Обречённые на зло
Если человек катится по крутой ледяной горке, вовсе не обязательно, что он при этом испытывает восторг. Может быть, конечно, что он ликует и визжит «ух ты, как здорово!». Но может быть – он пытается остановится, руками и ногами цепляется за лёд, хоть на льду и не за что зацепиться, кричит что-то вроде «Нет! Не хочу! Не надо! Я туда не поеду!». Но всё равно едет. Потому что есть на свете такие поверхности, скатывание по которым независимо от воли и желания человека. Капитализм и рыночная экономика – один из примеров такой поверхности...
Хочет ли конкретно взятый добропорядочный европейский буржуа с хорошим образованием разрушать сложившееся в Европе социальное государство? Скатываться ко временам Тюдоров и их кровавого рабочего законодательства, ко временам мглы, бесправия и каторги для большинства населения? Предположим, что нет. Он напоминает того невольного седока ледяной горки, который кричит «нет, не хочу, не надо». Что это меняет? Ничего. Со своей рыночной экономикой он находится на той наклонной плоскости, на которой нельзя остановиться. Не он движет – обстоятельства движут им.
А он кричит, конечно. Руками машет. Всячески тормозит процесс и сам в ужасе от скатывания. Он хочет, чтобы мгновение европейской эпохи «АББЫ» остановилось, ибо оно прекрасно не только для его рабочих, но и для него самого, хозяина производства. Подобно тому, как английские короли эпохи «огораживаний» кричали, махали руками, ёжились от ужаса, издавали указы один грознее другого... А «огораживаний» остановить не смогли!
Капиталист Ирландии или Тосканы – современный доброжелательный человек, он не хочет возвращения в жуть XIX века. И если бы кто-то спрашивал его хозяйского мнения – то этого возвращения в жуть и не случилось бы, Европа так же благоухала бы, как в эпоху «АББЫ».
Беда вся в том, что его мнения никто не спрашивает. Капиталист в рыночной экономике такой же заложник ситуации, как и его рабочий. И цену труда, и условия труда – назначает не он, хозяин-собственник, а рынок. Если хозяин-собственник пойдёт против воли рынка, то обанкротится.
Рынок же – безмозглый, подобный мясорубке, инструмент сокращения издержек всех видов. Кто делает продукт дешевле всех – тот и выигрывает конкуренцию. Конкретному капиталисту, который живой человек, вроде меня или вас – это очень не нравится. Но его мнения никто не спрашивает.
Выиграет тот, у кого зарплата ниже, чем у других. Выиграет тот, у кого рабочий день длиннее, и кто выжимает из своих рабочих больше, чем другие. Выиграет тот, кто наименее обременён социальными расходами, тот, кто наиболее жёстко, на износ, эксплуатирует инфраструктуру и окружающую среду. Именно такой упырь выиграет в битве за снижение издержек в себестоимости продукта и «возьмёт» рынок. А другие капиталисты будут или подстраиваться под упыря – или сдавать ему рынки вплоть до полного собственного банкротства.
В воспоминаниях легендарного менеджера, гуру менеджмента Ли Якоки есть такой эпизод, в котором он говорит руководству профсоюза: "Или вы соглашаетесь на снижение зарплаты, или я закрываю завод и вы все безработные". Профсоюз подумал - и выбрал первый вариант. Чтобы подсластить пилюлю, Ли Якока сделал себе зарплату... в 1 доллар. Мол, ребята, в трудные времена я с вами.
Интересно что? Ни профсоюз, ни сам Якока не хотели снижать зарплату. Это была мера вынужденная, продиктованная адскими законами свободного рынка. Хозяин или топ-менеджер выбирают ухудшение жизни рабочих - или собственное банкротство. Иногда самые человечные из них идут на банкротство...
Безмозглый механизм снижения производственных издержек, «буржуазной бережливости» давит на конкретного капиталиста. Он не просит – приказывает конкретному фабриканту. Он не шутит – и не терпит непослушания. Ну, послушайте, будь на месте буржуя вы или я – как бы мы смогли продать за 5 рублей веник, которые на рынке продаются по 2 рубля?!
Вы хотите высокую зарплату рабочим – а это входит в себестоимость продукции. Вы хотите социальных пакетов – а они входят в себестоимость продукции. Вы хотите выпустить пожилых на пенсию – но и пенсии неумолимо входят в себестоимость продукции. Любое доброе дело на фабрике входит в себестоимость продукции этой фабрики.
В отчаянии благонамеренный буржуа, доброжелательный и уважаемый человек, собирает своих коллег по угнетательскому классу. Предлагает им заключить договор – не снижать уровня жизни совместными усилиями. Совместно карать тех, кто хочет снизить себестоимость продукции ценой снижения социальных расходов. И – о чудо! – добивается соглашения. Другие буржуа – тоже европейцы, тоже образованные люди. Они не хотят грязи и ужаса XIX века. Они собираются блюсти социальные завоевания прошлого столетия в национальном масштабе...
И на какой-то миг кажется, что человек, сползавший по льду наклонной плоскости, зацепился, удержался... Но, увы, удар наносит ГЛОБАЛЬНОСТЬ современных рынков.
Допустим, вы там все добренькие, во Франции, вы все решили совместно щадить своих рабочих. А в Малайзии не такие добренькие, и они своих рабочих щадить не намерены. Очень быстро национальный рынок начинает заполнять продукция из колоний с жуткими условиями труда. Она дешевле! Покупатель перестаёт брать дорогой местный продукт – предпочитая продукт, сделанный дешёвыми руками рабов.
А вы – фабрикант. Вы хороший человек, и вы всей душой не хотите страшной нищеты 90% населения. Но вы, как раньше говорили, «на хозрасчёте». И если продукцию вашей фабрики перестали покупать – то вы уже ничем ни рабочим ни самому себе помочь не в силах.
Скрепя сердце и со слезами на глазах вы срезаете расценки рабочим. Отменяете социальные выплаты – одну за другой, как в Малайзии. Иначе вам за малазийскими шустрыми торгашами не угнаться...
Вы отодвигаете сроки выхода на пенсию, а потом и вовсе отменяете пенсию – ибо дышит в спину Китай, в котором государственной пенсии... нет. Вы хотите оставить 8-часовой рабочий день, но в Южной Корее 12-часовой рабочий день, и что с этим делать?!
Сегодня Европа сползает во мглу рыночной безысходности по наклонной плоскости.
Угол этой плоскости у разных стран – разный. Мера сопротивления силе скольжения тоже разная. Итог один: все идут в ад, просто разными темпами.
Чем глобальнее процесс – тем больше его инерция. Социальный капитализм эпохи «АББЫ» не желает сдаваться, сопротивляется, контратакует. Ввести условия жизни рабочего XIX века в XXI веке за один день никто не даст. И за один год никто не даст. Скольжение, имеющее характер неизбежности, тормозят и замедляют все, и всем, чем можно. И рабочие в Европе, и капиталисты в Европе привыкли к определённому образу жизни, ни те, ни другие не хотят от него отказываться. В попытках уравнять итальянского или французского рабочего малазийскому или бразильскому – все видят мракобесие и гнусность.
Ликвидируемые социальные завоевания ХХ века не хотят идти в печь, они руками и ногами упираются. Каждая мера, ухудшающая социальное положение масс, носит КАК БЫ временный и КАК БЫ локальный характер. Все в один голос просят не считать её за тенденцию. Но именно потому, что ВСЕ против неё – а она, тем не менее, случается – становится ясно, что она и есть объективная тенденция.
Капитализм метрополий не только БОИТСЯ резко ухудшать жизнь трудящихся – он и НЕ ХОЧЕТ её ухудшать. Это не его выбор, это скольжение по наклонной плоскости, которое он не может перебороть.
И тем не менее, вся хвалёная европейская социальность, которой так много соблазняли советскую бестолочь, рассыпается. Помаленьку, по винтику, по гвоздику, по кирпичику – время неумолимо растаскивает её.
Вынужденный начать экономить на людях, капиталист делает это с видимой неохотой и чайными ложками. Кто понаглее и циничнее других – бежит впереди паровоза. Тот, кто совестливее – тормозит процесс, как может, но волочится за тенденцией...
Конечно, для мышки и кошка зверь. А для нищего рабочего хозяин кажется самовластным владыкой. Этот романтизированный взгляд на банкира и капиталиста отразил К.Маркс, неоправданно расширив (в теории) волю частного собственника.
Но на самом деле – капиталист такой же раб системы, как и его рабочий, только уровнем выше. Никакой он не «частный собственник» - он назначен в миллионеры правящей кликой, и ею же может быть в любой момент снят с «должности».
Для того, чтобы владеть рабами – необходимо самому стать чьим-то рабом, жалким в своей услужливости и лакействе. Это очень просто объяснить, если снять романтические шоры марксизма с его безликими «классами».
Допустим, вы капиталист. У вас, допустим, 100 рабочих. Можете вы их сам по себе угнетать? Нет. Если 100 человек придут вас бить – как один справится с сотней? Стало быть – вся ваша власть держится лишь на вашем праве позвонить и вызвать команду карателей.
Если усмирители не приедут по вызову разбираться с вашими рабочими – ваша власть кончилась. Сотня продиктует одиночке свои условия, какими бы они ни были.
Но если это так – тогда вы намертво зависимы от того, кто присылает карателей. Он ваш господин – вы его раб. Что он ни прикажет – вы обречены делать, хотите или не хотите. Начнёте артачиться – он найдёт другого рабовладельца, покладистее вас. Той же командой карателей, которой он удерживал ваших рабов в повиновении вам – он вышибет вас с «вашей» фабрики.
Так есть ли частная собственность у «владельцев» заводов, газет, пароходов? Видно же, что нет. Они владельцы только до тех пор, пока им дают быть владельцами. Вся их т.н. «собственность» - держится только на сговоре с правящей кликой. Потеря доверия у правящей клики – есть потеря т.н. «собственности».
Повторю, а вы запомните: чтобы иметь холопов, нужно самому быть чьим-то холопом. Когда вышестоящий хозяин (сам чей-то раб) вами доволен – вы тоже изображаете хозяина. Как перестанет быть вами довольным – скормит вас вашим же рабам...
Вопреки сказкам вульгарных марксистов, пирамида власти не имеет автономных анклавов: она жёстко, по принципу госслужбы интегрирована – если, конечно, речь не идёт о махновщине, о хаосе «вольного» бандитизма – который, как вы понимаете, долго продолжаться всё равно не может.
И пусть рабочий смотрит на владельца завода как на всемогущего и всевластного Зевса-громовержца, сам-то «зевс» (любой из них) – прекрасно знает, на каком ковре в чьей приёмной должен на карачках ползать, чтобы сохранить свою власть над рабочими.
Не только апологеты, но и оппоненты рыночной экономики не учитывают метафизического потенциала ненависти, человеконенавистничества, который заложен в самом механизме рыночной конкуренции.
Вместо сотрудничества - выживание одного из двух. Вместо общего дела - "Боливар не вынесет двоих". "Ничего личного - только бизнес". "Если не ты его, то он тебя". "Стреляй первым - иначе он тебя пристрелит"...
Выслужиться до сладкого этажа в пирамиде власти очень трудно, мест там мало. Конкуренция превращает людей в стальных крыс.
Существует механизм отсева добряков – добрый по характеру человек выбраковывается капитализмом, даже если случайно попадает наверх (наследник, или стечение обстоятельств, или какой-то сбой системы, и т.п.) Он выбраковывается в автоматическом режиме, потому что всякая его снисходительность на верхних уровнях иерархии капитализма оборачивается против него.
Вопрос не в том, что добрый человек не может стать миллионером; иной раз может. Вопрос в другом: как ему удержать достигнутое, оставаясь добрым человеком? Ответ: никак.
Найти клад может любой, это вопрос случайности. Но когда клад найден – сможешь ли удержать его, когда отбирать начнут? Смог – значит сам монстр пострашнее других. А не монстр – так отберут. Не с той, так с другой стороны, не те, так эти. Хищников в мире много, и все голодны...
Не только друзья, но и враги капитализма, его критики – не понимают до конца механизма ИНФЕРНАЛИЗАЦИИ ОТНОШЕНИЙ, заложенного в конкурентно-рыночных отношениях. Инфернализация, то есть путь в ад из современного (да и любого традиционного) социума – ведёт тех, кто хочет, и волочит тех, кто не хочет идти за ней.
Она их тащит за все места, как хищник добычу – за волосы, за ноги, мордой по асфальту, они брыкаются, упираются – но движутся всё равно в сторону инфернализации. Причём, за счёт сопротивления – отставая от тех, кто добровольно и самостоятельно превратил себя в циничного адского пса.
Я, как учёный, категорически против того примитивного взгляда на капитализм, который свойственен многим. Они представляют капитализм как заговор некоей группы лиц, занимающихся злодействами от нечего делать, так сказать, «исключительно из жестокости и по чистой злобе». Весь капитализм часто считают лишь злой волей кучки хозяев жизни, которые ни с того, ни с сего взбесились.
На самом деле – «хозяева жизни» такие же заложники судьбы и обстоятельств, как и их рабочие. Хозяева жизни подобны серфингистам, изо всех сил удерживающимся на гребне волны. Они не управляют волной, они лишь цепляются за вершину, стараясь, чтобы волна их не сбросила. Не отрицая фактора личной злобы, параноидального садизма некоторых капиталистов – полагаю, что главную роль играют всё же иные, безликие, деперсонализированные факторы капитализма.
Инфернализация – продукт отношений, лишённых строгого законодательного нормирования благ. Инфернализация – неизбежный, хотя для многих и неожиданный побочный эффект выхода за «тарифную сетку оплаты труда».
Если общество заранее не определило и не закрепило законом (тарифной сеткой) – кому, сколько и за что благ положено, то неизбежна перераспределительная борьба, в которой сатана премирует деньгами циника и подлеца, штрафует человека мягкого и нравственного. Кто меньше разевал хайло – тот меньше и получил. Кто больше всех борзел и локтями пихался – тот в итоге больше всех имеет...
Неограниченность дохода обуславливает погоню за ним, охоту на него. Почувствовав вкус к деньгам (вкус крови) – человек хочет их всё больше и больше, неограниченно много. Он превращается в метлу для листьев – там, где прошла метла аккуратного дворника, не осталось ни одного листочка, все собраны. Ни одного листочка не оставляет аккуратная метла другим дворникам.
Ни одной копеечки не оставляет алчный другим людям. Подобно адскому пылесосу, он втягивает в себя всё, что вокруг, образуя вокруг себя вакуумную пустоту благ. И кто не ведёт себя, как он – оказывается в этой вакуумной пустоте, без гроша, без всяких средств к существованию.
А оттуда два пути: или в разбойники, с кистенём на большую дорогу, или в могилу.
В конечном итоге рынок делает человека или бандитом, или мертвецом. Это и есть внутренняя анатомия ИНФЕРНАЛИЗАЦИИ общественных отношений, выходящая далеко за рамки скучной политэкономии, простых вопросов производства.
Ведь инфернализация захватывает все сферы жизни (что мы и видим сегодня): духовную, культурную, образовательную, средства массовой информации. И познание и мировоззрение человека становятся час от часа всё инфернальнее. Сатанинские и демонические культы с их кровавыми ритуалами – лишь отражение в кривом зеркале деформированной психики инфернальных отношений людей в обществе. Если человек видит каждый день, как премируют за зло, подлость, предательство и штрафуют за добро, верность, честность, то он неизбежно начинает воображать вселенную кровожадных «богов», алчущих расчленения младенцев...
Чистенькая и благополучная Европа – всего лишь лыжник, шедший по лыжне, проложенной советским первопроходцем. Идти за кем-то всегда легче, и жертв меньше: ведь не ты ставишь рискованный эксперимент, ты лишь изучаешь его результаты. Ты берёшь у первопроходца всё, что у него вышло удачно, и избавляешься от всего, что у него вышло неудачно. Ты учишься на чужих ошибках – вместо того, чтобы делать свои...
Но с крахом СССР, того ледокола, который взламывал инфернальность общественных отношений, вскрылась и вся концептуальная нищета Европы. Её "нищета философии".
Она не донор смыслов, она их получатель. Она никогда не генерировала их сама. Демонтаж социального государства с его жёсткими нормами всеобщего благополучия, которые гарантированы государством, прижавшим хищников – начался почти сразу, как только развалился Советский Союз.
Повторюсь: не отрицая заговоров злых людей, и осознавая всё их значение, необходимо помнить, что инфернализация втягивает в свою воронку и добрых людей, не состоящих ни в каком заговоре. Логика «буржуазной бережливости», сокращения издержек для снижения себестоимости продукта (повышения конкурентоспособности) – безмозглая мясорубка, запущенная в автоматическом режиме.
Она не спрашивает у конкретного капиталиста, хочет или не хочет лично он срезать расценки труда, удлинять и ужесточать рабочий день, сокращать отпуска и выходные, отодвигать, а потом и вовсе отменять пенсию, закрывать школы и больницы и т.п. Очень может быть, что конкретный капиталист этого очень не хочет, и до последнего цепляется за «благодать эпохи АББЫ в Европе». За те блаженные деньки, когда «все всех любили» и никто никого не «кидал»...
А поскольку личность руководителя страны, руководителя корпорации сопротивляется инфернальности рыночных отношений – перемены носят разорванный и с виду бессистемный характер. Появляется Путин на экране и с грустными глазами, обречённым голосом рассказывает нам, что он не хотел повышать пенсионный возраст. И министры не хотели. И никто не хотел. И всем досадно. Но повышаем. Не хотим, а повышаем.
Аргументация Путина – из разряда той, о которой я писал выше: у нас самый низкий пенсионный возраст в Европе, страны, которые гораздо богаче нас – и те сделали пенсию в 70 лет... Куды ж нам деваться?! Не хотим, пищим да лезем...
Может показаться, что Путин просто лицемерит, что ни фига он не сочувствует обобранным. Но я готов допустить, что он, как человек, совершенно искренне не в восторге от адского шага. Правда, это ничего не меняет.
Если ты хочешь идти в «тюдоров ад» эпохи английских «огораживаний» – то пойдёшь широким шагом. Если не хочешь – тебя туда поволочёт течение. Ты будешь ругаться, орать, раскорячивать руки и ноги, цепляться за каждый уступ... А тебя всё равно волочёт – потому что такова логика системы.
Человек, страдающий психическим расстройством по имени садизм (или мазохизм) в восторге от перемен, происходящих на всей планете с конца 80-х годов. Он в восторге – как в восторге была бы Салтычиха, если бы запрещённые телесные наказания разрешили обратно.
Но человек – который не садист и не мазохист, далеко не в восторге. Это касается не только тех, кого бьют кнутом на конюшне, но и тех, кто бьёт. Палач ведь тоже человек. Он тоже обрадовался бы помилованию – если бы судья дал это помилование его жертве...
Рыночная инфернализация сильна не столько садизмом некоторых своих проводников (это второй её двигатель), сколько непониманием большинством людей жёсткой взаимосвязи между тарифной сеткой оплаты труда и человечностью.
Человечность можно сохранить только там, где труд оплачивается по норме, жёстко соблюдаемой, где нет ни возможности безграничного обогащения, ни ужаса безграничного обнищания. А там, где у экономики «ни дна, ни покрышки» – успех одних оборачивается кошмаром для других. И чем дальше – тем больше.
Человеку это не нравится, он грустит, как Путин, а иногда даже идёт на плаху, как святой человек, лорд-канцлер Англии Томас Мор. Но не устранив причины - ненормированности распределения благ – нельзя устранить и её последствия, в виде ползучей инфернализации всего.
Зло, которое добрые канцлеры Томасы Моры вытолкали в дверь – лезет через окно. Когда и окно заколотишь досками – оно спускается через дымоход, выползает через щели в полу, просачивается через сами стены.
Можно жить в справедливом обществе – как в СССР. Можно мечтать о справедливом обществе, по мере сил приближая его приход, как это делало христианство (и на чём выстроена вся христианская цивилизация).
А можно не иметь, не желать и не понимать справедливости, как это было в древневосточных деспотиях, карфагенах, тирах и сидонах. В культах Ваала и Молоха, и у современных либералов, социал-дарвинистов.
Но при полном сбое нравственных ориентиров человека ад гарантирован. Не стройте иллюзий, что ад остановится – например, пенсионный возраст останется в 65 лет. Он обречён обрушаться – до 70, 80, 100 в этой системе. Речь, естественно, не только о пенсиях. Они неразрывно связаны с зарплатами, длиной и условиями труда, всей инфраструктурой проживания масс. Всё это обречено сыпаться, дробиться, застревать на каких-то промежуточных уровнях на несколько лет, а потом снова сыпаться, ниже, ниже, ниже...
