Слово «революция» постепенно эволюционировало в восприятии до неузнаваемости.
Когда-то давно считалось, что порядок жизни неизменен и установлен свыше, поэтому задача человека — его благопристойно поддерживать: не посрамить заветы предков. Тогда всякая революция воспринималась настороженно, а зачастую — как происки злых сил. Важные открытия, значительные политические перевороты и мировоззренческие сломы не было принято называть революциями. Хотя если бы человек сегодняшний давал название или характеризовал свежим взглядом многие исторические события и явления от хованщины и политики Петра I до деятельности и творчества Ломоносова, Пушкина, Глинки, Менделеева, Павлова, то обязательно бы использовал термин «революция». Слишком уж резкие повороты и скачки, значительные результаты.
Революция в использовании слова «революция» произошла прежде всего в политике после Американской революции, Великой Французской революции и европейских революций 1848–1849 гг. Оно обрело блеск звучания и насытилось значением коренных изменений жизни, связанных прежде всего с разрушением сословных преград и достижением различных свобод.
Вместе с тем начавшаяся урбанизация и индустриализация вызвали к жизни осмысление общественных изменений, которые сначала получили название «промышленный переворот», а затем и в него вторглось слово «революция».
Так что к моменту «революционного XX в.» этот термин прочно вошёл в общественное сознание. Появились не только революционные теории, движения, партии, но позже и целые революционные государства, и не только социалистические, но и, например, исламские.
Постепенно из политического обихода слово «революция» проникло буквально всюду, а его антонимы: «контрреволюция», «контрреволюционер» — приобрели явно негативную коннотацию.
Наиболее безопасным и бесспорным является обсуждение революций в науке и технике. Сейчас все с предвкушением ждут аж четвёртую промышленную революцию, или «Индустрию 4.0». Как будто уж она-то избавит всё человечество от мук бессмысленного существования, нищеты, безработицы, изнурительного труда, войн, истощения природных ресурсов и всего-всего плохого. Может, даже от президентов с деменцией и удостоверением участника КВН.
Итак, первая, главная и самая старая промышленная революция началась в XVIII в. и была связана с появлением собственно промышленности, т. е. промышленного производства. Мануфактура как предприятие ручного «ремесленного» труда постепенно уступила место фабрике с ещё более глубоким разделением труда, но уже в значительной степени автоматизированного. То есть термин «промышленная революция» означает, что произошла революция — появилась промышленность.
Вторая, третья, четвёртая промышленные революции звучит красиво, но по названию смысл не очень понятен. Считается, что вторая промышленная революция (начало XX в.) — это активное использование электричества, стальных конструкций, химии и, как результат, поточного производства (конвейера). Третья (конец XX в.) — это хорошо нам знакомые «цифровые технологии».
Очевидно, что вторая и третья революции ничего революционного собой не представляют по сравнению с первой, они лишь углубляют её достижения. Пожалуй, терминология «Индустрия 1.0», «Индустрия 2.0», «Индустрия 3.0» и т. д. в данном случае более удачна, хотя и до боли напоминает нумерацию поколений моделей смартфонов (её придумал Шваб, но о нём ниже).
Промышленную революцию можно считать революцией не потому, что произошёл технологический скачок, а потому, что этот технологический скачок существенно изменил социальные отношения, в некотором смысле даже до неузнаваемости. Ни электрификация, ни появление конвейера, химпрома и компьютеров не изменили содержание общественных отношений так, как внедрение паровой машины, переход от ручного труда к «машинному».
К технологиям «четвёртой промышленной революции» относят внедрение новейших цифровых технологий в экономику, политику, здравоохранение, культуру и во все иные сферы жизни, в том числе в форме соединения физических, биологических и вычислительных процессов. К новейшим технологиям относится робототехника, искусственные интеллект, интернет, виртуальная реальность, «облачные» сервисы и всё прочее.
Евгений Касперский так рисует данную революцию: «Впервые с начала индустриальной эры основную ценность в нем будут представлять данные, а не продукты… Почти все объекты в любой индустрии, от смесительных цистерн до инсулиновых помп, будут оснащены датчиками, способными передавать самую разную информацию по сетям коммуникаций. Вместе они сформируют целые новые индустриальные экосистемы — от умного здравоохранения, в котором большая часть функций по диагностике и постановке диагноза будет автоматизирована, до новых индустриальных экосистем, управляемых автономными роботами и применяющих анализ больших данных… С распространением цифровых технологий человечество ждет переход от конкуренции продуктов и сервисов к конкуренции за измеримые результаты и ценность для клиентов, или так называемой экономике результата. Теперь эффективность будет зависеть не от стоимости произведенных продуктов и услуг, а от результатов, которых они позволят добиться потребителю, и ценности, которую они будут для него представлять… Если раньше у тех, чей труд автоматизировали, была возможность сменить профессию, то сейчас развитие машинного обучения охватывает потенциально все индустрии».
В общем, техника развивается и это приведёт к трансформации общества. Методология, прямо скажем, несвежая.
Концепцию новой промышленной революции разработал и выдвинул Клаус Шваб — довольно колоритный персонаж, реноме которого не оставляет никаких сомнений в его политической и мировоззренческой ориентации. Он основатель и бессменный руководитель Всемирного экономического форума в Давосе, был членом Консультативного совета ООН по устойчивому развитию и заместителем председателя Комитета ООН по планированию развития, входил в руководящий комитет Бильдербергского клуба. Женат на Марии Ротшильд, совместно с которой основал «Фонд социального предпринимательства», «Форум молодых лидеров глобализации» и «Сообщество глобальных шейперов» (шейперами они называют тех, кто «встряхивает команду и перебирает все от и до, чтобы убедиться, что все возможности учтены в полной мере»). Короче говоря, это патентованный ультраглобалист и теоретик западных транснациональных корпораций. Его концепция серьёзно продвигается в научной и бизнес-средах, её активно поддерживают не только западные и незападные научные школы и политики, но и, например, аудиторско-консалтинговый гигант «Маккинзи».
Шваб убеждает в том, что мир находится в эпохе четвёртой промышленной революции, что её потенциал значительно превышает все три предыдущие, что «цифровые ресурсы безграничны, как и богатство, которое они создают» и т. п. Причём эта революция происходит в рамках и в ходе глобализации.
Установившийся после Второй мировой войны миропорядок Шваб называет «операционной системой», которая в настоящий момент устарела и не признаёт реальности. В ходе пандемии ковида Шваб написал: «Мир больше не будет прежним, капитализм примет иную форму, у нас появятся совершенно новые виды собственности помимо частной и государственной. Крупнейшие транснациональные компании возьмут на себя больше социальной ответственности, они будут активнее участвовать в общественной жизни и нести ответственность ради общего блага».
В 2020 году на основе концепции четвёртой промышленной революции и по следам глобального пандемийного кризиса Шваб и нынешний король Великобритании Карл III представили предложение о «великой перезагрузке».
Ковид стал «редкой, но реальной возможностью переосмыслить, заново изобрести и перезагрузить наш мир», заявил Шваб.
Смысл был в том, что экономические последствия пандемии необходимо использовать для формирования нового социально-экономического строя — «ответственного капитализма». Трюдо, Байден и Джонсон горячо поддержали Шваба и будущего короля.
Разумеется, после начала СВО Шваб заявил, что украинский конфликт — это и есть начало этой «великой перезагрузки». Он поддерживает режим Зеленского.
Если обобщить идеи Шваба и его сторонников и вникнуть в их суть, то они планируют использовать глобальные кризисные явления, чтобы максимально снизить роль национальных государств и государственного капитала в интересах западных ТНК. Если представить в идеальном виде тот мир, за который ратуют швабовцы, то его можно описать как открытую тиранию крупнейших корпораций. Свободный глобализированный рынок, в котором государства должны лишь договориться о правилах использования тех или иных технологий, а основной движущей силой станет частный, по сути монопольный, капитал. Причём это не частная собственность в классическом понимании, когда одной компанией владеет один или несколько хозяев, а именно совокупность крупных корпораций, круг владельцев которых скрыт от общественности и взаимно пересекается.
Если совсем грубо сказать, то «великая перезагрузка» — это транзит власти от ведущих государств к западным корпорациям. Дескать, правительства показали свою несостоятельность, только ещё больше запутываются в противоречиях, в том числе связанных с использованием новых технологий и экологическими проблемами, поэтому нужно «дать порулить» бизнесу. А мозговой центр бизнеса в лице Шваба и его сторонников исправит капитализм и приведёт человечество к гармонии и счастью. Все капиталы и вся товарная масса сосредоточатся в руках крупнейших корпораций, а национальные государства превратятся в административные органы по месту пребывания. Ультраглобализм на основе ультралиберализма.
Приведённые выше выводы прямо Шваб и его сторонники не озвучивают, они в своих работах указывают лишь направление трансформации к новому строю. Однако о них догадаться несложно. Неудивительно поэтому, что Шваб и его концепции порождают множество теорий заговоров о новом мировом порядке и мировой закулисе.
Однако в реальности всё это не более, чем влажные мечты теоретиков западной глобализации, которые изо всех сил пытаются предупредить крах западной модели капитализма. Существует ряд объективных факторов, делающих «великую перезагрузку» и установление «ответственного капитализма» невозможными.
Глобализация западного образца уже сходит на нет. Она базировалась на военно-политической гегемонии прежде всего США. Значительная часть мировой экономики уже сейчас завязана на суверенный государственный капитал Китая, России и других незападных стран, которые не желают плясать под дудку швабов.
У нас в России открыто работают фонды Шваба, а Мишустин в 2021 г. даже учредил целый государственный «Центр четвёртой промышленной революции». Но это никак не помогло глобалистам оказать хоть какое-то влияние на политику государства, в том числе на конфронтацию РФ и НАТО во главе с США на Украине.
Более того, сколько бы этот «интернационал олигархов» ни пытался организовать в противовес обычным государствам мировое правительство самых крупных корпораций, все усилия будут тщетны.
Дело в том, что собственности, в какую бы форму её ни облачали (частная, государственная, акционерная, кооперативная, общественная, общенародная и т. п.), жизненно необходимо организованное насилие. Испокон веков это насилие обеспечивается специальным институтом — государством. Оно стало крупным достижением цивилизации, когда вместо насилия дружинников, появились кодексы, суды, тюрьмы, полиция и армия; гражданские права и свободы.
Даже большевики, построившие экономику на колхозной и социалистической собственности, активно прибегали к государственному принуждению: и чтобы её не разворовали, и чтобы прилежно работали на фабриках и заводах.
Следовательно, и ТНК, какими бы они глобальными ни были, нужна защита государства, правовое и силовое обеспечение права собственности. Но у Шваба и крупнейших финансово-промышленных групп нет ни армии, ни полиции, ни тюрем. И даже если они себе их купят, у них не появится территория, население и юрисдикция. А если они захватят территорию с населением, то чем они отличаются от обычного государства?
Легко заметить, что если в какой-то стране роль и функционал национального государства снижаются, то влияние западных ТНК возрастает при поддержке государственной политики США и ЕС, агентов влияния, дипломатии и т. д. Если кто-то отказывается от своего суверенитета, армии, полиции, судов и т. д., то на их место приходит суверенитет, армия, полиция, суды крупной мировой державы (не в прямом смысле, а посредством расстановки своих людей, выдвижения требований к властным структурам и т. п.), чтобы создать благоприятные условия для бизнеса.
Второй немаловажный момент — это то, что кооперация западных корпораций, несмотря на всё перекрёстное акционерное владение через инвестфонды, весьма относительна. Всё равно собственники конкурируют друг с другом, блокируются друг против друга, перетягивают одеяло, делят активы и доходы.
Не зря все крупнейшие западные ТНК опираются прежде всего на мощь и политику американского государства, так как владеют ими преимущественно американцы. Или, наоборот, американское государство выражает интересы этих конгломератов, по той же причине. Точно так же внутри американского сегмента олигархии имеются кланы, группировки и прочие коалиции. Объединить и организовать весь этот пёстрый зоопарк в одну ультраглобалистскую наднациональную всемирную управленческую структуру на голых идеях вряд ли возможно в принципе.
Поэтому если идеи Шваба и «выстрелят», то только в форме кооперации западных стран, в логике построения евроатлантической конфедерации. Произойдёт угасание суверенитетов государств западного мира в системе господства США. «Великая перезагрузка» возможна только как поглощение США своих «союзников и партнёров» в том или ином виде. Таким образом установится натуральная фашистская диктатура американских корпораций, обеспеченная американской военщиной.
Однако и такой сценарий представляется слишком маловероятным.
Поскольку ТНК всё равно нужны государства, а государства есть принадлежность какой-либо страны, с территорией, населением, национальным составом и т. д, постольку они зависят от сознания и воли народов.
Многие десятилетия на Западе проповедовали универсальные ценности американской демократии под видом евроатлантической идеологии. Людям промывали мозги, что национальные границы почти стёрты, национальная культура осталась в прошлом, есть лишь универсальное общество потребления с глобальными институциями, технологиями, американским интернетом и т. д. Однако это не дало необходимого эффекта, единого американизированного западного общества так и не сложилось. Чуть что, какой-то кризис или проблемы, и народы требуют учитывать их национальные интересы. Всё чаще не то что европейцы, даже американцы воспринимают глобалистские идеи как враждебные собственным интересам. А значит, ТНК, которые и так привязаны к тем или иным государствам (по большей части к США), испытывают некоторое ограничение в своей деятельности. Если завтра в США, Англии, Германии или Франции произойдёт политический переворот, те или иные активы ТНК могут быть национализированы и пропадёт силовая поддержка государства для их бизнеса.
Глобализм и космополитизм, которые насаждают швабы и ТНК, порождают обратную, националистическую, реакцию в обществах. И действующие правительства, если не хотят столкнуться с массовым недовольством, вынуждены считаться с этим. Сегодня нет ни одной крупной страны, которая была бы готова открыто передать хотя бы часть государственных функций «умникам» из Давоса и Бильдербергского клуба.
Таким образом, политический смысл концепции четвёртой промышленной революции, который как бы прикрыт демагогией о технологических сдвигах, представляет собой посягательство корпораций на власть, на мировое господство. Поскольку это последнее не представляется возможным, по факту концепция работает на укрепление американской гегемонии, продвигая снижение государственного суверенитета всех стран, кроме США. Поэтому идеология четвёртой промышленной революции продвигается американскими и проамериканскими политиками, СМИ, учёными.
Однако это всё спекулятивная политическая оболочка, что же с самими технологиями, которые якобы должны изменить жизнь общества объективно?
Первая настоящая промышленная революция изменила характер воспроизводства общества. Если до неё производство было преимущественно аграрным, то после стало индустриальным. Землевладельцы уступили место предпринимателям, крестьяне — рабочим, в том числе агропредприятий. И дело даже не в изменении характера труда, его автоматизации и прочем, дело в том, что наука и техника открыли новую сферу приложения человеческого труда. Если крестьянин обрабатывал землю, то есть прикладывал свои усилия непосредственно к почве, то в промышленности труд прилагается к природному материалу, извлечённому прежде всего из недр земли. Человечество давно научилось добывать руду, но только с изобретением машин, электричества, химии и т. д. это стало господствующим способом производства. То есть роль играет не то, как осуществляется труд, а то, к какому материалу он прилагается, на что он направлен.
Те технологии, которые описываются как новая промышленная революция, не имеют под собой новой сферы приложения труда. Цифровизация, компьютеризация — это развитие самих орудий труда, повышение их эффективности. Рост вычислительных мощностей, ускорение коммуникации между людьми, роботизация являются средством углубления наших познаний о природе.
Новая сфера приложения труда обязательно будет найдена, она связана с ядерной физикой, с познанием микромира. В будущем человечество в качестве сырья и материала для индустрии будет использовать частицы, из которых состоят атомные ядра. Гипотетические технологии типа холодного ядерного синтеза — это пока теоретический, но пример действительной научно-технической революции.
Однако такие технологии, во-первых, пока не открыты и наука пока далека от их открытия, во-вторых, они крайне невыгодны для господствующих финансово-промышленных групп.
Представьте такую картину: аграрное общество, в котором вся власть и всё богатство основывается на земельной собственности. Чем больше земли и чем она плодороднее, тем больше власти и богатства. Вдруг появляются новые технологии, машины и агрегаты, которые иным способом производства создают в десятки раз большие богатства при меньших затратах времени и труда. Общество переворачивается. Земельные собственники сопротивляются, но их сопротивление бесперспективно, прогресс всё равно возьмёт своё. Нас пытаются убедить, что цифровизация — это такой же новый способ производства. Но разве это так?
Что касается так называемых социальных последствий компьютеризации, роботизации всего и вся с якобы потерей рабочих мест и т. д., то здесь нужно понимать следующее. Современная экономика так устроена, что рост производительности труда в одном месте (а эти технологии в конечном счёте направлены именно на неё) ведёт к появлению непроизводительного труда в другом. Чем «эффективнее» рабочий на заводе нажимает на кнопки станка с ЧПУ или обслуживает робота, тем массивнее армия управленцев, бухгалтеров, аналитиков, пиарщиков, продажников и прочих над ним. Чем производительнее промышленность, тем шире сфера услуг над ней.
К тому же внедрение высоких технологий всегда ограничено стоимостью рабочей силы. Если будет дешевле нанять армию гастарбайтеров и литературных негров, чем пользоваться роботами-доставщиками и «творчеством ChatGPT», то так оно и будет. Безлюдное производство было апробировано ещё десятки лет назад, но не получило массового распространения прежде всего потому, что оказалось дешевле строить обычные фабрики в Китае. Сейчас в Китае уже никто «за чашку риса» работать не станет, но на планете ещё много регионов с «высокой инвестиционной привлекательностью».
Вместе с тем обойти законы рынка можно, развивая науку и технологии на государственном уровне, создавая потенциал и конкурентные преимущества страны. Часто, на первый взгляд, себе в убыток. То есть в действительности всё обстоит ровно наоборот по сравнению с концепцией Шваба. Если он предполагает, что локомотивом технологического развития станут ТНК, а роль государств нужно свести к минимуму, то в реальности именно государства только и могут позволить себе крупные капиталовложения в науку и технику. По крайней мере в незападных странах.
Анатолий Широкобородов,
Читайте нас: