Русская лень: лживая мифология русофобствующих
Лень — как мало в этом слове… Но как часто оно бледной тенью незримо сопровождает всё, что связано с русским народом, русской жизнью, историей, традицией, культурой и бытом. Настолько часто, что изрядное большинство русских людей искренне верят в фальшивую и глупую мифологему, гласящую, что леность является неотъемлемой частью русского национального характера. Тут же как-то сами собой откуда-то из-за угла всплывают хрестоматийные «русское авось», «пока гром не грянет…» и прочее, и вырисовывается пассивный, безразличный ко всякой деятельности и борьбе, умственно узкий и ограниченный, лишённый привычки к систематическому труду образ. Как этот образ соотносится с пассионарностью народа, который освоил 17 миллионов квадратных километров суши и не проиграл практически ни одной крупной войны? Никак. Потому что этот образ — ложь. Ложь нахальная и примитивная. Но она пришлась по вкусу очень многим, особенно нашим так называемым соседям.
Действительно, если в лучших традициях дореволюционной историографии разделить «триединый» русский народ на компоненты: великороссов, малороссов, белорусов, — то можно получить следующие стереотипные характеристики: малоросс трудолюбив, смекалист и хитёр, белорус, пожалуй, попроще, но тоже, несомненно, трудяга, а великоросс лентяй, пьяница и незадачливый простак. По крайней мере так беззастенчиво размышляют «украинцы».
Откуда же тянется это ложное представление о нас? Дать однозначный ответ на этот вопрос сложно. Очевидно, что искать его стоит в области культуры и политических отношений, ибо именно культура формирует образы и смыслы, которые затем в массовом сознании приобретают очертания национального характера.
XVIII век в России, с его реформами и ломкой фундаментальных основ русского общества, породил и закрепил на несколько столетий два взаимосвязанных, но антагонизирующих общественных явления: дворянство и крепостное право. Дворянство на волне вестернизации превратилось в европеизированный правящий класс. Когда Пётр Первый рвал бороды и резал русские платья, он таким образом прививал европейские манеры и привычки не всему российскому обществу (и это принципиальный момент), а лишь небольшой части элиты. Это привело к невиданному доселе и чудовищному по своему масштабу расслоению, фактической сегрегации. Дворяне овладели западной светской культурой, языком, увлечениями и модой. Они выглядели чужеземными пришельцами на родной земле, зачастую даже не говоря на русском языке. Основная же масса населения, включая купечество и крестьянство, к этой новой культуре допущены не были. Благодаря такому фокусу правящий класс трансформировал институт крепостного права в настоящее народное рабство. Как бы горько ни было признавать, но это факт. Утративший всякую русскость дворянин с гладко выбритым подбородком и в западноевропейском наряде окрестил простой русский народ «хамами» и «мужиками», а заодно приобрёл возможность продавать и покупать их. Такое противоестественное положение вещей вкупе с дарованными вольностями позволило дворянству вести уникальный паразитический образ жизни: существовать припеваючи и порою роскошно, при этом абсолютно ничего не делая. Так появляется знаковый тип русского помещика.
С одной стороны, такая действительность породила пропасть между образованным сословием и простым народом, а вместе с ней и взаимную неприязнь. Изнеженный барин испытывал презрение к крестьянину, человеку труда (вспомним Павла Кирсанова из романа И. С. Тургенева «Отцы и дети»: он при встрече с «мужиком» прикрывался надушенным платочком). И, как это часто бывает в отношениях хозяина и работника, не упускал случая упрекнуть последнего в лени и нерадивости.
С другой стороны, образ русского помещика становится доминирующим в отечественной литературе. И это неудивительно, ведь и литература превращается в полностью дворянскую. Став таковой, она начала изображать преимущественно жизнь своего сословия.
Тип бесшабашного русского барина (к примеру, Кирила Троекуров из романа А. С. Пушкина «Дубровский») постепенно дополняется образом скучающего дворянского интеллигента. Скучает он оттого, что, имея возможность ничего не делать, он… ничего не делает. Классическим примером послужит Евгений Онегин, творение пера уже упомянутого Александра Сергеевича. На волне своей хандры сей молодой человек пробует себя на разных поприщах, но, придя таким эмпирическим путём к выводу, что «труд упорный ему был тошен…», он уезжает в деревню, где совершает прогулки на лошадях, пьёт вино и размышляет о высоком.
Известный литературный критик Д. И. Писарев в своей статье «Пушкин и Белинский» назвал Онегина «праздношатающимся франтиком». Он справедливо критикует литературного героя за поверхностное отношение к жизни, нежелание нести ответственность и умственную пустоту, вызванные паразитированием за счёт труда других людей. Однако Писарев ошибочно отождествляет автора и персонажа. Более того, так делают многие читатели. Но дело в том, что, если бы Пушкин был таким же лентяем и «эмбрионом», как его персонаж, мы бы никогда не смогли подержать в руках увесистый томик целого романа, написанного стихами, ибо без привычки к «упорному труду» создать такое невозможно.
Напротив, Александр Сергеевич является примером огромного трудолюбия и широкой деятельности. За свою короткую жизнь он написал несколько романов, роман в стихах, четырнадцать поэм, историческую драму в стихах, цикл театральных пьес, историческую монографию, большое количество повестей, рассказов, литературных сказок и множество стихов. Пушкин был журналистом, историком, публицистом, драматургом, писателем и поэтом. Он совершил экспедицию в Оренбургские степи по местам Пугачёвского бунта, работал в архивах; Пушкин является основателем и первым редактором легендарного и ключевого русского журнала XIX века — «Современник». Что говорит также о его организаторских и деловых способностях. А между тем у Александра Сергеевича были поместья в Псковской и Нижегородской губерниях.
Подобный масштаб работы был характерен для большинства русских дворянских писателей и прочих деятелей культуры. Это говорит о том, что русский человек по натуре своей, даже имея возможность всю жизнь законно бить баклуши, всегда стремился к труду и кипучей деятельности. А в своих произведениях наши писатели изображали не себя, а уродливые проявления современной им жизни, включая отвратительные ипостаси крепостного права, которые эту натуру извращали.
Но обратимся ещё к одному произведению, которое является эталонным изображением лени, что с лёгкой руки наших обывателей и некоторых литературоведов превратилась в лень русскую, национальную. Речь идёт о романе И. А. Гончарова «Обломов».
Главный герой этой книги Илья Ильич Обломов, дворянин, которому немного за тридцать. Он вышел в отставку с госслужбы (так как испугался гнева начальника) и, имея небольшое имение… правильно, ничего не делает. На протяжении большей части романа он лежит на диване, предаваясь мечтам и деградируя умственно и физически. Единственную попытку изменить свою жизнь он с треском проваливает опять же из-за лени и слабости духа.
Илья Ильич апатичен, мечтателен, безынициативен, ленив и медлителен, но очень добр и наивен. Автор устами своего героя назовёт всё вышеперечисленное вкупе с неспособностью к действию особым термином — «обломовщиной».
Термин этот с удовольствием подхватили наши литературоведы, авторы учебников, педагоги и прочая публика. И вот уже более ста лет нашим школьникам транслируется тезис: «Обломовщина как черта русского национального характера» или «Обломовщина как русский национальный тип». Какое отношение имеет трудовой народ к заплывшему жиром барину-лежебоке, который и бездельничает за счёт этого народа и его трудов, не уточняется.
При этом знаменитый русский критик Н. А. Добролюбов в своей легендарной статье «Что такое обломовщина?», опубликованной ещё в 1859-м, в год выхода романа, заключил, что «обломовцы» — это бесхарактерные пустомели-интеллигенты, неспособные нести ответственность за свою жизнь и свои слова, а помогает им так жить уродливая система крепостничества. «Остановите этих людей в их шумном разглагольствии и скажите: "Вы говорите, что нехорошо то и то; что же нужно делать?" Они не знают... Предложите им самое простое средство? — они скажут: "Да как же это так вдруг?" Непременно скажут, потому что Обломовы иначе отвечать не могут... Продолжайте разговор с ними и спросите: что же вы намерены делать? — Они вам ответят тем, чем Рудин ответил Наталье: "Что делать? Разумеется, покориться судьбе. Что же делать! Я слишком хорошо знаю, как это горько, тяжело, невыносимо, но, посудите сами..." и пр.…. Больше от них вы ничего не дождетесь, потому что на всех их лежит печать обломовщины».
Есть в романе и прямая противоположность Илье Обломову. Это его хороший друг Андрей Иванович Штольц. Он немец по происхождению. Штольц — активный, деятельный, волевой и трудолюбивый человек. Он постоянно в трудах и заботах, он преумножает отцовский капитал, развивает собственное дело, постоянно учится новому, всё время стремится вперёд. «Сколько Штольцев должно явиться под русскими именами!» — восклицает И. А. Гончаров в своём романе, как бы проводя грань между русским и немецким национальными характерами и их отношением к жизни и труду.
Но позвольте! Русские штольцы существовали повсеместно в среде нашего крестьянства. И если примеров имён основателей русских бизнес-империй, таких как Рябушинские, Морозовы, Третьяковы, Елисеевы, недостаточно, то можно опять обратиться к литературе.
В автобиографическом романе великого русского писателя М. Е. Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина» описывается характерный дворянский тип эпохи крепостничества — предводитель дворянства Струнников. Хлебосольный, упитанный и ничего не делающий. Эдакий Обломов, только лишённый положительных нравственных характеристик.
Вот как описывает его Салтыков-Щедрин в романе: «Внешним видом Струнников похвалиться не мог. Рост ниже среднего, ноги короткие, живот обширный, натощак отвислый, а по принятии пищи выдающийся вперед и тугой, как барабан. Жиру и сбоку, и спереди, и сзади — без конца. Голова маленькая, круглая, без малейших неровностей, словно на токарном станке выточенная, что в особенности ярко выступало вследствие того, что он стриг волосы под гребенку. "Зеркало души" (лицо) — вылитый мопс. Выражение лица изменчивое: натощак — огрызающееся, по принятии пищи — ласковое. С первого взгляда на него можно сказать: вот человек, который от рождения осужден на беспрерывную еду!»
Струнников всё время в долгах, которые, к слову, никогда не отдаёт. Так вот, кредиторами Струнникова выступают в том числе крепкие крестьяне.
Один из них Федул Ермолаев, «капитальный экономический мужичок, которому Федор Васильич (Струнников) должен изрядный куш… высокий и статный мужик в синем суконном армяке, подпоясанном красным кушаком. Это, в полном смысле слова, русский молодец, с веселыми глазами, румяным лицом, обрамленным русыми волосами и шелковистой бородой. От него так и пышет здоровьем и бодростью».
Что называется, почувствуйте разницу. К слову, должен предводитель дворянства «мужичку» 10 тысяч рублей «серебрецом». Сумма огромная по тем временам и дающая представление о масштабе деятельности крестьянина.
Финал истории предводителя Струнникова тоже показателен. После отмены крепостного права в 1861 году Фёдор Васильевич разорился и был вынужден бежать от кредиторов за границу, где его случайно в качестве официанта и встретил рассказчик во время студенческой поездки (Струнников прислуживал их столу). Федул Ермолаев же, когда-то русский крестьянин, к тому моменту стал купцом первой гильдии.
Что-то комментировать будет излишним. Очевидно, что леность некоторых представителей дворянства, порождённая уродливой и противоестественной системой крепостного права, была стараниями либеральной интеллигенции масштабирована на весь русский народ. Намеренно или нет, но эта ложь была подхвачена системой образования, народной молвой и нашими недругами. Ну а правда, как всегда, оказалась скрыта под спудом…
Сергей Газетный,
