Патриот на паузе

— А ещё мне стали сниться отвратительные сны. И не сны даже, а какие-то видения. Бывает, лежу в темноте, думаю о тебе, вспоминаю нашу последнюю встречу. И вдруг накрывает что-то мерзкое, удушающее…

Дмитрий Олегович остановился, закрыл планшет и стал напряжённо смотреть в большое окно с тяжёлыми шторами. Кабинет располагался на седьмом этаже высотного здания министерства. Но Дмитрий Олегович, глава крупного департамента, действительный государственный советник второго класса, вполне допускал, что за окном может быть наблюдатель.

— Вот сегодня привиделось, — продолжал писать Дмитрий Олегович. — Огромная серая волна поднимается над Москвой и, смывая всё на своём пути, через океан несётся к твоему милому дому в Пенсильвании. Туда, где я гостил прошлым летом. От этой волны исходит удушливый запах. Просто невыносимый смрад, в котором смешались запах пота, щей и церковного ладана. Потом эта волна замирает, а из неё вылезает чёрная бомба. Она падает на твой дом с розовой крышей и белыми изящными колоннами…

Дмитрий Олегович склонился над планшетом так, будто хотел укрыть его своим телом. От всего облика Дмитрия Олеговича, крупной головы с седеющим висками, широкого твёрдого носа бывшего спортсмена веяло грустью.

— А помнишь, как замечательно у нас с тобой всё складывалось? И тут… Мне даже кажется, я помню тот день, когда на самом верху будто раздался щелчок. И заиграла то ли гармошка, то ли расстроенные гусли. И вся эта национальная блажь охватила сначала верхние этажи, а затем стала спускаться вниз.

Немедленно все стали покупать косоворотки, петь залихватские песни и показывать свою патриотичность и церковность.

— Сам понимаешь, быть с руководством на одной волне я умею. Это часть моей работы. Я тоже заказал резные часы с кукушкой и купил эту проклятую декоративную прялку. Но на этот раз мне что-то мешает. И знаешь, что бесит больше всего? То, что ходят по коридорам мерзавцы, которые, не мигая, смотрят мне в глаза и делают вид, что у них всё по правде. Дескать, он, сукин сын, всё осознал и принял — и скрепы, и веру, и ах-ах-ах! А ведь я точно знаю, где у этого «патриота» спрятаны деньги. И где его дети проживают.

Но что теперь говорить! Очень больно, что мы с тобой должны скрывать нашу дружбу. Прости… Конечно, больше, чем дружбу.

И ещё хочу признаться тебе. С тех пор, как начался этот елейный психоз, с тех пор, как половина друзей уехала, а от остальных, проклиная себя, я должен со стыдом отворачиваться, в меня вошёл страх. Да, обыкновенный страх. Я боюсь, что меня застанут на неправильных мыслях и что за мной следят.

На днях мы стояли в церкви. Всем нашим департаментом. Понятное дело, кислые лица, ставим свечки. И неожиданно ко мне подходит старуха. Не знаю, как её пропустила охрана. И вот эта самая старуха смотрит на меня слезящимися глазами, трогает мою руку своей сморщенной рукой и, качая сухой головёнкой, говорит:

— Ишь, скоморох!

Я обмер. А она противно так глянула и прошамкала:

— Притворщик! Скоморох!

Поверишь, я похолодел как мертвец. Не помню, как вышел на свежий воздух. И там, на воздухе, меня поразила ужасная мысль: а была ли это на самом деле старушка?

В кабинете Дмитрия Олеговича раздался хрип. А потом из окошка часов показалась кукушка и стала хрипло куковать. Дмитрий Олегович ненадолго остановился, с ненавистью посмотрел на кукушку и опять застучал по клавишам.

— Не знаю, сколько продлится это помешательство. Может, ты попробуешь узнать у себя по своим каналам? Но пока всё будет продолжаться, мы не сможем с тобой видеться. Как ни тяжело мне это писать. Положение слишком серьёзное. Так что давай договоримся. Если меня возьмут и будут требовать признания в том, что я не в восторге от нового курса, и в том, что испытываю нежные чувства к тебе, я всё признаю. И, когда предложат писать к тебе с целью твоей вербовки, я напишу. Но запомни, пожалуйста, условный знак. Если я буду писать под контролем, один раз в письме слово «русский мир» или «русская цивилизация» я напишу с тремя буквами «с». Ну, как бы случайная опечатка. Не сердись на меня за то, что я вынужден втягивать тебя в этот спектакль. Прости, моя дорогая… Боже, как же я устал прятаться в этой дикой стране! Прости, мой дорогой.

Внезапно экран планшета погас. Дмитрий Олегович нервно нажал на клавиши. Но ничего не произошло.

Потом экран ярко вспыхнул. И с него посмотрело женское лицо. Несколько мгновений Дмитрий Олегович, не шевелясь, всматривался в него, чувствуя, как колотится его сердце.

Лицо, конечно, было знакомо. Он видел его не раз. И по телевизору, и в коридорах соседнего министерства. И вместе с тем было в этом лице нечто новое, пугающее.

Женщина улыбнулась ярко накрашенными губами, лукаво вскинула бровь и томно произнесла:

— Извините, Дмитрий Олегович, что нарушаем ваше уединение. Так сказать, письмо Онегина к Татьяне.

И она вызывающе захохотала, открывая крупные передние зубы.

Дмитрий Олегович сразу вспомнил, где он видел её в последний раз. Она сидела в президиуме Форума патриотических сил. Как всегда, без косметики, с бледной зеленоватой кожей, одетая, как партийная тётка 80-х или директор школы в далёкой провинции, где он родился пятьдесят два года назад.

Когда женщина отсмеялась и посмотрела бесстыжими глазами, дверь кабинета распахнулась и вошли двое. Первый — начальник службы безопасности в генеральском мундире. С ним Дмитрия Олеговича связывала длинная вереница элитных корпоративов и рыбалок. Второй, в модном костюме, хоть и не был знаком, однако Дмитрий Олегович за годы работы научился узнавать офицеров спецслужб в любом одеянии.

Оба вошедших стали приближаться к столу Дмитрия Олеговича. Лица их были суровы и непроницаемы. Но что-то подозрительное было в их движении. Наконец Дмитрий Олегович понял — они слегка пританцовывали.

Потом вошла дама из планшета. Вместо вечной несуразной юбки и дешёвого жакета — короткое облегающее платье и чёрные чулки на стройных ногах. В руках она держала небольшую подарочную коробку, перевязанную розовой лентой.

Тоже слегка подпрыгивая, женщина весело подлетела к столу, села в кресло напротив Дмитрия Олеговича и, закурив, спросила:

— А что там в Пенсильвании сейчас, должно быть, тепло? Не то что наша московская холодрыга.

Дмитрий Олегович угрюмо молчал.

— Ну совсем человека запугали, — добродушно сказала генерал. — Да расслабьтесь, вы, Дмитрий Олегович!

— Лучше вспомните, какой сегодня день, — ласково добавил переодетый офицер.

— Какой сегодня день… — машинально повторил Дмитрий Олегович.

— Сегодня пятница, дорогой, — игриво сказала курившая дама, и Дмитрий Олегович ясно припомнил её недавнее выступление в вечернем ток-шоу на первом канале, где она гневно и язвительно обличала изменников родины.

— Конец рабочей недели. А это значит, что в церковь вам идти не нужно. В народных соборах вы не участвуете. И впереди у вас два упоительных дня, когда вы можете поставить свой патриотизм на паузу.

Дмитрий Олегович насторожённо посмотрел на генерала. Тот продолжал добродушно улыбаться.

— К тому же вас ждет Борюся, — нежно сказал переодетый.

При слове «Борюся» Дмитрий Олегович внутренне подобрался и глухо произнёс:

— Заслуженный артист Борис Паньков оказался агентом Запада и сбежал за границу.

— Не сбежал, а временно отъехал, — уточнил генерал. Теперь он вернулся. И сегодня ночью наш Борюся ждёт вас на небольшой закрытой вечеринке на берегу Байкала. Обещал подарить вам свою новую песню. Так что собирайтесь. Самолёт ждёт.

Дмитрий Олегович опустил голову и не отвечал.

— Ну да, на Байкале! — с досадой проговорила дама в чёрных чулках, обиженная недоверием Дмитрия Олеговича. — Какое-то время нам придётся скрываться. Уйти в катакомбы. Главное, сохранить наши ценности. Да, кстати!

Она протянула Дмитрию Олеговичу коробку с розовой лентой.

— Борюся передал вам привет.

Дмитрий Олегович не шевелился. Затем, собравшись духом, непослушными пальцами он стал развязывать шёлковый бант. Потом он открыл коробку.

Дмитрий Олегович сразу узнал их. Это были ажурные колготки с блёстками. Его колготки. Он был в них на вечеринке у Борюси три года назад, когда ещё ничего не предвещало катастрофы.

Дмитрий Олегович с надеждой обвёл глазами троих пришедших. Они смотрели на него ободряюще, словно говоря: «Да не бойся ты, Димон!». И в конце концов поверил. Поверил всему. И гора страха, давившая все последние дни, стала сползать с его плеч.

— Свои! — подумал Дмитрий Олегович и заплакал от радости.

Ян Таксюр,