На днях Великое национальное собрание, или парламент Турции, приняло важное для Ближнего Востока решение, продлив на три года мандат на проведение турецкой армией трансграничных операций в Ливане, Ираке и Сирии (наиболее длительный мандат в истории страны). В то же время, если верить некоторым турецким СМИ, запрещённая в стране Рабочая партия Курдистана (РПК) 26 октября на отрогах Кандильских гор близ Сулеймании заявила о выходе её вооружённых формирований с турецкой территории. Всё это даёт хороший повод вспомнить, чего уже добилась Анкара за последние годы в Восточном Средиземноморье, а также на Ближнем Востоке.
Процесс разоружения PKK
В случае с Ираком и Сирией продление мандата на три года подразумевает возможность периодического проведения турецкой армией операций на территории сопредельных стран. Официальным или возможным обоснованием при реализации такого силового сценария остаётся противодействие трансграничному «курдскому терроризму». Косвенно это может означать, что с помпой анонсированный Анкарой процесс «замирения» с курдами или зашёл в тупик, или изначально подавался Ак-Сараем исключительно из внутриполитических соображений – набрать дополнительные очки перед вероятными досрочными всеобщими выборами. Для этого правительству Реджепа Эрдогана необходимо заручиться поддержкой курдского меньшинства, составляющего в Турции до 20 миллионов человек или даже более.
Принятый парламентом документ был подписан президентом, исходя из «продолжающихся угроз безопасности» на южных границах страны и рисков региональной нестабильности. Среди прочего в тексте отмечается, что хотя Турция формально признаёт территориальную целостность Ирака, но «сохраняющееся присутствие боевиков РПК и ИГ*» (запрещённая в РФ террористическая группировка), а также попытки этнического сепаратизма представляют «прямую угрозу миру и безопасности страны».
Что касается Сирии, в документе говорится о сохраняющихся угрозах со стороны тех же игиловцев, курдских «Отрядов народной самообороны» (YPG) и о рисках для национальной безопасности и стабильности региона. Напомним, турецкие власти обвиняют YPG (составляет большую часть «Сирийских демократических сил») в «сепаратистской повестке» и отказе сотрудничать с правительством аш-Шара`а в Дамаске.
Интересно, что законопроект предполагает и возможность размещения иностранных вооружённых сил на территории Турции – разумеется, при необходимости и с разрешения президента. Данное обстоятельство не так часто и с гораздо меньшим запалом выносится турецкими СМИ, политиками.
Обращаясь к мандату в случае с Ливаном, можно обнаружить любопытный нюанс. Речь идёт о миссии в составе Временных сил ООН в Ливане (UNIFIL), мандат которой опирается на резолюцию Совбеза № 1701 от 2006 г., позволяющую Турции участвовать в миротворческой миссии. Предыдущее разрешение парламента действовало до 31 октября 2024 года и вот теперь продлено до 2027 года. Численность войск и детали миссии определит президент.
Примечательно, что главная оппозиционная Республиканская народная партия (CHP) и Партия демократии и народов (DEM) выступили против продления мандатов по Ираку и Сирии, но по Ливану таких возражений не последовало. Вероятно, главная причина такого расхождения в подходах турецкой оппозиции с Ираком и Сирией с одной стороны, и с Ливаном – с другой, кроется в том, что последнем случае речь идет о миссии в составе ООН (но могут быть и другие причины).
Действительно, за последние 15 лет с момента активного вовлечения в так называемую «арабскую весну» турецким властям, пусть и с оговорами, удалось отчасти убедить «арабскую улицу» в том, что «турецкий брат» при необходимости придёт и принесёт справедливый порядок, а если понадобится, сделает это с оружием в руках. В своё время Эрдоган цитировал строки идеологически близкого ему Арифа Нихата Асья: «О великий турецкий флаг, прошепчи нам, куда ты хочешь быть установлен. Куда захочешь – туда тебя и установим».
Очевидно, что стратегические приоритеты ближневосточной политики Турции на среднесрочный период описываются тремя главными аспектами.
Первый – окончательным и бесповоротным закреплением успеха в соседней Сирии. Это делается за счёт как военного присутствия (развёртывание военных баз, участие в формировании новой регулярной армии, осуществление военных поставок), так и координации процесса строительства «новой Сирии» путём реализации социально-гуманитарных и инфраструктурных проектов, в том числе в кооперации с американскими, катарскими и иными компаниями.
Второй определяется урегулированием курдской проблемы. Во-первых, речь идёт о закреплении договоренностей с РПК, лидер которой ранее выступил с призывом сложить оружие и объявить о самороспуске. Кроме того, после долгих лет жёсткой линии власти пытаются установить контакт с Партией демократии народов (DEM), с представителями которой 10 апреля встретился президент Эрдоган. В этом же контексте следует рассматривать и поддержанный администрацией Трампа процесс интеграции вооруженных отрядов сирийских курдов в сирийскую армию, который явно не будет простым.
И, наконец, третий аспект – достижение хотя бы подобия некоего равновесия во взаимодействии с Израилем. После свержения «режима Асада» в Сирии и в результате ослабления проиранских формирований в Газе и Ливане иранское влияние и возможности на ближнем Востоке заметно снизились. Основная линия разлома, ранее проходившая между Израилем и Ираном, сегодня сместилась в сторону турецко-израильских противоречий. Помимо Сирии, к примеру, из-за противодействия со стороны режима Нетаньяху «подвисает» возможное участие Анкары в постконфликтном восстановлении Газы (вплоть до разговоров о возможном задействовании азербайджанских сил по поддержанию мира в качестве компромиссного варианта). Всё это усиливает значение США для региональной политики Турции, так как администрация Трампа теоретически может выступить гарантом «новой нормальности» турецко-израильских отношений.
Представляется, что обозначенные ключевые задачи Ак-Сарая предполагают хотя бы частичное решение проблем не только внешней, но и внутренней политики (беженцы, терроризм и т. д.). Это особенно важно сейчас, учитывая, что Эрдогану, возможно, предстоит участвовать в досрочных выборах, к которым он и его партия подходит с ослабленными позициями.
Таким образом, «сирийский вопрос» и связанные с ним региональные сюжеты остаются ключевым элементом ближневосточной политики Турции. Наработанный в Сирии опыт «стратегического терпения», то есть приверженность избранному полтора десятилетие назад курсу на поддержку «вооружённой оппозиции», рассматривается как модель, применимая и в других региональных кейсах (например, в отношении палестино-израильского конфликта).
Достижение целей ближневосточной политики позволит Турции закрепить её статус как государства, критически важного для выстраивания новой архитектуры безопасности, причём не только на Ближнем Востоке, но и в Черноморско-Каспийской регионе, и отчасти в Европе (прежде всего на Балканах). Это обусловлено кризисом евроатлантической идентичности, заметно обострившимся после прихода к власти Д. Трампа. В Анкаре воспринимают новые реалии как возможность переосмысления сотрудничества с ЕС и позиционирования Турции как сильного (в том числе в военном отношении) и надежного партнёра.
Верно и предположение о том, что Анкара пытается «продать себя» одновременно на Востоке и на европейском Западе как связующее звено, без которого сложно обойтись. Арабам турки предлагают своё посредничество в диалоге с европейцами, в то время как Брюсселю наследники Блистательной Порты выстраивают образ ясновидящего в арабском мире. Подтверждением тому служит заметное укрепление в текущем году турецко-итальянских связей и активный диалог с государствами Персидского залива, включая недавний едва ли не первый в истории визит турецкого лидера в Оман, тесные связи которого с Великобританией не составляют особого секрета.
