В первые месяцы боев было не до писем, а потом и писать стало некуда. Родную деревню Курдюковых в Можайском районе заняли немцы. В оккупации погибла мать бойца, его отца гитлеровцы повесили. Но сохранились не письма, а дневники Александра Курдюкова – в госпиталях он записывал, пока не забылись мелочи, все происходившее с ним на фронте. А что-то не записывал. Лишь незадолго до смерти рассказал внуку, что был в плену. «Плен этот длился каких-то 15 минут. Повезло, потому что у одного из двух фашистов, которые нас еще с одним красноармейцем, уцелевшим в бою, конвоировали, вдруг жутко прихватило желудок. Остальное, как ты сам понимаешь, было делом техники – мы вдвоем с одним справились быстро. И вернулись к своим. Естественно, никому об этом не говорили».
“ Профессор долго осматривает меня и перепоручает двум студенткам, приговаривая: «Этот пациент – судьба ваших дипломов» ”
Из дневниковых записей Александра Курдюкова: «Конец августа 1941 года. Получаем приказ выдвигаться с орудиями навстречу вражеской колонне фашистов, идущей на Киев. Ящики набиваем снарядами, из ангаров выкатываем 36 орудий – девять батарей: пять пушечных и четыре гаубичные. Все орудия на лошадиной тяге. Движемся через Конотоп, Белополье, Путивль, где председателем горсовета Ковпак. Выходим на скошенное поле. Появляются «Юнкерсы». Чтобы они нас не заметили, руками разгребаем стога и сеном прикрываем орудия, лошадей и себя. А тем временем разведка докладывает: идет танковая колонна немцев, конца ей нет. Появляются танки. Когда до нас остается примерно полтора километра, ударили по ним из гаубиц. К нам приходит помощь: на левом фланге развернули свои сорокапятки курсанты Харьковского противотанкового училища. Несколько танков начинают гореть. Остальные поворачивают назад. Подбиваю две машины. Немецкая пехота пытается овладеть нашими орудиями. Мы встаем из-за орудийных щитов и расстреливаем их из карабинов. Но тут рядом разрывается снаряд, и я получаю контузию.
…Вместе с другими ранеными меня отправляют сначала в Белополье, а затем в Горловку. Без кислородного шланга и подушки я, что называется, не жилец. Дальше мой маршрут лежит в Тбилиси. Профессор мединститута по фамилии Дидебулидзе долго осматривает меня и перепоручает двум своим студенткам, приговаривая: «Этот пациент – судьба ваших дипломов». Полтора месяца юные медички ухаживают за мной, как за ребенком, я ведь даже лежать не могу – только сижу на подушках, кормят меня девушки, как ребенка, поят, в ванную возят в коляске. Наконец почувствовал облегчение, за что моим наставницам торжественно вручают дипломы врачей.
Дальше – полгода отпуска. А ехать куда? В моей родной деревне под Можайском стоят немцы. Хорошо, выписавшийся вместе со мной Тимофей Бредихин, родное село которого тоже оккупировано фашистами, предлагает ехать вместе с ним по месту его службы в Ереван. Полгода мы вместе подрабатываем сторожами на маленькой фабрике, где делают конфеты и макароны. Затем – снова на передовую.
…Теперь мы служим на Кавказском фронте и гоним врага по берегу моря от Туапсе до Новороссийска. Между станицами Абинская и Крымская – высокая железнодорожная насыпь, и нас догоняет «Хейнкель», который осыпает пулями. Идем в атаку в районе Крымской, врываемся в станицу, а там от изб остались лишь трубы, только одна цела. Забегаем туда втроем и видим старую женщину, склонившуюся над игральными картами. Пока пьем из ведра воду, она говорит: «Не спешите – погадаю». Мы ошарашено останавливаемся. Мне она нагадала, что домой вернусь, но очень больной. Моим товарищам порекомендовала беречься. Едва выбегаем из дома, они оба падают замертво. Меня же пуля снова щадит, лишь пробивает ногу, и я опять в госпитале, теперь в Краснодаре, и снова надо мной склоняется хирург».
