Антон Семёнович Макаренко и вопросы украинства

Пожалуй, каждому известно легендарное имя великого русского педагога Макаренко. Конечно, большинству Антон Семёнович известен как автор книги, в которой он описал свой передовой педагогический опыт, эта книга принесла ему мировую славу и известность. Речь идёт о знаменитой «Педагогической поэме». Но далеко не все знают (разумеется, кроме тех, кто читал этот труд), что и Антон Семёнович Макаренко, и всё описанное в книге имеют непосредственное отношение к территории так называемой Украины.

Именно к территории, ведь Макаренко работал в 1920-е годы, а жители того десятилетия (равно как и соседних) не подозревали, что на Юго-Западе России на полном серьёзе может существовать что-то самостоятельное и независимое от России. Но в то же время именно тогда («спасибо» австрийцам и большевикам) начинают очень активно использоваться словечки типа «Украина», «украинский» и «украинец».

Что ж, тем любопытнее посмотреть, что думал по этому поводу постоянный житель Полтавщины Антон Семёнович Макаренко.

Разумеется, наши старые знакомые великоукры по своей давней привычке неоднократно пытались украсть у нас Макаренко, записав его в «украинцы». Ну а что, внешне вроде бы всё сходится.

Фамилия типичная малороссийская. Родился в местечке Белополье Харьковской губернии (ныне Сумская область) в 1888 году. Отец будущего педагога был рабочим железнодорожных мастерских, поэтому в самом начале 1900-х семья Макаренко перебирается в посёлок Крюков, что теперь является частью города Кременчуга Полтавской области (кстати, именно там выпускались вагоны для «Укрзализныци»). В этом городе на Днепре Антон Семёнович получает образование и начинает свой педагогический путь учителем двухклассного железнодорожного училища. Затем он окончил Полтавский учительский институт в 1917 году, после чего продолжил работать в системе образования Полтавской губернии. И наконец в 1920 году талантливому и опытному, но ещё молодому педагогу предложили создать колонию для малолетних преступников с целью их перевоспитания и обучения. Для колонии был выделен участок в сельской местности неподалёку от Полтавы. Через несколько лет она превратится в передовую, а ныне легендарную Колонию имени Горького.

Как видим, жизнь и деятельность Антона Семёновича Макаренко действительно глубоко связана с так называемой Украиной. Поэтому крайне интересно обратиться к первоисточнику — документальной книге «Педагогическая поэма» — и посмотреть, а была ли «Украина»?

Конечно, существует и масса косвенных свидетельств (например, книга воспоминаний «Мой брат Антон Семёнович», написанная братом Макаренко Виталием), говорящих о том, что Антон Семёнович презирал украинство и полностью считал себя русским человеком. Но всё же нас интересует в этом предмете не только личность великого педагога, но и в целом среда.

Итак, обратимся к книге «Педагогическая поэма», действие которой разворачивается в предместьях «украинской» Полтавы. Конечно, достаточно бы сказать, что написана она на русском языке и почти все её персонажи изъясняются на русском. Но справедливости ради стоит отметить, что малороссийское наречие в тексте действительно присутствует, более того, встречается регулярно. Словечки типа «хиба, оцэ, кавун» и прочие представители «высокого стиля» украинства попадутся читателю не раз. Вот только весь нюанс заключается в том, что исторгают их совершенно определённые персонажи: полуграмотный завхоз Калина Иванович, местные селяне из окрестных хуторов, едва умеющие читать юные воспитанники колонии.

Но и здесь тонкий писательский талант Макаренко не просто фиксирует использование хуторского наречия, но и подмечает, анализирует причины его использования. Ибо даже для классически малороссийской Полтавщины это не являлось повсеместной нормой. Вот как, например, Антон Семёнович описывает знакомство с вышеупомянутым завхозом: «Скоро я установил, что Калина Иванович выражается с украинским прононсом, хотя принципиально украинского языка не признавал. В его словаре было много украинских слов, и "г" он произносил всегда на южный манер. Но в слове "педагогический" он почему-то так нажимал на литературное великорусское "г", что у него получалось, пожалуй, даже чересчур сильно». «Украинский прононс», ну разве не прекрасное словосочетание?

Любопытная деталь содержится и в описании одного из воспитанников, пятнадцатилетнего конюха Антона Братченко: «По своему развитию Антон стоял гораздо выше многих колонистов, говорил правильным городским языком, только для фасона вставлял украинизмы. Он старался быть подтянутым в одежде, много читал и любил поговорить о книжке». Обратим внимание на понятие «правильный городской язык». А также на то, что коренной полтавчанин, юноша с малороссийской фамилией Братченко использует «украинизмы» только для стиля, чтобы ярче выглядеть в компании голодранцев-беспризорников. Для Макаренко (и это проходит красной нитью через всю книгу) не существует отдельного украинского языка и отдельных «украинцев» как некоего национального явления. Для человека его времени есть лишь «правильный городской язык», то есть русский, разумеется. А есть хуторяне и их малограмотное сельское наречие. Нет никаких «украинцев», есть лишь русскоязычные интеллигентные горожане и тёмные жители села. Но все они, конечно же, русские.

Вообще Макаренко недолюбливал хутор, он и его коллектив находились в постоянном антагонизме с местным деревенским населением. (К слову, словечки «хутор, хуторской» Антон Семёнович использует в своей книге регулярно и в различных смысловых оттенках.) То он организовывает кампанию по борьбе с пьянством и по всей деревне отбирает и ломает самогонные аппараты, то практически с боем колонистам приходится забирать пахотные земли у местных, которые законно были положены колонии.

Более того, Макаренко в конечном счёте удаётся создать самое передовое хозяйство в округе. Его воспитанники и педагоги во всех видах деятельности на голову переплюнули «хутор». Колония имени Максима Горького стала не только крупнейшим экономическим центром, но и центром культурным, где был организован театр, который посещали все селяне и в котором никогда не было свободных мест. Все эти культурно-хозяйственные успехи были обусловлены принципиальным отрицанием хуторской (читай, «украинской») психологии и методов, постоянной борьбой с малороссийским индивидуализмом путём построения русского коллективизма.

Но вернёмся к вопросу национальному. Если посмотреть на фамилии воспитанников и педагогов, то малороссийских и великорусских мы обнаружим примерно поровну. Есть в книге Осадчий, Таранец, Бурун и Братченко, но встречаются и Задоров, Карабанов, Митягин, Осиповы, Волковы и многие другие абсолютно русские фамилии. Впрочем, употребление хуторских «украинизмов», равно как и правильных «городских» русских слов от этого фактора совершенно не зависело.

Что же касается воспитания и мироощущения, то они в колонии были исключительно русскими. Никто тогда даже не мог представить себя за пределами большой и великой единой русской культуры. Обратимся к тексту: «Вечерами в спальнях мы часто устраивали общие чтения. У нас с первого дня образовалась библиотека, для которой книги я покупал и выпрашивал в частных домах. К концу зимы у нас были почти все классики и много специальной политической и сельскохозяйственной литературы. Удалось собрать в запущенных складах губнаробраза много популярных книжек по разным отраслям знания. Читать книги любили многие колонисты, но далеко не все умели осиливать книжку. Поэтому мы и вели общие чтения вслух, в которых обыкновенно участвовали все. Читали либо я, либо Задоров, обладавший прекрасной дикцией. В течение первой зимы мы прочитали многое из Пушкина, Короленко, Мамина-Сибиряка, Вересаева и в особенности Горького». «Жизнь Максима Горького стала как будто частью нашей жизни. Отдельные ее эпизоды сделались у нас образцами для сравнений, основаниями для прозвищ, транспарантами для споров, масштабами для измерения человеческой ценности…Мы стали называться колонией имени Горького без всякого официального постановления и утверждения. Постепенно в городе привыкли к тому, что мы так себя называем, и не стали протестовать против наших новых печатей и штемпелей с именем писателя». Таким образом, русская литература, русские писатели и русский язык лежали в основе духовного воспитания обитателей колонии, которой заведовал Макаренко.

А между тем на дворе стояли 1920-е годы, только закончилась Гражданская война, и многие воспитанники были выходцами из всевозможных хуторских бандформирований, в том числе проповедовавших украинство. Вот как описывает 1920 год и начало своей деятельности Антон Семёнович: «Это было время Врангеля и польской войны. Врангель где-то близко, возле Новомиргорода, совсем недалеко от нас, в Черкассах, воевали поляки, по всей Украине бродили батьки, вокруг нас многие находились в блакитно-желтом очаровании. Но мы в нашем лесу, подперев голову руками, старались забыть о громах великих событий и читали педагогические книги». «Блакитно-жёлтое очарование», которое повторится спустя сто лет, именно так называет украинство коренной полтавчанин.

Впрочем, в книге Макаренко содержится и более предметное описание вопроса. Это история об одном учителе, которого местный отдел образования направил работать в колонию (а желающих там работать педагогов, по признанию Антона Семёновича, было немного). История эта актуальна как никогда. Познакомимся с этим учителем в главе «Изверги второй колонии»: «Дерюченко был ясен, как телеграфный столб: это был петлюровец. Он “не знал” русского языка, украсил все помещение колонии дешевыми портретами Шевченко и немедленно приступил к единственному делу, на которое был способен, — к пению “украинскьких писэнь”.

Дерюченко был еще молод. Его лицо было закручено на манер небывалого запорожского валета: усы закручены, шевелюра закручена, и закручен галстук-стричка вокруг воротника украинской вышитой сорочки. Этому человеку все же приходилось проделывать дела, кощунственно безразличные к украинской державности: дежурить по колонии, заходить в свинарню, отмечать прибытие на работу сводных отрядов, а в дни рабочих дежурств работать с колонистами. Это была для него бессмысленная и ненужная работа, а вся колония — совершенно бесполезное явление, не имеющее никакого отношения к мировой идее». Что-то комментировать только портить. Идеальный портрет украинствующего, написанный ещё сто лет назад. А заодно доказывающий, что в те времена «украинцем» даже на Полтавщине мог быть только откровенный фрик.

В другой главе Макаренко блестяще описывает злоключения, которые приключились с этим Дерюченкой. Итак, открываем главу «Начало фанфарного марша» и с первого же предложения узнаём: «Дерюченко вдруг заговорил по-русски». Удивительно! Что же могло произойти? «Это противоестественное событие было связано с целым рядом неприятных происшествий в дерюченковском гнезде. Началось с того, что жена Дерюченко, — к слову сказать, существо, абсолютно безразличное к украинской идее, — собралась родить. Как ни сильно взволновали Дерюченко перспективы развития славного казацкого рода, они еще не способны были выбить его из седла. На чистом украинском языке он потребовал у Братченко лошадей для поездки к акушерке». Юный конюх из воспитанников колонии не очень сочувствовал украинствующему педагогу и лошадей давать отказывался, но «…вся общественность колонии столь сурово и энергично осудили поведение Братченко, что лошадей пришлось дать. Дерюченко выслушал разглагольствования Антона терпеливо и уговаривал его, сохраняя прежнюю сочность и великодушие выражений:

— Позаяк ця справа вымагаэ дужэ швыдкого выришення, нэ можна гаяти часу, шановный товарыщу Братченко.

Антон орудовал математическими данными и был уверен в их особой убедительности:

— За акушеркой пару лошадей гоняли? Гоняли. Акушерку отвозили в город, тоже пару лошадей? По-вашему, лошадям очень интересно, кто там родит?

— Але ж, товарищу…

— Вот вам и “але”! А вы подумайте, что будет, если все начнут такие безобразия!..»

Ироничное «Вот вам и “але”» из уст полтавчанина по фамилии Братченко — разве это не лучшая иллюстрация положения украинства даже в самых классических местах так называемой «Украины»? Но вернёмся к Дерюченке и выясним, почему же он заговорил на русском языке, которого, будучи настоящим «украинцем», совершенно не знал.

«Он, впрочем, не был счастливым отцом: его первенец, названный поспешно Тарасом, прожил в родильном доме только одну неделю и скончался, ничего существенного не прибавив к истории казацкого рода. Дерюченко носил на физиономии вполне уместный траур и говорил несколько расслаблено, но его горе все же не пахло ничем особенно трагическим, и Дерюченко упорно продолжал выражаться на украинском языке». Сразу вспоминаются новорождённые Байрактары и Джавелины на современной незалэжной.

«Тараса Дерюченко еще не было на свете, когда в историю случайно зацепилась посторонняя тема, которая, однако, в дальнейшем оказалась отнюдь не посторонней. Тема эта для Дерюченко была тоже страдательной». Далее Антон Семёнович рассказывает про то, как в колонию стало периодически поступать немного настоящего коровьего масла, что в те голодные времена было событием. Сначала масло стали добавлять в общий котёл колонистов, затем начали выдавать в виде сухого пайка педагогам, которые не хотели питаться вместе с воспитанниками. Короче говоря, масло было либо в пайках, либо в общем котле. Дерюченко, как истинный «украинец», буквально охотился за этим положением сливочного масла в природе и регулярно писал заявления о переводе питания то на паёк, то на столовую, в зависимости от наличия ценного продукта.

В какой-то момент маслом колонию стали снабжать регулярно и в должном количестве.

«Однако этот человек не способен был наблюдать жизнь в ее динамике, он не обратил внимания на то, что кривая жиров в колонии неуклонно повышается, обладая же слабым политическим развитием, не знал, что количество на известной степени должно перейти в качество. Этот переход неожиданно обрушился на голову его фамилии. Масло мы вдруг стали получать в таком обилии, что я нашел возможным за истекшие полмесяца выдать его в составе сухого пайка. Жены, бабушки, старшие дочки, тещи и другие персонажи второстепенного значения потащили из кладовой Калины Ивановича в свои квартиры золотистые кубики, вознаграждая себя за долговременное терпение, а Дерюченко не потащил: он неосмотрительно съел причитающиеся ему жиры в неуловимом и непритязательном оформлении колонистского котла. Дерюченко даже побледнел от тоски и упорной неудачи. В полной растерянности он написал заявление о желании получать пищевое довольствие в сухом виде. Его горе было глубоко, и он вызывал всеобщее сочувствие, но и в этом горе он держался как казак и как мужчина и не бросил родного украинского языка». И тут тема масла встретилась с темой Тараса.

«Дерюченко с женой терпеливо дожевывали горестные воспоминания о Тарасе, когда судьба решила восстановить равновесие и принесла Дерюченко давно заслуженную радость: в приказе по колонии было отдано распоряжение выдать сухой паек “за истекшие полмесяца”, и в составе сухого пайка было показано снова коровье масло. Счастливый Дерюченко пришел к Калине Ивановичу с кошелкой. Светило солнце, и все живое радовалось. Но это продолжалось недолго. Уже через полчаса Дерюченко прибежал ко мне, расстроенный и оскорбленный до глубины души. Удары судьбы по его крепкой голове сделались уже нестерпимыми, человек сошел с рельсов и колотил колесами по шпалам на чистом русском языке:

— Почему не выданы жиры на моего сына?

— На какого сына? — спросил я удивленно.

— На Тараса. Как “на какого”? Это самоуправство, товарищ заведующий! Полагается выдавать паек на всех членов семьи, и выдавайте.

— Но у вас же нет никакого сына Тараса.

— Это не ваше дело, есть или нет. Я вам представил удостоверение, что мой сын Тарас родился второго июня, а умер десятого июня, значит, и выдавайте ему жиры за восемь дней…»

Вот он, портрет настоящего «украинца»! К слову, масла за почившего Тараса Дерюченке так и не дали. Это сподвигло его пойти жаловаться на собственное начальство в отдел образования, после чего Макаренко и предложили «гнать этого шкурника», что он к удовольствию всей колонии и сделал.

Поговаривают, что и в наши дни таких персонажей на освобождённых территориях где-нибудь на Херсонщине хватает. За сто лет украинство совсем не изменило своей личины.

Со взглядом Макаренко на сей вопрос тоже, кажется, всё понятно. Отметим ещё лишь, что Антон Семёнович всегда мечтал стать писателем. И своей блестящей и живой книгой он внёс весомый вклад в здание великой русской классической литературы. Он стал им, и стал им уже в Москве, в большой России, как и положено русскому писателю.

Сергей Газетный,