Вертикализация мягкой силы
В связи с отставкой Дмитрия Козака и реорганизацией управлений президента, которые, как считалось, занимались "мягкой силой" России в ближайших её (России) окрестностях в радикально-патриотических кругах активизировались разговоры о "многодесятилетнем провале российской мягкой силы".
А также о том, что "теперь всё будет по-другому" и Россия больше не будет "заливать деньгами" иностранных "друзей".
Должен сказать, что абстрактно (в чистом виде, без соприкосновения с реальностью) я ничего не имею против большинства идей радикальных патриотов, а сами они мне в большинстве случаев даже симпатичны, кроме, разумеется, их радикализма. Я отношусь, к тому типу людей, которые считают, что лучше не мешать процессам и не торопиться, тогда многое само сложится, а что не сложится поправить всегда успеем. В любом случае, прежде чем резать, лучше семь раз отмерить. Тем не менее, несмотря на мою искреннюю симпатию к радикальным патриотам, вынужден с ними не согласиться в оценке происходящего и где-то даже их разочаровать.
Мне приходилось много спорить и с украинскими, и с белорусскими, и с молдавскими, и казахстанскими, и с киргизскими, и с армянскими, и с латышскими, и с эстонскими, и даже с польскими (представьте и такие бывают) сторонниками России. Все они считали, что Россия не заливала деньгами ближнее зарубежье, а слишком мало на него тратила.
Из десятков знакомых мне людей, сталкивавшихся с российской "мягкой силой", включая собственно россиян, я был единственным, кто всегда считал, что если ставить достижимые цели и подходить к делу разумно-прагматично, то российского финансирования "мягкой силы" будет более, чем достаточно – на всё хватит и даже ещё останется. Причина разницы в оценке заключалась в том, что я всегда исходил из того, что текущие интересы России определяются не только субъективными желаниями, но и объективными возможностями, а мои оппоненты почему-то всегда считали, что цели России совпадают с их собственными желаниями. "Мягкую" же силу они воспринимали вполне по-соросовски: завалить всех деньгами, купить лояльность и, таким образом, навязать своё видение процессов, а себя в рулевые.
В целом формула партнёров России в ближнем зарубежье всегда была предельно проста: "Среди всех политических сил в нашей стране, мы меньше всех ругаем Россию. А иногда даже её хвалим. Кроме того, мы готовы с ней торговать. Следовательно Россия должна быть заинтересована в нашем приходе к власти. Пусть даст денег. Все увидят какие мы богатые, потянутся к нам и мы станем властью. А если не получится – пусть Россия пришлёт армию и внесёт нас во власть на штыках".
Эти люди исходили из того, что Россия просто мечтает присоединить к себе их страны, причём примерно в формате позднего СССР. Они надеялись получить от России сразу и власть (победив, с помощью российской хоть "мягкой", хоть грубой силы своих внутриполитических оппонентов), и суверенитет, так как отдавали себе отчёт в том, что в сложившихся после 1991 года реалиях, у Москвы не было ни сил, ни возможностей слишком жёстко контролировать элиты бывших союзных республик, ставших новыми независимыми государствами.
Они ошибались, России, до частичного восстановления к концу 10-х годов XXI века её геополитических позиций, нужны были две вещи: взаимовыгодная торговля с Западом и внешнеполитическая стабильность, позволявшая концентрировать усилия на нормализации внутренней жизни страны и возрождении её экономики и финансов. Без внутренней политической, экономической и финансовой стабильности возвращение к Великой России просто не могло состояться. А внутренняя стабильность напрямую зависела от внешней, ибо тогдашняя Россия не могла ресурсно потянуть одновременно внутреннее восстановление и внешнюю борьбу с многократно более сильным в те времена Западом.
Поэтому в своей "мягкой силе", Россия делала ставку не на тех политиков, которые были готовы на её танках и с мешками её денег въехать во власть, а на тех, кто реально опирался на серьёзную поддержку в своих государствах и мог прийти к власти самостоятельно, не разрушая внутреннюю стабильность в граничащих с Россий странах. Российская же поддержка должна была заключаться в прагматичном взаимодействии. Грубо говоря, Москва, при помощи местных политиков, пыталась продемонстрировать, что с ней выгоднее дружить, чем враждовать, но не за счёт соросовской схемы разбрасывания денег веером (подсаживания всех желающих на коррупционно-долларовую иглу), а за счёт формулы "вместе работаем – больше зарабатываем". Политика должна была быть не только прагматичной, но и экономной. Роскошествовать не позволяло наследие 80-х – 90-х годов ХХ века.
Конечно, в этом вопросе были ограничения. Россия не планировала сотрудничать с откровенно русофобскими силами. Но дело в том, что откровенно русофобские силы, с Россией тоже сотрудничать не собирались. Те же кто был готов к взаимовыгодному экономическому сотрудничеству без политических дискуссий, в Москве всегда приветствовались. Красная линия была одна – стремление страны ближнего зарубежья вступить в НАТО, реально поддерживаемое хотя бы частью стран Запада.
Так что потенциальные партнёры российских радикальных патриотов в ближнем зарубежье, конечно, образуются, услышав, что прежний "неэффективный курс" осуждён и отменён, но тут же огорчатся, когда узнают, что ради повышения эффективности радикальные патриоты собираются отмерять им денег ещё меньше.
Кстати, думаю, что зря огорчатся, так как скорее всего Россия продолжит в отношении ближнего зарубежья прагматичную политику, но затраты её не сократятся, а вырастут. Связано это, как и структурные изменения в АП, не с "недостаточной эффективностью", а с тем, что пришло время сменить стратегию.
Дело в том, что в России чиновники могут персонализировать определённую стратегию, но не определять её. Мне повезло быть лично знакомым с тремя начальниками управлений администрации и одним помощником президента России, которые как раз и занимались "мягкой силой" при трёх последовательных главах АП и двух президентах. Они имели очень разные характеры, но всех их объединяло то, что они являлись безукоризненными, весьма толковыми, а некоторые даже талантливыми исполнителями, безусловными патриотами и лично порядочными людьми. Один из них следующим образом сформулировал принцип своей работы, который по большому счёту можно распространить на большую часть российской системы: "Я доложу начальнику всё, а сделаю, как он решит". Под начальником подразумевался Путин. Даже во времена президентства Медведева, причём, насколько я могу судить, Путин этого не требовал, система сама так решила.
Так вот, если, работая на протяжении 25 лет с самыми разными людьми Путин придерживался одной стратегии, а теперь решил её изменить, то это не потому, что прошлые исполнители были плохими, а теперь вдруг нашли хороших, и не потому, что не знал, что делается ("Сталину не докладывали"), а теперь узнал. Если бы Путин не держал постоянно руку на пульсе и хотя бы частично потерял контроль над информационными потоками, как нам периодически пытаются внушить, Россия бы в принципе не смогла восстановиться. Это восстановление само по себе – многодесятилетняя тонкая стратегическая операция по обведению Запада вокруг пальца у него на глазах и под присмотром его агентов внутри страны, которых долгое время не трогали, чтобы раньше времени не насторожить их хозяев. Ведь не только Ходорковский* или Березовский, но и американцы были уверенны, что у них всё под контролем, пока не выяснялось, что под контролем всё, что в принципе можно контролировать, у Путина.
Подобная операция требует одного центра принятия решений, одной головы, в планы и намерения которой остальные посвящены лишь настолько, насколько требуют интересы дела и не более того. Поэтому мне всегда было весело слушать теоретиков "многобашенности Кремля". Ведь башен-то много и докладывают они разное, и стремления у них не всегда совпадают, и борьба между ними ведётся. Но делают они все ровно то, "что начальник скажет". А если какая-то башня упрямится, то её очень быстро сносят или закрывают "на реставрацию" (пока в себя не придёт и в строй не станет).
Самое главное в путинском стиле управления то, что он не стремится избегать любых ошибок, ибо это невозможно. Он стремится избегать ошибок непоправимых, стратегических. Поскольку же реакцию внешнего мира и собственного общества на некие действия предсказать невозможно, тем более невозможно точно предвидеть сумму всех возможных реакций, то все российские планы всегда максимально гибкие и адаптивные, способные не теряя из виду стратегической цели быстро менять тактику в соответствии с меняющейся реальностью.
Начальник знает, чего он хочет достичь, остальные только предполагают и постоянно докладывают своё видение процесса, пытаясь получить и иногда получая согласие на активные действия. В случае если изначально задуманное не может быть реализовано в предполагавшемся виде, вид можно изменить, но без ущерба для содержания.
Путин получил Россию в управление с уже имеющимися проблемами, рисками, обязательствами и отношениями. В том числе, с установившейся политикой в отношении ближнего зарубежья, сломать которую одним ударом было можно, но не нужно, ибо ломать не строить и лучше иметь хоть какую-то систему, чем не иметь никакой. Тем более, что и до Путина эта система выстраивалась с учётом реальных возможностей и интересов России. На первом этапе её требовалось только максимально очистить от коррупционной составляющей, но так, чтобы не взбунтовались элиты ближнего зарубежья. Грубо говоря, систему необходимо было настроить так, чтобы партнёры воровали у своих народов, а не из российского бюджета.
В целом же система, которую можно было охарактеризовать как систему горизонтальных связей, в которой решения принимались совместно, а преимущество России определялось её центральным логистическим положением и бОльшим объёмом экономики, а не кодифицированным главенством. Эта система взаимоотношений действовала вплоть до начала СВО и какое-то время после его начала.
Сама СВО планировалась так, чтобы не сломать данную систему. Украина должна была понести минимальные территориальные потери. По первоначальному плану, даже судьба Донбасса не предвосхищалась – требовалось только признание независимости республик. Скорее всего это быстро запустило бы крымский сценарий: независимость-возвращение в Россию, но как минимум формально, Россия на территории ДНР/ЛНР в начале СВО не претендовала, от Киева требовалось признать российскими только Крым и Севастополь. Власть в Киеве должна была смениться на адекватную, способную проводить нейтральную политику, выстраивать прагматичное экономическое сотрудничество с Россией и прекратить русофобскую вакханалию в стране. Остальное, включая полный суверенитет, оставалось в неприкосновенности.
Однако по мере развития событий, выяснилось, что в условиях всё более острой конфронтации с Западом, такая система, предполагающая большую самостоятельность местных элит, себя больше не оправдывает. Причём не только на Украине. Ещё до начала СВО, в 2020 году Россия вынуждена была принять на себя ответственность за стабилизацию ситуации в Белоруссии, с которой местные власти, в условиях открытой агрессии Запада (включавшей подготовку к вторжению в республику отрядов пропольских коллаборационистов, поддержанных регулярным Войском польским) не справлялись. Да и в других регионах постсоветского пространства самостоятельная политика национальных элит, пытавшихся, "как в доброе старое время" маневрировать между Россией и Западом, постепенно, по мере нарастания конфронтации, становилась абсолютно нетерпимой.
Судя по всему, провал трамповского миротворчества, на которое в Кремле никаких надежд не возлагали, но шанс ему предоставили, окончательно привёл к необходимости менять действовавшую 25 лет систему взаимоотношений на постсоветском пространстве с горизонтальной на вертикальную. Об этом, в частности свидетельствует тот факт, что новым куратором ближнего зарубежья становится Сергей Кириенко. По уровню исполнительности и встроенности в систему российской власти он ничем не отличается от своих коллег, но в его активе имеется успешный опыт приведения к общему знаменателю Татарской и Башкирской республик, которые при Ельцине добились уровня автономии, приближающегося к полной независимости. У них только что армий собственных не было, а так их конституции даже не всегда совпадали с федеральным Основным законом.
Кириенко удалось добиться адаптации конституций и, что гораздо важнее, политических систем республик к федеральной, они были полностью встроены в общероссийскую вертикаль. Причём произошло всё это мирно и практически без скандалов. Но не быстро и не бесплатно. Верхушка местных элит де факто получила иммунитет от расследования своей деятельности в период, предшествовавший их встраиванию в вертикаль, кроме того, был обеспечен переходный период, в течение которого власть в республиках сохранялась в руках старых элит, наконец они получали гарантии защиты своего бизнеса после ухода из власти.
Переходный период в какой-то степени обходился центру дороже, чем времена полунезависимой автономии. Но, с точки зрения обеспечения интересов России, в частности её территориальной целостности и принципа единства законодательства, игра стоила свеч.
Судя по всему, история с СВО и противостоянием с Западом, убедила руководство России, что на всём постсоветском пространстве Россия может рассчитывать на прочность своих позиций лишь там, где на месте существующей горизонтальной системы возникнет чёткая вертикаль. Как это всегда бывает у Путина, механизм предельно гибок и работает, как в случае включений территорий в состав России (Крым, ДНР, ЛНР), так и в случае сохранения формальной независимости (Абхазия, Южная Осетия). Также отрабатывается этот механизм и во взаимодействии с полностью независимыми странами (Белоруссия).
Во всех случаях Россия действует достаточно деликатно, сохраняя переходный период в течение которого власть местных элит практически не уменьшается, а вмешательство Москвы во внутренние взаимоотношения различных республиканских группировок остаётся минимальным, но Россия принимает на себя обеспечение военной и экономической безопасности как интегрированных в её состав, так и союзных стран, а с ростом ответственности России, растут и её возможности. Не бывает власти без ответственности, но и ответственности без власти тоже не бывает.
Очевидно, что с вертикализацией системы взаимодействия с союзниками возможности России по координации в рамках постсоветского пространства усилятся. Но и расходы её на мягкую силу тоже резко возрастут. Хотя бы потому, что, согласно требованиям времени и просьбам союзников, "мягкая сила" перестаёт быть мягкой. Наивно было бы думать, что размещение в Белоруссии на постоянной основе российских военных, включая ракетные базы стратегических ядерных сил, обойдётся российскому бюджету дешевле, чем финансирование периодических конгрессов соотечественников, российских культурных центров и ограниченного количества бюджетных мест для студентов из стран СНГ в российских вузах.
Эффективная политика дешёвой не бывает. Доброе слово дипломата всегда должно быть подкреплено пистолетом, а оружие стоит дорого. Просто в эпоху господства горизонтальной системы собственные российские возможности позволяли более низкий уровень расходов, а значит и требования к эффективности были адаптированы к этому уровню. Сейчас изменились требования, под них и расходы изменятся, но и возможности влияния возрастут. Но, как двадцать лет назад, персонифицирующие определённую политику чиновники, её только реализуют, определяет же политическую стратегию Путин.
Впрочем, недовольные, считающие, что всё плохо, что им денег дают слишком мало, а другим слишком много, всегда были и всегда будут. Некоторые даже в раю на климат будут жаловаться.
Ростислав Ищенко
