Самой страшной и голодной была зима с 2014 на 2015 год. Донецк опустел и остыл. Все уехали, даже те, кто бил себя в грудь, что останется. Улицы заволокла угрюмая серость, в морозном воздухе повисла звенящая тишина, нарушаемая только лязгом бронетехники. Банки закрыты, счета аннулированы, работы нет.
Перемыв огромную территорию военкомата и получив за праведные труды 400 граммов макарон с банкой кильки, направилась домой. Медленно бредя по тротуару, думала о том, как же так – человек с четырьмя высшими образованиями и тремя международными сертификатами моет полы и посуду. Успокаивала себя мыслью, что это «суперблатная» работа во время военных действий свалилась на меня по великому случаю. В поломойки попала случайно. Шла по пустому городу в поисках работы. Вижу возле облсовета столик и тетя за ним: запись добровольцев на фронт. Подхожу, прошу записать. Она поднимает на меня глаза, осматривает с ног до головы с видом бывалой селедочницы, отрывает клочок клетчатого листочка и пишет номер телефона. «Тебе сюда, фифа!» – протягивает мне огрызок бумажки.
“ – И тут твое жилье? Это же самый опасный район, здесь бомбят.
– Здесь бомбят всегда. Еще и снайперы работают.
– А кто забор переехал?
– Танки... ”
Так я попала в поломойки, а ведь совсем недавно возглавляла собственное предприятие, жила интересно, разнообразно – авиаперелеты, командировки, новые города... Все, что осталось от прежней жизни, – черное короткое расклешенное пальто с меховым воротником, соболья шапка, муфта, ботфорты и саквояж. «Какая модная посудомойка идет по Донецку», – говорила я сама себе.
«Эй, ты, шапка! Иди сюда! Деньги! Еда! Телефон! Давай все и снимай пальто! Все снимай!». На моем пути возникла уличная банда бомжей, которые уже еле брели, но были агрессивны и неадекватны. И тут, как в сказке... Из-за угла лязг бронетранспортера, дикий свист и крик: «Пошли отсюда, твари! Быстро! Девушка, поехали с нами! Поехали! Залезай!». Множество рук навстречу. На бронемашине сидели человек 15 солдат.
Но в этот момент в воздухе раздались свистящие звуки приближающегося артобстрела. Бронетранспортер рванул с места, бомжи побежали, я осталась одна. Подумала: «Слава тебе, Господи!».
Смерть шпионам
Этот день был по-особому морозный и приветливый. Шла по новеньким тротуарам фронтового города, почти смирившись с мыслью, что поломойка – это не так уж и плохо. Дают четверть пайка, можно прокормить ребенка. И взрывов сегодня не слышно, и солнце светит. Не ведала, чем это мне обернется.
Переоблачившись в некую униформу (белую блузу и светлые джинсы), повязав на голову кружевную белую тряпку, вырезанную из летнего платья, приступила к своим обязанностям.
Неожиданно в гулком коридоре, как удары сердечного ритма, раздались железные шаги. В помещение кухни ворвались два огромных человека в серо-синем камуфляже с оружием.
Фото: Алексей Песков
– К стене! Лицом к стене!
– Я?
– Руки вверх!
Подняла мокрые руки с ярко-алым маникюром. Обыск и тактильное ощупывание продолжались дольше, чем в кинофильмах.
– Руки за спину! Выходи за направляющим!
Очень быстро в сопровождении незнакомых амбальных лиц прошли все гулкие коридоры, вышли на улицу, подошли к сараю. Услышала, как закрылся за мной замок. Темно. Мороз. Шифоновая блузка не греет. Первыми замерзли руки.
– Ну что с ней делать?
– Да расстреляйте и все! Невелика печаль!
Узнала голос расплывающейся на казенных харчах поварихи Аньки.
– За что?
– Как за что? Ты посмотри на нее! Откуда у нее это все?
– Что все? Что она сделала?
– Посмотри, как она одета! Какие у нее крашеные волосы! Какие вещи носит! Ты видел, какой у нее маникюр?
– Ну и что? Баба, как баба! Еще и красивая!
– Это у вас всех глаза повылазили. Шпионка она! Только шпионки так одеваются! Ты шубу ее видел? А сапоги? Мы специально смотрели! Там даже подошва из кожи! А в сумке у нее духи французские! Где она их взяла? Подумай сам! А как разговаривает? Ты слышал: все «спасибо» да «пожалуйста». Не может такая стерва быть за ДНР! Это ее укры нарядили и отправили сюда!
– Ладно, разберемся.
Голоса стихли, мороз усилился. Больше всего думала о дочери, о том, что не успела ничего толкового для нее сделать. Прошло четыре часа в заточении.
– Выходи! Чего трусишься? Чего дрожишь? Садись в машину!
В салоне черного купе было удивительно тепло и комфортно. Два грандиозных военных пытались вести светские беседы, технично расспрашивая биографию.
– Сюда как попала?
– На фронт хотела.
– А что на фронте делать собиралась (мужчины задыхаются от смеха)?
– Родину защищать!
– Ну да, это ты можешь – сразу видно… Сейчас проверим, где ты живешь.
Приехав на линию разграничения, где стоял мой дом, собеседники приумолкли.
– И тут твое жилье? Это же самый опасный район, здесь бомбят.
– Здесь бомбят всегда. Еще и снайперы работают.
– А кто забор переехал?
– Танки...
– Ладно! Мы тебя привезли. Продукты сейчас выгрузим. Вот наш телефон. Завтра иди в исполком и потом сразу же нам позвони.
– Спасибо, ребята! Спасибо, что не расстреляли!
– Ты что, смеешься? Мы же русские!
Дорогие Коля и Сережа! Я о вас всегда помню. Спасибо, что вы – русские!
Мама
Удивительно переносится летний зной в опустевшем городе. Горячий ветер продувает пустоту по безлюдным улицам. Все вроде бы на месте: дома, столбы, деревья. И – вакуум, никого нет. Нет машин, людей, не работают светофоры. Расплавленный асфальт парит. И так не хватает суеты.
Пройдя по центральному бульвару – месту престижа и местного кича, повстречала кошку. Видимо, в прошлом была она хороша и даже роскошна. Пушиста и солнечно рыжа. А сегодня плелась по мостовой с видом бездомной занятости. Себя почему-то ощущаю так же.
Дверь студенческого общежития, где когда-то жила, учась в институте, отворилась с причитанием старухи. Она давно не видела гостей. Да и не рада им. Чему радоваться? Люди оставили ее. Некому заботится о доме, о большом хозяйстве. От непрекращающихся взрывов большинство стекол испарилось. Рамы рукоплещут тишине при малейшем ветре.
На полированном пыльном бетонном полу касание каждого каблука пронзительно и тревожно.
– Ау! Люди!.. Есть здесь кто?
Глухонемая печаль здания отзывалась эхом.
– Ну чего ты орешь, дура! Нет здесь никого. Только мы, бомжи нового тысячелетия.
На пороге появилась фигура женщины. Черное лицо еще хранит остатки былой красоты, а волосы – вкрапления жгучевишневого окраса.
– Извините, пожалуйста! Вы не подскажете...
– Не ори здесь! Инвалиды есть и лежачие. Куда идешь? Что надо?
– Дети... Мне сказали, что здесь были дети.
– Да, где-то на этаже. Девка орет постоянно, а пацан больной на голову стал.
Ступеньки... ступеньки... привет, ступеньки. Мы виделись с вами последний раз 25 лет назад. Технолог-машиностроитель – звучит гордо. И до сих пор думаю так с полной уверенностью. Люблю тебя и помню, мой механический факультет, общежитие номер четыре.
Горький детский крик прорезал тишину.
Бежать! Срочно! По две ступеньки вверх. Не задыхаться! Ты же спортсменка в прошлом. Что-то случилось. Беги!
В конце длинного полумрачного коридора две маленькие фигурки. Крик переходит на редкое всхлипывание.
– Привет, почему плачешь? – беру в ладонь пухленькие маленькие грязные ручки.
– Ма-ааааааа...
Мы обнимаемся и меня пронзает жалось к этим беззащитным существам.
– Как тебя зовут, Котик?
– Я не Котик, я – Валя.
– А хочешь, буду звать тебя Котиком?
– Ма-ааааааа...
– А кто это с тобой рядом?
Заметила маленький комочек, сидящий под батареей и перебирающий груду старых окурков. Тихонько, один за одним мальчик складывал их в пол-литровую черную от пепла банку.
– Это Киря, мой брат. Он не разговаривает.
– Почему?
– Не хочет, забыл все.
– Идите, я вас обниму и буду жалеть.
– Ты пахнешь вкусно... как моя мама.
– А ты – самая хорошая девочка на свете! – еще сильнее прижимаю крошку к себе.
– А моя мама... – слезы полились у сироты огромными ручьями на грязные липкие щечки.
– Валечка, котик мой, птичечка моя маленькая...
– А ты... а ты... ты будешь моей мамой?
– Да, котик, да, моя птичечка, я буду твоей мамой. И буду приходить к тебе каждый день. Мы будем с тобой сидеть вместе, разговаривать и обниматься. А потом мы найдем твою маму, позовем ее, и она придет. Только нужно подождать. Хорошо?
Валя заснула на моих руках и уже не слышала, что я ей говорю.
Кирилл – 3 года, Валя – 6 лет. Донецк. Детский центр развития для детей беженцев и переселенцев.
Конфетки-бараночки
– Папиросы! Сигареты! «Казбек»! «Мальборо»! Папиросы! Сигареты! «Тройка»! «Беломор»! – весело надрывает горло краснощекая торговка в солдатской фуфайке и кроссовках, обмотанных, когда-то модными мохеровыми индийскими шарфами. Лютый ветер, невероятная сырость и черное военно-снежное небо дополняют колорит обстановки.
– Ты что, новенькая? – бодро обратилась краснощекая.
– Да, – еле прошептала я леденеющими губами.
– Ну подходи, не боись, сейчас согреемся. За знакомство! Держи стакан, – протягивает мне 50-граммовую граненую советскую рюмку, на ходу протирая подолом вылезшего из-под фуфайки свитера.
– Спасибо огромное, но извините – не пью.
– А ты че морду воротишь, учительница что ли? – не унимается новая знакомая. – Меня мамой Любой зовут.
– Очень приятно. А почему мама? Ведь вы еще молодая.
– Да должны они мне все – полбазара. А ты не боись, учительница, научишься, – разливалась смехом Люба.
Импровизированный рынок расположился возле ворот некогда областной клинической больницы. Три года из пяти пришлось заходить в ворота этого помпезного старинного здания и познавать на практике азы великой науки, превращаясь в дипломированного практического психолога с клинической практикой. И вот теперь, как апостол Павел при ногах Гамалиила, стою снова у этих ворот.
– Папиросы! Сигареты! «Казбек»! «Беломор»!
– Молоко! Конфеты! – начинаю тихо блеять вслед любашиной песне.
– Сейчас попрут разные, держи карман и смотри в оба! Бомжам не раздавай, но и не жадничай тоже, – учит меня мама Люба. – Мужиков обвешивать можно, а баб – сложно. Мужики, они простые здесь остались. А бабы за копейку удавятся. Ты смотри, кто перед тобой. Смекнула, училка? – не унимается соседка.
– Молоко! Сметана! Творог! Масло! Конфеты! – пытаюсь пищать на ветру.
– Девочка! – услышала скрипящий голос пожилой женщины,– почем у тебя творог?
Спрашивала маленькая сморщенная старушка в тоненьком коричневом кримпленовом пальто и темно-синем круглом берете с начесом. Ответ мой бабуля и не слушала, разговаривая сама с собой.
– Почем у тебя сметана, милая? Почем молоко?
– Не отвечай ей, – шепчет Любаша. – Это побирушка.
– Девочка, дорогая, положи мне, пожалуйста, пол-ложечки творога, – худая пожелтевшая рука протягивает зеленоватый кусок полиэтиленовой тряпки, бывшей когда-то пакетом. – Только денег у меня нет, девочка.
Стараюсь не смотреть в глаза, держусь, а слезы огненным жаром предательски выдают мое состояние.
– Конечно, вот, возьмите, пожалуйста. Немного творога, молока, конфет... Как вас зовут?
– Мария Владимировна. Я учителем физики... была. Спасибо тебе большое, милая.
Любаша не разговаривает со мной уже час. Ее протест и нравоучения не были оценены по достоинству. Мама Люба обиделась и одиноко грелась, протирая рюмку.
– Эй, училка! Когда бомбить будут – все бросаешь к чертям собачьим и бежишь со мной в остановку! А если товар грохнут, то хозяину так и скажешь. Уразумела?
– Сестричка, привет, дорогая! Слышь, помоги, а? Понимаешь, тут две палаты наших ребят. Проведать иду, понимаешь? – перед нашим импровизированным прилавком мужчина лет 45–50. По его виду и поведению сразу понимаешь, что молодость была достаточно интересной и большая ее часть пролетела в учреждениях воспитательного характера.
– Да, спасибо вам!
– Так, иди дальше, потом придешь! – выходит на защиту согревшаяся и смелая Люба.
– Ты, отстрянь! – парирует проситель. – Сеструха, помоги! Выручи! Прошу! Я, Василий, не я буду! Через час-два все принесу и отдам. Там у пацанов деньги в палате. Сходить некому, чтоб пожрать купить, пойми! Поверь мне! Шоб я сдох!
– Пожалуйста, не надо, живите! Что вы хотите взять?
– А давай все, что есть! Там пацаны лежачие! А мы с Лехой их сейчас и обрадуем!
Только сейчас заметила фигуру присоседившегося к прилавку товарища.
– Вы знаете, у меня нет таких денег, чтобы оплатить хозяину вашу покупку. Понимаете, я здесь первый день. Мне нужно будет отчитаться.
– Та не переживай ты, сеструха! Солдат ребенка не обидит! – уволакивал Леха бидон с молоком.
Я поняла, что не смогу остановить их. Леденящий ветер проник в мое сердце. Нет, не хочу давать место сомнению. Конечно, понимаю, что глупо. Понимаю, что разыграли.
– Ну что, училка? Встряла? – понимающе и проникновенно Любаша настраивалась мне сочувствовать. – Ты хоть весы никому не подари. Кассу тебе помогу перекрыть. Но больше не проси, сама виновата. Видишь, разводилово кругом. Два часа уже ждешь…
Погода не унималась и к промозглому ветру добавился невероятный мороз, от которого, казалось, вся кровь в организме начала превращаться в стекло.
В одно мгновение кто-то подхватил и закружил на руках. Видимо, от мороза схожу с ума. Наверное, так выглядят галлюцинации. Деревья и больница, забор и дорога...
– Ну, сеструха, не улетай! Обещали, что придем, мы пришли! – счастливый и довольный Василий сиял вставными золотыми зубами. – Божечки родные, Леха! Глянь ты на нее, она уже еле стоит! А руки-то, руки… Давай погрею.
– Сестричка! – начал свою важную речь Леха. – Мы тут с пацанами решили так: мы не знаем, скока это все стоит. Ну шоб ты не обижалась, это все тебе! – положил в мою руку перевязанный зеленой резинкой денежный цилиндр.
– Знаешь, сеструха, езжай домой. Пусть все у тебя будет хорошо! – Василий открывал дверь пятнистой машины.
– А весы? А касса? – недоумевала я. Но дверь автомобиля закрылась, и водитель в камуфляже учтиво спросил:
– Вам куда?
– А весы? А касса? Мне нужно сдать деньги за товар!
– Да не переживайте, гражданочка. Там все будет хорошо! – улыбался водитель. – Эти люди решат любые вопросы и никогда не обидят никого. Это же полевые командиры.
Недоверие не давало мне покоя. И полученный денежный цилиндр с суммой, втрое превышающей нужную, перемешал все мои мысли.
– Мама Люба! Как там дела? Вы отдали весы и стол? – звоню своей новой подруге ранним утром следующего дня.
– Эх, училка, спасибо тебе! У нас у всех день фартовый. Товар скупили весь. Со всеми рассчитались!
День торговли показался мне вечностью. На рынок больше не пошла. Еще неделю не могла согреться, а буржуйка и одетая поверх куртка не давали полного ощущения комфорта из-за отсутствия электричества и горячей воды (установкой «Град» перебило трубу «Водоканала»). На войне, как на войне.
…22 апреля 2020 года на украинских телеканалах состоялась премьера документального фильма «Год президента Зеленского», в котором этот герой с амплуа комика сделал заявление в отношении конфликта на Донбассе.
«Я уверен в том, что за мою каденцию мы закончим эту войну. Уверен лично. Я говорил, что готов ждать год, готов работать год... Никто страну не сдал, ничего такого не подписано... Частичные победы, наверное, есть, но будем ждать полного результата. Когда действительно мы вернем наши территории в Украину», – сказал Зеленский.
Президент Украины забыл спросить только об одном. А хотят ли жители неподконтрольных территорий возвращаться в липкие киевские объятия? Ведь народная память еще не на одну «каденцию» сохранит картины лишений и страданий гражданской войны, убийство женщин, стариков и детей. Эта память – как прививка от возвращения в прошлое.
