Отец Дмитрий Трибушный, настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы.
— Как менялась жизнь в Донецке с начала военного конфликта в 2014 и по сегодняшний день?
— В 2014 году дончане жили надеждой, после — терпением, а когда усилились обстрелы, исчезла вода, закрылись школы и детсады — одним Богом.
Здесь выживает тот, кто живет сегодняшним днем, не задумываясь о завтрашнем дне, и не жалея о вчерашнем. За годы войны с 2014 по настоящее время на долю каждого дончанина пришлось, наверное, по сотне пророчеств и предсказаний, произносимых с колоссальной уверенностью. Понятно, что все они не сбылись. Так что мы давно перестали, как тешить себя иллюзиями о скором мире, так и беспричинно паниковать.
Человек в Донецке находится в состоянии тревожного ожидания и непонимания. Например, выезжая в большую Россию, дончанин сталкивается с жизнью, где в домах есть вода, у детей есть школа, допоздна работаю магазины. Конечно, люди начинают задаваться вопросом: почему беда военного положения случилась именно с ними, с Донецком. Начинают приходить смущающие мысли о том, что, может быть, люди на этой территории самые грешные, проклятые и отбывают наказание за свои деяния.
— Когда люди приходят к Вам с подобными мыслями о изолированности Донбасса за его греховность, что Вы им говорите?
-Я объясняю им, что это не так, и обращаюсь к святителю Николаю Сербскому. Наша эмиграция в начале 20 века столкнулась с похожей ситуацией: выехавшие за границу россияне видели, что люди в европейских странах после Первой мировой войны продолжают вести полноценную жизнь, в то время как наша Родина оставалась, по меткому выражению Летова, – «русским полем экспериментов». И молодые люди того времени тоже задавались вопросом: не является ли русский народом самым грешным, раз другие живут припеваючи, а мы страдаем. Вразумляя их, Николая Сербский подчеркивал, что Господь ведет тех, кого любит, тернистым путем. Потому что именно страдание преображает человеческую душу и сердце.
Я говорю прихожанам о том, что нам дано счастье посмотреть на мир прощальными глазами. Это означает, согласно святоотеческой мудрости, иметь память смертную. То есть помнить, что в любой точке времени и пространства нас может настигнуть смерти. И вот это предчувствие смерти заставляет смотреть на мир так, будто ты его видишь последний раз. А последний раз, он всегда как первый – нам возвращается Адамово зрение! Ты с обостренной чуткостью понимаешь красоту природы, красоту человеческого лица.
Святые люди уходили в пустыни, в затворы, боролись с собой, чтобы стяжать память смертную, научиться смотреть на мир прощальными газами. А нам это дано даром. Мы смотрим на человека и пониманием, что завтра можем его не увидеть, ходим по траве и помним, что больше возможно не пройдем, слушаем Шопена будто в последний раз. Это меняет нашу оптику, и мир звучит для нас так, как задумал его Господь.
— На Пасхальную ночь в этом году центр Донецка подвергся массированному обстрелу, пострадал кафедральный собор. Расскажите об этой службе.
— По окончанию богослужения мы вышли освящать пасхи, куличи, яйца, и в этот момент начался обстрел: недалеко от нас пострадал Преображенский собор. Весь приход слышал взрывы, видел вспышки и разрывы.
Признаюсь, я боялся, что страх победит веру – прихожане не останутся на освящение и традиционное приходское разговление, никто не придет утром. Я был рад ошибиться – наши прихожане не только остались на освящении – ни один человек не ушел с пасхальной трапезы, при том, что столы мы накрыли прямо на улице.
С шести часов утра люди пошли освящать плоды. Они приходили не только сами, они приносили младенцев, приходили даже с домашними животными. Люди не испугались. Вот этот ужас обстрела, при котором погибла беременная женщина, был ранен служитель церкви, не смог победить желание прихожан участвовать в таинстве Воскресения.
— Люди, выступавшие этой весной за сохранение Лавры, это наши люди?
— Мы никогда не рассматривали жителей как Западной, так и центральной Украины, как не наших. Это не наш подход – кого-то делить. Донбасс всегда был миролюбивым регионом, здесь жили и татары, и греки, и русские, и белорусы и, и украинцы, и евреи. Мы все находили общий язык. А в тот момент, когда возникло деление на «наши — не наши», и началась трагедия украинского народа.
Конечно, очень больно, когда люди отстаивают святую Лавру, за которую мы на Донбассе переживаем так же, как и они, но потом рассказывают, что они верные граждане Украины и тоже собирают деньги на АТО. Наши братья и сестры собирают деньги, чтобы нас убивать. Возникает вопрос: за что? Но этот вопрос хотелось бы задать не только жителям Украины, но и жителям Польши, Чехии, Европы и США. За то, что мы хотим говорить на своем языке, праздновать свои праздники, исповедовать свою веру?
— У Украинской Православной Церкви был шанс на существование при существующем политическом режиме на Украине?
Иногда возникает ощущение, что разрыв единства русских и украинских православных – одна из главных, если не главная, цель происходящего. С самого начала было понятно, что в прежнем виде Украинской Православной Церкви существовать не дадут. Вирус русофобии имеет тотальное происхождение, а это значит, что он должен был разрушить все связи между братскими народами. Тем более самые глубинные – духовные.
При этом лично для себя считаю неуместным, пошлым, находясь вне горнила страдания, горячо призывать к несению креста своих братьев, находящихся в Украине или упрекать украинское духовенство в том, что они не решились на то, чтобы стать Церковью исповедников.
— Могло ли что-то сделать духовенство?
— Думаю, да. Но те люди, которые занимали определенные должности и обладали ресурсом, способным повлиять на ситуацию, им не воспользовались.
Церковь могла и должна была сказать свое слово. Священное Предание хранит многочисленные предупреждение светильников веры об опасности евроинтеграции для православного народа. Об этом предупреждали греческие подвижники, об этом свидетельствовали сербские святые и наши местные отцы. Достаточно вспомнить Николая Сербского, который говорил, что Христос — это жизнь, а Европа – это смерть. И даже прямо призывал отказаться от смерти и выбрать жизнь!
Наши старцы не благословляли никакие евроинтеграционные процессы и настаивали на том, что будущее Украинской Православной Церкви только с Россией. Я сам – украинец, что не мешает мне сопротивляться вирусу русофобии.
И когда весь собор подвижников говорит о том, что евроинтеграция – это колоссальный вызов православию, процесс, который может привести к печальным последствиям, а Церковь молчит, возникают вопросы к её служителям.
В любом случае выбор пути был за народом. Церковь не имела ресурса останавливать начавшиеся процессы, но надо было сделать то немногое, к чему обязывал священническое призвание: просто засвидетельствовать, что наши духовные отцы не благословляют евроинтеграционные процессы. А народ пусть уж сам решает, слушать ли заветы святых, отнестись к ним равнодушно или восстать против них.
— Как быть бойцам на фронте с заповедью «не убий», через которую приходится преступать?
— Мне не доводилось встречаться с солдатами, которые бахвалятся тем, что им доводилось убивать. Бойцы понимают, что происходящие события – это трагедия. Античудо. Дьявол рассорил братьев до такой степени, что полилась кровь.
При этом важно преодолеть инфантильное восприятие трагедии. Когда ты находишься в большой России, в Украине или за рубежом, ты рассматриваешь происходящее вне реального контекста, отвлеченно. А бойцы видят события в их реальном развитии, они понимают, что защищают конкретных людей от конкретной опасности. Снаряды летят по детским садам, школам и другим мирным объектам.
Донбасский регион вообще всегда был миролюбивым. И нужно было очень и очень постараться, чтобы работяги из Горловки и Луганска взяли в руки оружие. В конце концов, мы на своей земле и не пришли во Львов, навязывая свою веру, свой язык и свои праздники. Конечно, войны без ненависти не бывает. При этом для нас очень важно не заразиться той ненавистью, которая пытает, снимает пытки на телефон, посылает съемки пыток родственникам пленных, уже в детском саду и школе призывает уничтожать братский народ.
— А после войны?
— Прежде всего, мы должны осознать, что никто кроме Бога не сможет совершить чудо примирения. Только на Него наше упование.
Что касается людей, мы должны были думать о примирении народа еще вчера. Должно совершиться общее покаяние. Покаяние – метанойя – изменение сознания, предполагает отказ от стереотипов. Прежде всего, от стереотипов об Украине.
Есть две Украины. Есть святая Украина, в которой особенно, по-украински, звучит Рильке. Эта Украина спивучая. Это Украина Довженко. А есть темная Украина, с национализмом, русофобией, эта темная сторона сейчас на виду и заслоняет собой все положительные стороны.
Но дело в том, что темная сторона есть и у России. Мне, как украинцу, обидно слышать слова о том, что Украины как страны не существует, не существует украинского языка. Я-то воспитан иначе. Слава Богу, что в России это не стало и не станет мейнстримом, и говорящие подобное люди остаются в числе маргиналов. Трагедия же Украины в том, что маргинальные группы поднялись вверх и пытаются демаргинализироваться, а впоследствии занять ведущие должности в стране. И у них это получилось. Важно, чтобы Россия не повторила путь Украины.
— В царской России рядом с бойцами находились военные священники, в Советское время их место заняли замполиты. Сейчас в полной мере не присутствует ни той, ни другой формы духовной работы с бойцами. Следует ли исправлять ситуацию и может ли православие занять роль общей идеологии?
— Замполиты должны быть как минимум. Эта война показала, что побеждают смыслы, а не оружие, а смыслы должны быть выговорены. Наша слабость – в молчании смыслов. Что касается священников, то должны быть и они. Только там, где их ждут на самом деле.
Существуют две крайности. Первая — в условиях всеобщей беды, последней опасности для нашей Родины акцентировать внимание на том, что нас разъединяет. Вторая – перед лицом последней опасности игнорировать существенные различия. Жизненно важно, чтобы война не стала способом демаргинализации антихристианских, а, значит, антирусских движений. То, что монархисты и нацболы сидят в одном окопе не снимает серьезной проблемы. Советская идеология осознанно или нет выступала против того, что сделало Русь Святой – против православной традиции. Трагедия русского мира и заключается в этом расколе – мы сражаемся с Западом, так и не вернувшись полноценно при этом к своим традиционным религиозным ценностям. Между тем, православие органично, это не принуждающая идеология, а значит, волевым усилием тех, кто не православен, православие объединить не может.
Вспомним классическое:
«— Извольте, другими, — сурово посмотрел на него Николай Всеволодович, — я хотел лишь узнать: веруете вы сами в бога или нет?
— Я верую в Россию, я верую в ее православие… Я верую в тело Христово… Я верую, что новое пришествие совершится в России… Я верую… — залепетал в исступлении Шатов.
— А в Бога? В Бога?
— Я… я буду веровать в бога».
Достоевский гениально предсказал современное состояние русской идеи: разброд и шатание, сведение горячо проповедуемой веры к атрибуту народности без живой личной веры в Бога и собственной причастности к православной традиции.
Интервью провела Екатерина Лымаренко.
Максим Тумбарцев
Читайте нас: