Россия Кира Великого
Персида — область на юге современного Ирана, восточнее древнего Элама. Когда в Азии создавались первые великие империи, персы пребывали ещё в относительной «дикости». К созданию собственной государственности они приступили только в начале шестого века до Р.Х. Но взялись за дело бодро и ловко. Не прошло и ста лет, как персидская империя протянулась от Мраморного моря до Инда и от верховьев Нила до Сырдарьи.
Это была первая настоящая империя в истории человечества, охватившая большую часть тогдашней ойкумены. Интерес представляет не столько её размер, сколько устойчивость. В отсутствии интернета, телеграфа, авиации и даже просто регулярного морского и сухопутного сообщения, при наличии одной относительно благоустроенной Царской дороги от Сард в Лидии до Суз в Эламе держава просуществовала триста лет, несмотря на слабость отдельных правителей, регулярные попытки переворотов, периодические мятежи и постоянный конфликт с полисами Эллады (греко-персидские война).
Империю Ахеменидов захватил, но не разрушил лишь гениальнейший из завоевателей всех времён и народов Александр III Великий, царь Македонии и глава Коринфского союза, специально созданного его отцом Филиппом II Македонским для войны с Персией. Более того, для своей мировой державы, созданной фактически на основе персидской империи, Александр перенял административную систему персов. Сохранилась она и в государствах, выкроенных из империи Александра после его смерти диадохами. Сохранилась эта система и в Парфянском царстве, и в государстве Сасанидов. Её отголоски были заметны вплоть до последней трети ХХ века в виде титула персидского монарха шахиншах (царь царей). При этом последний шахиншах Ирана Мохаммед Реза Пехлеви, пытаясь создать в Иране современное светское государство, апеллировал именно к ахеменидской традиции.
Происхождением от Ахеменидов азиатские династии гордились куда дольше и основательнее, чем происхождением от Чингисхана.
Так что же такое придумали Ахемениды, что их помнят через тысячелетия, в то время, как их предшественники: мидийские, эламские, вавилонские и даже большинство грозных ассирийских царей давно забыты всеми, кроме историков? Придумали они гибкую систему управления, позволявшую сохранять политический контроль над огромными территориями, населёнными сотней разных племён и народов, разделённых полноводными реками, морями, непроходимыми пустынями и горными хребтами, без постоянного военно-полицейского присутствия центра, опираясь преимущественно на «местное самоуправление». Причём контроль был настолько действенным, что позволил создать мощную фискальную систему, обеспечившую выпуск первой в истории человечества мировой валюты — золотого дарика. Преемник дарика — римский солид — появился лишь через шестьсот лет после того, как со смертью Александра Македонского чеканка дариков прекратилась. Да и повторить успех Ахеменидов в плане создания великой империи смогли только римляне, но их империя была куда менее внутренне устойчивой.
Проблема любой империи — пространство. Чем больше государство, тем сложнее центру вовремя реагировать на проблемы регионов. Запаздывание реакции центра, равно как и неадекватная реакция, вызванная плохим знанием состояния дел на местах, а также чуждость назначенных центром чиновников местным традициям, приводит к росту отчуждения. В конце концов провинции приходят к выводу, что центр только собирает налоги, но не способствует защите их интересов, сепаратистские движения возникают и нарастают, пока не разрывают империю. Такое в истории случалось многократно даже с китайскими империями, декларирующими преемственность, принадлежность к одной цивилизации, но не способными прервать цикл расцветов/распадов.
В условиях Древнего мира наладить постоянный обмен оперативной информацией центра с регионами было в принципе нереально. Поэтому большинство империй распадалось либо сразу после смерти создавшего их завоевателя, либо через два-три поколения, как только центр терял возможность удерживать провинции железной рукой.
Древний Китай скрепляло сознание этнического единства и необходимость коллективных усилий по ирригации и по защите от варварских вторжений. Для реализации этих задач была создана мощная дорогостоящая, неповоротливая и далеко не всегда эффективная, но всегда коррупционная бюрократическая система. Рим, пока был в силах, опирался на систему государственных дорог, по которой можно было легко перебрасывать легионы, а также на военно-бюрократическую систему, обеспечивающую исправное функционирование военно-логистического механизма. Как только эта система перестала работать по причине исчерпания ресурсов, необходимых для её содержания, империя распалась.
В империи Ахеменидов не было ни осознания этнического родства (многие народы даже не знали о существовании друг друга), ни мощной дорогостоящей бюрократии, ни постоянной армии. За исключением царской гвардии «бессмертных», войска набирались ad hoc, и армия империи, по сути, состояла из племенных ополчений, на позднем этапе дополненных контингентами греческих наёмников, также набираемых на конкретную войну. В мирное время централизованная военная структура как таковая отсутствовала.
С задачей политического контроля огромных пространств цари царей справлялись восхитительно просто. После завоевания организация власти на местах не менялась. Местные царьки, вожди племён и народные собрания полисов осуществляли свою власть без серьёзного вмешательства персидского центра. Регионы платили умеренный налог и выставляли контингент в имперскую армию в случае войны. Для удобства военно-фискальной деятельности группы регионов объединялись в сатрапии — крупные провинции-наместничества. В принципе сатрапом мог стать каждый, назначение зависело только от царя царей. Но поскольку последнему надо было удовлетворять амбиции своей многочисленной родни и знатных персидских родов, то в результате сатрапом, как правило, становился знатный перс, реже — мидянин. Полномочия сатрапа не были чётко прописаны, но фактически главной в его деятельности была военно-фискальная функция. В конкретные административные проблемы сатрапы вникали редко, в основном если местная власть не справлялась настолько, что возникала угроза нормальному течению жизни в провинции.
Местные цари помельче контактировали с центром через сатрапа, более крупные или занимающие важное стратегическое положение «царства» имели прямой выход на царя царей. Персы (центр) обеспечивали всем равную защиту и равные возможности участия в имперской торговле. Огромные пространства империи давали возможность беспошлинно торговать на невиданных ранее расстояниях. Нельзя сказать, что в империи Ахеменидов существовала единая экономика, но интересы имперской торговли не менее эффективно связывали различные области империи. Ещё раз обращу внимание, что её военное поражение от Александра Македонского не вызвало разрушения внутренних связей и распада державы, не возникли очаги сепаратизма. Инициаторами последующего раздела стали честолюбивые диадохи, а вовсе не местные элиты, которых вполне устраивало существующее положение вещей и которые предпочитали сохранение империи путём смены династии борьбе с завоевателем. Хотя до тех пор, пока монархия Ахеменидов сопротивлялась, они исправно выполняли свои обязанности, выставляя контингенты на борьбу с Александром.
Ахемениды изобрели нечто вроде политического симбиоза центральной и местных элит, в рамках которого каждый выполнял свои обязанности, и центр был заинтересован в регионах не меньше, чем регионы в центре. Империя была построена на базе взаимной выгоды входивших в неё народов.
В России уже пару десятилетий не прекращается дискуссия о том, что делать с бывшими имперскими территориями, превратившимися в независимые государства: возвращать их силой или, наоборот, создать на границе непроходимый барьер, чтобы не допустить реинтеграции «нахлебников». Есть и третья теория: надо, мол, придумать для отпавших территорий некое заманчивое предложение, «показать им перспективу» и они сами к России потянутся.
Последнее просто глупость. Люди, говорящие «мы упустили Украину (Белоруссию, Казахстан, далее по тексту), так как у нас нет для них заманчивой перспективы, вот они и смотрят на Запад», почему-то не задумываются, что с тем же успехом можно сказать, что Запад нас упустил, так как не смог нам предложить заманчивую перспективу. При этом с Китаем, Ираном или Индией мы друг друга не «упустили», хотя никакой «перспективы» друг для друга не придумали.
Получается, что не какая-то мифическая «перспектива» решает, кто куда смотрит и с кем хочет взаимодействовать, а вполне прагматичные соображения. На Запад в основном смотрят, рвутся или уже прорвались бывшие республики СССР и европейские страны бывшего «социалистического содружества». Причина понятна — они её открыто называют. Они боятся, что, когда Россия полностью восстановится, она лишит их суверенитета или серьёзно его ограничит. Ограничение их суверенитета Западом они не воспринимают как угрозу, поскольку считают, что главная опасность исходит от России, и уступки Западу для них являются приемлемой платой за «спасение» от России.
Это является базовой настройкой их внешней политики, и никакие «перспективы» здесь ничего не изменят — только испугают ещё больше.
При этом Россия в своё время не случайно расширилась до пределов Российской империи и СССР: речь шла о необходимых мерах по обеспечению безопасности государства и реализации его жизненных интересов. То есть, так или иначе, Россия будет возвращаться к восстановлению своего политического влияния в этих регионах. Экономическое потеряно лишь отчасти, поэтому его восстановление не является приоритетной задачей. Важно укрепить политическое влияние там, где сохранено экономическое, а уж потом решать, что делать с теми регионами, где экономическое потеряно.
При этом надо понимать, что над частью ушедших территорий России придётся восстановить свой прямой суверенитет (как над Крымом). Например, прямой сухопутный доступ в Калининград — принципиальный вопрос безопасности не только России, а всей Европы (если не мира). Слишком часто в последнее время изолированное положение Калининградского эксклава пытались использовать для провокации европейской войны с Россией (которая легко может перетечь в мировую ядерную), чтобы оставлять этот вопрос на самотёк.
Но в иных случаях военно-политический и экономический контроль не обязательно означает также контроль административный. Система контроля территорий в современных условиях может быть даже гибче, чем у Ахеменидов. Формальный суверенитет может сохраняться полностью, как у Европы по отношению к Америке. В конце концов Ахемениды выступали гарантами интересов безопасности и экономических интересов местных элит. Нового покровителя эти элиты начали себе искать лишь в тот момент, когда стало ясно, что с выполнением этих своих функций персидская держава не справляется — она проигрывает Александру. Соответственно теперь Александр выступил гарантом прав и интересов местных элит.
Но, кто защищает интерес элит, тот их и легитимирует. У всех внутри страны есть оппозиция, враги, желающие отнять власть. Пока вас поддерживает имперский центр, они ничего не могут с вами сделать. Поэтому украинская оппозиция всё время ездит в США с просьбами отказаться от поддержки очередного президента Украины и перенести своё благоволение на оппозицию, легитимировав её, таким образом, как новую власть.
Если вдуматься, то после распада СССР произошёл процесс, аналогичный захвату Александром державы Ахеменидов. Бывший московский центр не смог больше обеспечивать интересы местных элит — понадобился новый. Только персы обрели его внутри своей державы в лице Александра, провозгласившего себя новым царём царей, а постсоветские государства извне — в лице США и коллективного Запада. Теперь, на новом витке истории, Запад перенапрягся и больше не может обеспечивать экономические и политические интересы местных лимитрофных элит в Европе и на постсоветском пространстве. Через некоторое время они поймут, что, кроме России, у них нет точки опоры.
В российских интересах применить при восстановлении своей сферы влияния гибкий ахеменидский метод. Территории, имеющие стратегическую ценность, включить в свой состав, не обращая внимание на «мнения» и «желания» конкурентов, союзников и местных элит.
А вот территории, всё значение которых заключается в создании буферной зоны, прикрывающей российские границы (особенно в Средней Азии и, возможно, частично в Закавказье) можно оставить и формально независимыми, установив над ними политический контроль, но оставив в руках местных элит администрирование. В нынешних условиях это можно сделать даже с сохранением формального суверенитета.
Как показал распад СССР и как демонстрирует сейчас кризис Запада, формальное включение территории в состав страны или блока не обеспечивает контроль в том случае, если центр слабеет. Наоборот, в таком случае сепаратизм территорий требует от центра дополнительного расходования ресурса с целью их удержания, что быстро приводит к углублению кризиса и переходу его в стадию разрушения, после чего центр теряет гораздо больше территорий. Фактически контроль над территорией обеспечивается заинтересованностью местной элиты в экономическом сотрудничестве с центром и в его военно-политической поддержке. Если центр эти функции выполнять не может, ему начинают немедленно искать замену.
Решающими условиями в контроле над регионами является способность центра, во-первых, применить военную силу и, во-вторых, закрыть свой рынок от условных местных помидоров. Есть у центра такая возможность — есть лояльность, нет такой возможности — регионы готовы вступить в союз с новым центром против старого, даже если формально составляют со старым одно государство.
Покойный Жириновский был абсолютно прав, когда говорил о сапогах и Индийском океане. Вот только реализация этой идеи может быть (а я бы сказал и должна быть) гибкой. Экономический и политический контроль пространства от Атлантики до Тихого океана и от Северного Ледовитого океана до Индийского на данном этапе исторического развития является залогом сохранения России в качестве великой державы (сверхдержавы). При этом Россия физически не может осуществлять его путём присоединения всех этих территорий. Более того, присоединение, как в случае с Украиной, в большинстве других случаев также будет носить вынужденный характер и должно отчётливо демонстрировать оставшимся «независимыми», что сама их «независимость» России ничем не мешает, если местные элиты не оспаривают приоритетность экономических и политических интересов Москвы. Ликвидация «независимости» происходит лишь в случае попыток местных элит пренебрегать российскими интересами. В нормальных условиях она России только выгодна, так как позволяет не нести никаких социальных обязательств перед местным населением (перед ним отвечают местные «суверенные» элиты), имея при этом определяющее влияние на внешнюю и экономическую политику.
Ну и надо, конечно, помнить, что в любой стране всегда есть недовольная оппозиция, которую можно поменять местами с правящей элитой, если последняя оказывается слишком неадекватной.
Только реализовать всё это можно, имея за спиной реальную военную силу. Без неё никакое дипломатическое искусство, никакие «перспективы» не сделают «ножку маленькой, а сердце большим».
Ростислав Ищенко,
