О роли газеты «Правда» в развале СССР
«Правда» — единственная российская газета, не только пережившая революции 1917 и 1991 годов (создавшие и развалившие СССР, соответственно), но и сыгравшая ключевую роль в обеих. В период 1912–1917 годов она выступала как главный революционный агитатор и пропагандист большевистских идей. В 1986–1991 годах «Правда» служила рупором перестроечного руководства.
В предельно централизованном (хоть и имевшим внешне форму конфедерации) СССР СМИ также были предельно централизованы. «Инакомыслие» любая редакция могла позволить себе до разгромной статьи в «Правде», после чего не только редакцию могли разогнать (а в первую половину существования СССР и расстрелять), но и само СМИ ликвидировать (именно не закрыть, а ликвидировать так, чтобы и следа от него, и памяти о нём не осталось).
Все перестроечные инициативы, начиная с антиалкогольной кампании, начинались с материалов в «Правде». Та же гласность (ещё не успевшая обзавестись этим названием) стартовала со статьи в «Правде» Т. Самойлис «Очищение. Откровенный разговор». Остальная пресса лишь подхватывала эти инициативы. Кто-то пытался расширить рамки дозволенного, а кто-то, наоборот, сузить.
«Правда» была настолько эффективным и послушным механизмом неформального контроля СМИ, что со времени Керенского при всех сменах власти никто не пытался её закрыть (даже Ельцин лишь ненадолго приостановил её выпуск, но в данном случае решался скорее имущественный, а не политический вопрос).
При Керенском статьи в «Правде» были главным материалом для большевистских (и других леворадикальных) агитаторов на местах. Её и закрывали в попытке лишить революционную пропаганду централизованного руководства. Ельцину сыгравшая свою роль в развале СССР и падении власти Горбачёва «Правда» была уже не страшна: дискредитированные коммунисты уступали место новым революционерам, у которых уже была своя «Независимая газета», а скоро появится огромный пул печатных СМИ и телекомпаний, проводивших идею либеральной «конвергенции» — нового варианта «светлого будущего», который продержался в семь раз меньше, чем большевистский, но в тот момент (в 1991 году) был востребован народными массами не в последнюю очередь благодаря работе газеты «Правда» в конце 80-х — начале 90-х годов ХХ века. Поэтому «Правду» не закрыли — просто отобрали огромный имущественный комплекс в центре столицы.
Всю вторую половину XIX века и весь ХХ век против России, СССР и опять России работали сотни английских, французских, немецких, японских, американских СМИ и не меньшее количество изданий из стран помельче. Но развал случился тогда, когда дискредитацией российской (а затем советской) власти занялась собственная пресса. С равной эффективностью в считанные годы (а в случае с февралистами даже за месяцы) российская/советская пресса похоронила власть последнего императора, Временного правительства и напоследок Горбачёва.
Здесь работает один простой принцип. К информации, исходящей из иностранных, особенно из враждебных, источников народ относится с недоверием. Даже если она подтверждается, люди спрашивают: «А чего это наши враги, так о нас заботятся? Разве они хотят, чтобы мы решили свои проблемы и усилились?» Бросить народ на власть, даже указав на реальную проблему, иностранной прессе сложно. Народ скорее бросится вместе с властью решать проблему, которая так заинтересовала враждебные СМИ.
Поэтому, например, ни «Пакт Молотова — Риббентропа» (Договор о ненападении между Германией и СССР), ни секретный протокол к нему, ни спорный результат «Зимней войны» с Финляндией не особенно интересовали население СССР, пока о них вещали «Голос Америки», Би-би-си и «Радио Свобода». Даже тема сталинских репрессий, будучи закрыта советской прессой после отставки Хрущёва, общество не возбуждала.
Но как только «Правда» объявила гласность и открылись внутренние информационные шлюзы, народ как с цепи сорвался.
Сейчас многие справедливо указывают на гомерически завышенные числа репрессированных, которыми оперировали «прорабы перестройки». В конце концов эти числа сыграли с ними злую шутку: достигнув космических масштабов, они перестали вызывать доверие, в результате сегодня сталинисты на любое упоминание о репрессиях радостно заявляют о «миллионах расстрелянных лично Сталиным» и ехидно хихикают, потому что достаточно большое количество наивных людей теперь верит, что репрессии придумали Хрущёв, Горбачёв, Яковлев и Шеварднадзе по заданию рептилоидов.
Но горькая ирония заключается в том, что огорошенный гласностью народ сам требовал всё новых и новых «разоблачений». Тот, кто хотел удержаться в эту эпоху на гребне информационной волны (которая с лёгкостью вносила в политику сотни мелких аферистов), просто обязан был «вскрывать» всё более страшные язвы и являть потрясённой публике всё более страшные раны.
Своим СМИ народ верит на подсознательном уровне. Не только российский, американский тоже и китайский такой же. Сейчас проблема несколько микшируется «цветущей сложностью»: многообразие СМИ, защищающих интересы различных социальных, общественных, финансово-экономических групп, ориентированных на разные политические группировки во власти и в оппозиции, не позволяет повторить «фокус Правды» перестроечного образца, когда принятое политическим руководством и транслированное через центральный орган партии мнение стало общеобязательным трафаретом для всех СМИ.
Напомню забывшим, что гласность и свобода слова — разные вещи. Гласность отличалась тем, что её нельзя было критиковать. «Друзья народа» и «враги народа» поменялись местами, но суть системы не изменилась — просто всё, что 70 лет было правильным, было объявлено неправильным. При этом власть так и не смогла определить, что теперь правильно. Монархию восстанавливать не собирались, монопартийное государство сохранять тоже не собирались, строительство коммунизма отложили на неопределённое время, западную экономическую модель признали более эффективной, при этом заявили о курсе на конвергенцию (объединение лучших черт советского социализма и почему-то шведского капитализма, хотя сами шведы считали, что у них-то как раз социализм). Что именно объединять и в каких пропорциях, а главное, как же всё-таки скрестить «ужа с ежом» (две в корне различные системы), так и не выяснили.
В этих условиях критика «проклятого прошлого» оказалась единственным, чем мог отвести душу народ. Но через пару лет «проклятым прошлым» оказалось уже настоящее.
Ельцин отличался от Горбачёва тем, что сделал ставку на радикалов. С точки зрения государственных интересов попытка Горбачёва сохранить обе точки опоры (радикалов и консерваторов) была правильной. Только вот для реализации такой позиции требовался незаурядный интеллект (которым обладал Дэн Сяопин, но которым Бог обделил Горбачёва). Изменения должны были быть продуманными, и экономические реформы должны были намного опережать политические. Вначале создаётся экономическая база нового общества, а только затем прописываются политические права и обязанности созданных новой экономикой социальных групп.
Горбачёв допустил ту же ошибку, что и Александр II, которую большевики с лёгкой руки Ленина возвели в принцип: вначале изменим политическую надстройку, а затем подгоним под неё экономический базис. Но так это не работает, работает ровно наоборот.
В тех же случаях, когда власть либерализирует политическое пространство раньше, чем новая экономика меняет общество, возникает повышенный спрос на радикалов. Они смело «разоблачают язвы» и тем создают у народа впечатление, что знают, как «обеспечить справедливость», на которую в эпоху перемен всегда большой спрос, так как многие люди теряют привычные ориентиры и лишаются стабильности, что воспринимается как жесточайшая несправедливость, а «разоблачение язв» прошлого лишь подливает масло в огонь и рождает спрос на «разоблачение язв» настоящего.
В такие эпохи радикалы автоматически возглавляют процесс перемен. Народ желает «справедливости» уже вчера, а они ему эту «справедливость» обещают, некоторые даже сами верят, что способны её принести (эти — самые опасные, так ради абстрактной «справедливости» могут весь народ в жертву принести).
Как видим, достаточно мощного информационного толчка и покатится снежный ком, сметающий самые прочные государственные системы. Проблема лишь в том, что в современном обществе информационная сфера децентрализована. Поэтому общество, верящее преимущественно национальным СМИ, получает противоречивые сигналы. В результате не оформляется единое оппозиционное движение, ориентированное на единую идею, защищаемую всеми или подавляющим большинством СМИ.
Однако в результате противостояния Востока (Россия и Китай с союзниками) с Западом (США с союзниками) во всём мире началась централизация информационных систем. В КНР она не была разрушена, так как местная «перестройка» сохранила монопартийное государство (политическое единство при экономических свободах), кроме того, традиционный китайский менталитет в гораздо большей степени предполагает повиновение, чем оппонирование властям. Правда, новые поколения китайцев уже серьёзно вестернизированы, но пока что КПК удаётся сохранять внутреннюю стабильность на прежних принципах (посмотрим, как надолго).
Запад, победивший в холодной войне благодаря комплексу децентрализующих систему свобод (в первую очередь свободы слова и свободы выражения мнений), основанных на экономической свободе, в результате ползучего леволиберального тоталитарного переворота все эти свободы по факту отменил. Началось с попыток ограничить свободу слова, но западные элиты быстро осознали, что без ограничения экономической свободы (без фактического подчинения экономики даже не государственным интересам, а политическому курсу леволиберальных тоталитаристов) практика «отмены» инакомыслящих работать не будет. Уволишь их здесь — их наймут в ином месте. Результат — фактическая попытка Запада ввести у себя институт «лишенцев», действовавший в первые пятнадцать лет советской власти, а в ограниченных формах (точечно и без формального названия) применявшийся в СССР и позже.
Под давлением дрейфующей к тоталитаризму политической системы централизация информационной сферы на Западе идёт высокими темпами.
Россия пока движется по этому пути медленно. Власть до последнего момента старалась не вычёркивать из информационного пространства самую радикальную оппозицию. Но начало прямого столкновения с Западом, заявившего о своей цели уничтожить Россию, вынудил власти пойти на законодательные ограничения информационной деятельности радикальной оппозиции (введение института иноагентов и прочие ограничительные меры).
Это робкий и вынужденный шаг к централизации информационной сферы, но в условиях жёсткого глобального противостояния власть будет вынуждена под давлением общества делать и следующие шаги. Пока что в России, при всех вводимых ограничениях, прослеживается стремление на практике максимально сохранить «цветущую сложность». Однако надо иметь в виду, что такой подход также несёт определённую опасность, так как на смену злобной, но сибаритствующей оппозиции «Эха Москвы», удовлетворявшейся тем немалым куском пирога, который доставался ей от внешних и внутренних спонсоров при непротивлении власти, в информационное пространство врываются совершенно не рефлексирующие и страшно голодные радикалы всех расцветок, готовые грызть и рвать кого угодно даже за жалкую кость. Для них нет понятия «достаточно». Они хотят всё и немедленно.
На смену ленивым симпатизантам майдана в информационную политику приходит воплощённый майдан. Некоторое количество украинских эмигрантов-блогеров с ярким майданным прошлым — контролируемая верхушка айсберга. Куда опаснее его собственно российская часть, не менее радикальная, но со значительно большим доверием воспринимаемая российским обществом, поскольку они свои, как газета «Правда», лучше чувствуют не абстрактные («общечеловеческие»), а конкретные российские болевые точки и опираются не просто на идею «за всё хорошее против всего плохого», но на конкретные интересы конкретных социально-политических групп, к которым сами принадлежат (в то время, как их украинские коллеги являются наёмниками, которых легко перекупить).
Все радикалы стремятся к централизации информационного пространства в свою пользу. Власть пока ещё может балансировать между ними, но в любом случае вынуждена ужесточать ограничительные меры, так как именно требование абстрактной централизации информационной сферы весьма популярно в народе. А то, что каждая социально-политическая группа понимает эту централизацию по-своему, — дело десятое. Информационная сфера, прежде чем попасть под внешний контроль, вначале попадает под тотальный внутренний контроль одной политической группы. При определённых настроениях и низкой квалификации такой группировки внешний контроль может и не понадобиться — сами всё сделают, как Политбюро ЦК КПСС и газета «Правда» в 1986–1991 годах.
Централизация же как раз и обеспечивает внутренний контроль, причём он совершенно не обязательно окажется в руках тех, кто настаивал на централизации или даже её проводил. В последний момент из-за спины макрорадикала всегда может вынырнуть мегарадикал, который и перехватит рычаги управления уже централизованной информационной сферой.
Как уже было сказано, принципиально бороться с централизацией бессмысленно — этого хочет народ, а на пути его желаний становиться опасно. Но народ всегда желает абстрактного «порядка», конкретные же формы определяют те, кто уполномочен управлять от имени народа и именем его. Именно от определяющих формы зависит, будет ли наша централизация тоталитарной или административно-бонапартистской. Напомню, что после якобинцев и даже термидорианского конвента и сменившей его Директории, бонапартизм выглядел как торжество демократии и порядка, хотя как раз информационную сферу контролировал предельно жёстко, что не мешало активно бороться в СМИ как левой, так и правой оппозиции. При этом обе оппозиции надёжно контролировались властью.
Чем больше у системы степеней свободы, тем она устойчивей, но тем сложнее в управлении и тем более высокой квалификации управленцев требует, чем сильнее система связана разного рода ограничениями, тем проще ею управлять, но тем проще также перехватить управление и направить ресурсы системы на её саморазрушение.
Идеальных механизмов не существуют. Необходимо понимать сильные и слабые стороны каждого и эффективно использовать их в своих интересах.
Ростислав Ищенко,
