Характер последних событий в регионе Ближнего Востока и в особенности Восточного Средиземноморья (исторического Леванта), динамика развития межгосударственных отношений Турции с её соседями демонстрируют скорректированные подходы турецкой внешней политики. В настоящее время турецкое политическое руководство активно вступает в контакты, договаривается и даже торгует оружием с теми, кому еще несколько лет назад угрожало, за глаза наделяя нелестными эпитетами, и даже демонстрировало готовность к разрыву отношений. В частности, это касается Египта и Греции.
С определённой долей допущений можно заявить, что раньше до 2016-2017 годов, то есть до попытки госпереворота и референдума по конституции, в своём внешнеполитическом инструментарии правительство Реджепа Эрдогана делало акцент на исламе, обращаясь к трансграничной идее исламской идентичности и солидарности. Если ещё несколько лет назад исламское вероучение представлялось едва ли не лейтмотивом международного позиционирования Турции, то сегодня (в том числе риторически) предпочтение отдаётся качественно иному курсу. Наиболее точно его можно было бы описать как Realpolitik в его «комбинированно-сбалансированном» формате.
По-прежнему отдавая предпочтение проактивной внешней политике, в которой идея исламской идентичности и мировоззрения играют важную роль, турецкое руководство вместе с тем всё чаще вынуждено балансировать. В частности, взаимодействуя с ближневосточными игроками, ему приходится считаться с их идеологическими особенностями, предпочтениями, демонстративно принимая таковые в расчёт – вплоть до полного отказа от навязывания своей повестки, в которой именно турецкое прочтение ислама и государственно-исторический путь Турции преподносятся как образец, к которому нужно стремиться (по крайней мере, исламским странам и народам). Примером служит сотрудничество турецких спецслужб с египетскими коллегами по проблеме «Братьев-мусульман»* (организация запрещена в России), вопреки идеологической близости с ними. Иными словами, идеологическая близость режимов – более не решающий фактор и не «приводной ремень» двусторонних отношений.
Причем данная констатация о переходе республики от панисламизма к Realpolitik в международной политике справедлива в отношении как непосредственных соседей республики, так и соседей Турции по региону. Отмеченные перемены в подходах обусловлены несколькими ключевыми факторами, которые в значительной мере способствовали если не переосмыслению Ак-Сараем роли и задач на международной арене, то, во всяком случае, привели к заметной ревизии инструментария, практики осуществления международного курса страны.
Речь идёт о неблагоприятных для турецкой стороны итогах первоначально вселявшей ей немалое воодушевление «Арабской весны», когда Анкара оказалась фактически изолирована от ряда влиятельных региональных игроков. Руководство страны потеряло свободу маневра в нестабильном регионе. Вторым событием, существенно изменившим характер турецкой внешней политики, стала попытка госпереворота в июле 2016 года. Внутриполитические процессы последующих лет привели к усилению националистического и условно «державно-националистического» течения во внешнеполитических ведомствах, в парламенте, а также в НКО, распространяющих турецкую «мягкую силу». При этом ранее заметное в этих же институтах влияние исламских сект, орденов (тарикатов), формировавшее внешнюю политику, отошло на второй план и оказалось до некоторой степени нивелировано.
Третье событие, подтолкнувшее Анкару к ревизии внешнеполитического инструментария, – негативный эффект от принятия поправок к конституции в 2017. Изменение государственной формы правления с парламентской на президентскую, вопреки очевидному сращиванию государственного и партийного аппаратов (одна из поправок к Основному закону теперь допускает совмещение президентского и партийного постов), вопреки концентрации власти в одних руках, отнюдь не привело к признанию избирателем такой монополии.
С одной стороны, эффект от всеобъемлющего контроля власти над повесткой сошёл на нет за счёт «побед на грани». В 2017 году сторонники изменения государственной формы правления лишь на 3 с небольшим процента превысили количество тех, кто голосовал против (51,4% против 48,6%, соответственно). Последние же результаты президентских выборов 2023 года из той же серии «побед» на грани – 52% Эрдогана против почти 48% Кылычдароглу, и то после второго тура. Итоги местных выборов и в 2019, и в 2024 гг. также хорошо известны.
Налицо кризис репрезентации. Рост протестного потенциала и внутреннего сопротивления «глубинного государства» (отсюда проблемы с управляемостью системы) в сочетании с неблагоприятной экономической обстановкой (гиперинфляция, дефицит платежного баланса и т. д.) заставили президента Эрдогана и его партию всё чаще озираться на общественное мнение, корректируя приоритеты, не говоря о необходимости при слабых позициях согласовывать свою международную политику с партнёром по коалиции – главой ПНД Девлетом Бахчели. В многочисленных заявлениях и интервью лидер националистов и второй человек в правящей «народной» коалиции неоднократно позволял себе либо вольные трактовки политики Эрдогана и его Партии справедливости и развития, либо разночтения с ними. Прослеживались зачастую диаметрально противоположные оценки в подходах союзников – к примеру, это касалось оценок ближневосточного кризиса, двусторонних отношении Турции и США, роли страны в НАТО (Швеция, Финляндия).
В то же время концентрация власти в одних руках привела к завышенным (или нереализованным) ожиданиям сторонников, и прежде всего это касается «ядерного» электората президента Эрдогана. Фактически он оказался неспособен воплотить многие из своих предвыборных обещаний при невозможности разделить с кем-либо ответственность за провал. В первую очередь это касается «программы 2023» в её экономической части. Более того, отчетливо появился и проявился запрос избирателей на других представителей политического ислама: партии Gelecek, DEVA. Дебют YRP. Происламская партия Yeniden Refah преподнесла самый большой сюрприз на недавних муниципальных выборах, набрав 6,18% голосов на муниципальных выборах и 7% в муниципальный совет.
Симптоматично, что именно в 2016 году на смену внешнеполитической ассоциировавшейся с панисламизмом концепции бывшего премьера Ахмета Давутоглу «Ноль проблем с соседями» пришла концепция отставного адмирала Джема Гюрдениза «Мави Ватан» («Голубая Родина»), исходящей из приоритета обеспечения морского превосходства Турции в ряде акваторий, в пределах 462 тысяч кв. км.
На основе вышеизложенного представляется, что курс на Realpolitik с отказом от ранее принятых идеологических клише и установок будет оставаться определяющим в турецкой политике, как наиболее оптимальный, учитывая долгосрочную сверхзадачу властей по превращению ближневосточной страны в растущий центр геополитического влияния. В частности, это касается вовлечения Турции в международные транспортно-логистические маршруты / коридоры, наиболее актуальным из которых видится турецко-иракский проект с участием Катара и ОАЭ «Путь развития», призванного соединить Персидский залив от полуострова Фао (с морским выходом на Индию) с Европой и планируемого к запуску уже к 2028 году. По геостратегической важности проект оценочной стоимостью около 17 млрд долларов характеризуется агентством Anadolu как «Новый шелковый путь».
Справедливым представлялось бы и замечание о возросшей роли прежде всего таких глобальных и региональных центров силы, как Китай и Индия. Из региональных – речь идет о Саудовской Аравии и Иране с их отказом от идеологических установок, сопровождаемым готовностью возобновить и выстроить региональный диалог во многом «с чистого листа». Имеет значение и участие стран региона в конкурирующих для Турции проектах, таких как коридор Индия – Ближний – Восток – Европа, международный транспортный коридор «Персидский залив – Чёрное море», МТК «Север Юг». В то время как Европа стремится найти замену российскому транзитному потенциалу, на фоне непрекращающихся военных действий ЦАХАЛ в Газе повстанческое движение хуситов Йемена «Ансар Аллах» блокирует Баб-эль-Мандебский пролив с Суэцкого канала, и это лишь наиболее острые сюжеты перманентного регионального военного кризиса.
В этом смысле недавнее решение Анкары о переносе встречи Эрдогана с президентом Байденом в США в полной мере отражает внешнеполитические трансформации в регионе. Несмотря на очевидно негативную конъюнктуру в двусторонних отношениях Анкары и Вашингтона, на необходимость турецких властей заручиться поддержкой партнёров в свете проигранных местных выборов, на неблагоприятную экономическую обстановку, Эрдоган отказывается от встречи с лидером западного мира, причём делает это по собственной инициативе. Внешние причины, побудившие «султана» действовать именно так, могут находиться в плоскости как ближневосточного конфликта, так внутренней политики и экономики.
Так, решение конгресса от 20 апреля о выделении 26,4 млрд долл. помощи сионистскому режиму поставило турецкого лидера в крайне неудобное положение на исламском Востоке. Пропрезидентская ПСР давно позиционирует себя как главного защитника правоверных где бы то ни было, не говоря о доверительных контактах с ХАМАС. Обвинений от избирателей в непоследовательности власти хотят избежать любой ценой, а пожимать руку политику, помогающему «врагам мусульман», сиречь Израилю, – чревато. По части же внутренней политики напомним, что турецкая сторона на днях выразила протест Госдепартаменту за окрики относительно «нарушений прав человека» в Турции, эмоциональную реакцию на которые из Анкары нетрудно было предсказать.
Таким образом, былые союзы Турции с США в рамках НАТО – отнюдь не гарантия стабилизации двусторонних отношений. Скорее напротив – ближневосточные трансформации заставляют турецких стратегов переосмыслить смысл и содержание взаимоотношений с Вашингтоном. Впрочем, вдохнуть в них «новое качество» у Сонного Джо явно не готовы. Соответственно, туркам неизбежно придётся превратить свой «антизападный» дрейф в новый курс, доказывая его самостоятельный характер не только словами, но прежде всего реальными делами.
