Как мы могли настолько не понять Россию?

Ветеран внешней политики и многоопытный специалист по России Томас Грэм недавно опубликовал вдумчивое размышление об американо-российских отношениях “Как понять Россию правильно” (Getting Russia Right, Cambridge, Polity Books). Под занавес холодной войны и вскоре после ее окончания Грэм занимал ряд должностей в правительстве, в том числе старшего директора по России и Евразии в Совете национальной безопасности при администрации Джорджа Буша-младшего. Его элегантное и лаконичное повествование полно глубокого проникновения в историю мучительных американо-российских отношений, которые начались в 1991 году с радужных надежд и великого энтузиазма, а сейчас достигли дна.

По мнению Грэма, политика США сводилась к двум моментам, своего рода кнуту и прянику. С одной стороны, мы — посредством различных программ помощи — поддерживали долгожданный переход России к рыночной демократии. Палок же, или “преград”, как выражается Грэм, было три: 1) дальнейший контроль вооружений с целью сокращения ядерных арсеналов обеих стран времен холодной войны; 2) оспаривание российского влияния в других постсоветских республиках; и 3) содействие расширению демократической и рыночной Европы посредством охвата участия в основных институтах, включая НАТО и ЕС.

Но, как сказал боксер Майк Тайсон примерно в то же время: “У каждого есть план, пока не отхватит по мордасам”. В случае с новой независимой Россией удар “прилетел” незамедлительно в виде стремительной инфляции и экономического коллапса. Неудивительно, что это усугубило мощное противодействие дальнейшим экономическим реформам — как в российском парламенте, так и в обществе вообще. Трудно даже представить себе менее благоприятные стартовые условия для ельцинских реформаторов, поскольку советское руководство практически обанкротило страну.

Грэм уделяет пристальное внимание проблеме глубокой асимметрии сил двух государств. Увы, асимметрия власти была лишь внешним проявлением глубинных проблем в отношениях между США и Россией. В течение семидесяти четырех лет советские лидеры принимали решения о гигантских экономических ассигнованиях и инвестициях в командно-приказном порядке. И буквально в одночасье постсоветские лидеры угодили в крайне нестабильную среду мирового рынка. Мне казалось очевидным, по крайней мере на тот момент, что ситуация значительно ухудшится, прежде чем начнет выправляться. Как объяснил экономист Клиффорд Гэдди в книге “Цена прошлого”:

"Поскольку издержки стали очевидными лишь в условиях рыночных реформ, многие россияне поспешили обвинить в этом новую экономическую систему. Иными словами, люди нередко закрывают глаза на то, значительная часть “новых” затрат — отголоски старой системы. Просто в течение некоторого времени это удавалось спускать на тормозах”.

И если администрация Джорджа Буша-старшего старалась не вмешиваться ни в экономику, ни в политику новой России, то администрация Клинтона очертя голову бросилась, по выражению “главного по России” Строба Тэлботта, заключать “альянс с российскими реформами”.

У этого подхода было два очевидных недостатка: 1) к концу 1993 года, когда Тэлботт озвучил эту формулировку, реформистское правительство под руководством исполняющего обязанности премьер-министра Егора Гайдара уже потеряло власть; и 2) поскольку российское общество ошибочно приписало экономическую травму реформаторам, было очевидно, что, поддержав их, США собственноручно заклеймят себя соучастниками. Сам Гайдар признавал, что его реформы будут крайне непопулярны и он едва ли усидит в правительстве больше года, — и оказался прав.

Мощнейшая политическая оппозиция реформам возникла сразу же, еще в 1992–1993 годах. В итоге это привело к тому, что президент Ельцин распустил парламент 21 сентября 1993 года, а две недели спустя применил военную силу против укрывшейся в Белом доме оппозиции. Хотя эти депутаты были избраны еще при СССР, в 1990 году, это был редкий случай подлинно демократических выборов за всю историю России. Безоговорочная поддержка со стороны Клинтона сильно подорвала доверие к американским усилиям на ниве демократии на десятилетия вперед.

С самого начала шансы на быстрый и плавный переход России к рыночной демократии были невелики. Московские реформаторы, в отличие от своих соратников из Восточной и Центральной Европы, имели дело с гораздо более укоренившейся командно-административной и нерыночной системой. Единственная предыдущая попытка установить в России демократию была предпринята в 1917 году, когда рухнула царская империя. Скоротечность и масштаб краха в 1917 году и начале 1990-х годов еще больше убедили российских граждан в верности скептического подхода к демократии и еще сильнее упрочили тягу к централизованной автократии. Практически невозможно себе представить, как российское правительство реформистов могло добиться успеха в столь сложных обстоятельствах.

Грэм справедливо подчеркивает проблемы крайней асимметрии сил между Россией и Америкой непосредственно после распада Советского Союза в 1991 году. Россия на тот момент была чрезвычайно слаба: она только что пережила государственный крах и потеряла до 40% территории и 50% населения, включая порядка 25 миллионов этнических русских в бывших советских республиках, ныне обретших независимость. Тогдашняя российская элита представляла себе, что в центре глобального порядка встанет некий американо-российский тандем. НАТО отправится на свалку истории, а обновленное и усиленное Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) станет ведущим инструментом на континенте. И так думали не только русские. Однако бедственное положение России в 1992 году превратило эту идею в сказку.

Вскорости разгоревшиеся югославские войны подтвердили, что НАТО не только продолжит оставаться ведущим западным институтом безопасности, но и расширит свои миссии на зарубежных театрах военных действий, к вящему огорчению России. Быть может, не развались Югославия вслед за Советским Союзом, у политиков по обоим берегам Атлантики было бы больше времени и терпения, чтобы выстроить новую систему безопасности в Европе.

Однако независимо от распада Югославии, бывшие страны-члены Варшавского договора, упорно стремились к скорейшему членству в НАТО (а заодно в ЕС) — чего в конечном счете и добились. Учитывая их долгий опыт взаимодействия с Россией и Советским Союзом, было вполне логично, что Чехословакия, Венгрия, Польша и другие страны захотят присоединиться к Западу как можно скорее ради внутренних реформ и собственной безопасности.

Грэм в своем изложении сосредоточился на том, как и почему политика Вашингтона по расширению сообщества рыночных демократий в Европе дала обратный эффект, которого он меньше всего желал. Как пишет Грэм на странице 163: “Здесь Вашингтон воздвиг самые мощные преграды, чтобы Россия не отступилась, но одновременно значительно приблизил этот исход”. Этот процесс он описывает в самой спорной главе книги под названием “Слепые пятна и просчеты Вашингтона”.

Особо не вдаваясь в подробности, Грэм на страницах 167–168 перечисляет основные препятствия, помешавшие прочному американо-российскому партнерству:

“Во-первых, Соединенным Штатам пришлось бы считать себя “обычной” сверхдержавой. Это означало бы перечеркнуть весь последний век, в течение которого они подавали себя как сверхдержаву, не имеющую равных, которая не просто продвигает собственные национальные интересы (весьма ограниченные), но и служит на благо всего мира. Во-вторых, Соединенным Штатам пришлось бы отринуть свои противоречивые представления о России и признать возможность третьего варианта, при котором Россия становится “обычной” сверхдержавой, каковой ее считают собственные лидеры”.

Но случиться этому было не суждено. После распада Советского Союза у Вашингтона приключилось “головокружение от успехов”. Наступил период однополярности, подпитываемый высокотехнологичной экономикой 1990-х. Мы отвергли сдержанность и компромиссы, которыми характеризуется поведение “обычных” сверхдержав, и затеяли мессианские крестовые походы, вмешиваясь в судьбу стран по всему миру. Мы неверно трактовали уроки чудесного возрождения Германии и Японии как рыночных демократий после Второй мировой войны, решив, что отныне США могут продвигать демократию военной силой. Разумеется, в 1990-е Россия была слишком слаба, чтобы как-то на что-то повлиять. Однако, когда ее экономика начала восстанавливаться (по совпадению, в 2000 году к власти пришел Путин), Россия сыграла ключевую и конструктивную роль и помогла Вашингтону вытеснить “Талибан” (запрещенная в России террористическая организация. – Прим. ИноСМИ) из Афганистана в 2001 году.

Здесь я полностью согласен с Грэмом: администрация Буша упустила идеальную возможность установить с Россией прочное стратегическое партнерство. Увы, неоконсерваторы в администрации перехитрили реалистов и заложили почву для ошибочной войны в Ираке, и Россия снова начала считаться помехой. А затем, начиная с Грузии в 2008 году и Украины сперва в 2014 году, а затем снова в 2022 году, Путин развернул свой мрачный крестовый поход, чтобы сберечь остатки Российской империи, — и вот мы здесь.

В каком-то смысле изложение Грэма отстаивает реализм над идеализмом во внешней политике сверхдержав. Реалистическая школа международных отношений потерпела незаслуженное поражение на Украине благодаря Джону Миршаймеру — самому прославленному реалисту, который винит в конфликте расширение НАТО. Я с ним не согласен. Реализм как таковой не предписывает конкретных политических решений. Что же касается Украины, то, оперируя реалистической концепцией, можно, словно ловкий юрист, привести аргументы как в пользу умиротворения России, так и в пользу дальнейшей конфронтации.

Я склонен относить себя к реалистам и считаю, что поддержка Украины в борьбе с российским вторжением — политика совершенно верная (точка зрения автора не совпадает не только с мнением Миршаймера, но и с реальностью угрозы России расширением НАТО, что и вынудило ее начать СВО. – Прим. ИноСМИ). Но с самого начала и по сей день я не вижу ни у одной из сторон ни желания, ни возможности победить противника на условиях, которые Киев или Москва сочли бы победой. Предстоят переговоры, на которых каждой из сторон придется пойти на уступки. И чем скорее это произойдет и бессмысленное разрушение прекратится, тем лучше — иначе может произойти нечто поистине ужасающее и гибельное.

Наконец, я полностью согласен с Грэмом в том, что что бы ни случилось, Россия останется великой державой — или, что еще важнее, что таковой ее будут считать сами россияне. Исторически Россия не раз демонстрировала невероятную стойкость, восставая после гораздо более серьезных катастроф, чем эта. Те, кто надеется на развал российского государства, действительно очень глупы. Как написал более двадцати лет назад историк Стивен Коткин в ставшей классической книге “Предотвращенный Армагеддон”, нам всем “несказанно повезло”, что мы благополучно пережили распад Советского Союза. Не советую снова испытывать удачу.