о стрессах. И только один доктор спросил, есть ли у неё дети. На что Наталка ответила, что нет, поскольку они с мужем по общему согласию посчитали необходимым её первую и единственную беременность прервать.

В гримерную постучали.

— Так! — гаркнула Наталка, заставляя себя войти в привычный образ ядовитой, красивой и насмешливой любимицы полка «Азов», присылавшего ей признания в любви вперемешку с похабными рисунками.

— А цэ наш батюшка! — девочка-редактор приоткрыла дверь гримерной. На пороге стоял отец Алексей, растерянно глядевший прозрачными глазами.

Наталка криво улыбнулась и, не сказав ни слова, стала смотреть в зеркало. Обычный подъём духа перед началом прямого эфира стал к ней возвращаться. Но на этот раз к дерзкой самоуверенности примешалась подлинная злоба.

И причиной этой злобы стал смиренный и добрый отец Алексей. Весь его беззащитный облик, его робость вызвали в Наталке раздражение и даже ярость.

Она и раньше говорила в своих программах, что считает церковь бизнесом, где обманывают людей. Говорила об этом весело, с шутками и приколами. Но теперь честные глаза батюшки сказали ей, что пришёл особый гнусный притворщик. И желание растоптать этого мошенника, дать в его лице бой всем елейным и фальшивым русским попам захватило Наталку Соколюк.

Начало программы сложилось крайне удачно. Скованный от волнения батюшка признался, что плохо говорит по-украински. И, хотя всё понимает, по-русски говорить ему будет легче.

Наталка довольно ухмыльнулась в камеру. Развела руками, мол, что с них взять. И сказала с угрозой:

— Гаразд!

После этого, предвкушая расправу, она перешла на русский:

— Я так понимаю, что на этом языке вам легче получать задания из Москвы?

Отец Алексей опешил, так как не сразу понял смысл сказанного.

— Да шучу я, шучу! — засмеялась телеведущая. — Скажите лучше, вы за Путина сколько раз в день молитесь? А за патриарха вашего Кирилла?

Такой развязный и неуважительный тон подействовал на отца Алексея неожиданным образом. Он успокоился и впервые без смущения посмотрел в глаза ведущей.

— Молиться за своего Патриарха мы обязаны, — медленно и с достоинством произнёс отец Алексей. — Но есть распоряжение нашего священноначалия патриарха Московского на службе не поминать.

— А вы лично слушаетесь своего начальства? Или так себе?

Наталка ехидно улыбнулась и показала ладонью нечто похожее на рыбку-вьюна, плавающую в разные стороны.

Отец Алексей не ответил. Он только внимательно и грустно вглядывался в лицо телеведущей. В какое-то мгновение его русые брови резко поднялись, то ли от удивления, то ли от испуга.

Тем временем Наталка Соколюк перешла к тому, что приготовила заранее. И на чём с самого начала хотела поймать и высмеять этого тёмного попа, который злил её всё больше.

— Скажите, а у вас там на вашей службе, я видела, выносят какой-то золотой кувшинчик.

Отец Алексей снова заволновался и негромко сказал:

— Это Чаша.

— Ну и что, вы все по очереди из неё выпиваете?

Наталка посмотрела в ближайшую телекамеру и подмигнула зрителям своим особым игривым подмигиванием.

— Мы причащаемся.

— Хорошо, а что там в этой вашей чаше?

Отец Алексей долго не отвечал. Потом он сказал:

— Там Бог.

— Ах, вот как! — дурашливо продолжала Наталка. — И как его зовут?

— Христос, — едва слышно проговорил отец Алексей.

— Ага! — засмеялась ведущая. — И что же, вы глотаете этого бога?

— Принимаем в себя, — отец Алексей говорил, задыхаясь. — Под видом хлеба. Но это Сам Господь. Хлеб Жизни.

— И что же, он разрешает себя кушать?

Отцу Алексею стала невыносимо горько и стыдно от того, что он участвует в таком разговоре. Но он сжал своё сердце и заставил себя продолжать:

— Бог хочет в нас жить.

— Во всех?

— Во всех.

— И во мне, грешнице? —  Наталка снова подмигнула в камеру?

— И в вас.

— А кто вам сказал, что это Бог?! — вдруг закричала Наталка и, оттопырив губу, злобно искривила рот. — Может, вам лечиться надо? Вон, алкаши красный портвейн пьют и никакого бога не видят, а только белочку?

В эту минуту громко заплакал ребенок. Затем Наталка услышала знакомое пугающее хныканье. И девочка в белом платье стала между ней и отцом Алексеем.

В первый раз видение пришло к ней во время эфира. Девочка повертела бледным лицом и, глянув Наталке в глаза, запела отвратительным низким басом:

— Мамо! Мамо! Ридна и кохана!

От страха Наталку замутило. Она стала терять сознание. Последнее, что ей запомнилось, был жёлтый крест на цепочке, который носил отец Алексей, и Человек на кресте, в муке склонивший голову.

В студии начался переполох. Наталку отвезли домой. Об отце Алексее сначала забыли. Но потом девушка-редактор вызвала ему такси.

Поздно вечером Наталка Соколюк после двойной дозы лекарств лежала одна в своей большой квартире. Теперь она точно знала, что всё опять вернётся. И никакая Анастасия ей не поможет.

Наталка не спрашивала себя, за что ей всё это. Она запретила себе искать причины кошмара. Просто, глядя в зеленоватый потолок, она перебирала картинки своей жизни. Гнусавый шеф Рома. Гогочущие, пахнущие водкой и смертью «азовцы». Толстые пальцы владельца канала, с хитрым прищуром гладившего её по спине.

Словно обрывки неведомого мерзкого фильма быстро мелькали, а потом исчезали в черноте, где ждал уродливый и страшный конец.

И тут Наталка вспомнила отца Алексея. Его прозрачные глаза. И как он с обидой поджимал губы, когда она метко плевала ему в душу. Но теперь прежней злобы не было. Священник казался смешным и милым дедушкой.

Внезапно отчаянная мысль пронзила Наталку, как разряд:

— А если всё это правда?

Она замотала головой на подушке. Но мысль повторилась.

Что, если этот златоглавый, поющий, целующий иконы выдуманный мир, над которым она смеялась, только видимая часть чего-то живого, настоящего, тёплого и родного?

— Нет! — застонала Наталка. — Нет…

В это время отец Алексей стоял на коленях в кухне своего дома. Была ночь. В доме все спали. Отец Алексей смотрел на икону Спасителя и плакал.

— Стыдно, Господи! Ты всё видел. Не умею я о Тебе говорить. Недостойный, старый.

Отец Алексей проглотил слёзы.

— Сколько раз думал, получится. Но так надо, наверное. Чтоб смирялся…

Он положил поклон и коснулся лбом деревянной половицы. Затем выпрямился и снова посмотрел на икону:

— Господи, пожалей её! Сколько их таких. Убьют ребёночка, а потом маются. Пожалей её! А нечисть отгони. Пусть не мучают её, Господи. Пусть войдут хоть в свиней, как тогда…

Отец Алексей опять залился слезами. Он ещё долго молился. И вслух, и в сердце. Вздыхал и кланялся.

За окном было темно. Но там, где мчали с визгом электрички на Киев, небо слегка серело. И было ясно, что скоро наступит рассвет.

Ян Таксюр,