«Лицо этой войны определяет автоматизм»: образ Первой мировой войны глазами фронтовиков
Вопреки расчетам и ожиданиям генералов, Первая мировая война оказалась не только затяжной, но и приобрела мировой масштаб, стала «большой войной». Немецкие историки в качестве ее особенности отмечают также, что она явилась первой в мировой истории индустриальной или машинной войной, поскольку в ней впервые использовалось новое вооружение, производство которого было связано с развитием первой научно-технической революции [1].
Действительно, Первая мировая война (или Великая война) приобрела индустриальный, машинный характер, с широким использованием артиллерии, танков, авиации, разрывных пуль, газов и других технических военных новшеств. Механический характер войны приобретал зловещие мифологические формы, а техника воспринималась как абсолютно враждебная человеку сила [2].
Первая мировая война, в отличие от войн традиционного типа, была войной нового типа, на которой солдат был «рабочим войны». Если традиционные войны придерживались алгоритма «походы – генеральные сражения» без рытья окопов даже в самых больших сражениях, то Первая мировая война характеризовалась громадным фронтом, широким масштабом деятельности противоборствующих сторон, тотальностью военных действий, рваным ритмом, не совпадающим с привычными представлениями об упорядоченности любого труда [3].
Переход к позиционной войне расценивался солдатами как пустое времяпрепровождение и безделье, и если бой означал некоторую определенность, то сидение в окопах вызывало состояние тревожности и в какой-то мере бесполезности, ненужности. По мнению А. Б. Асташева:
«утрата пространственно-временных ориентиров как естественных в ратном труде подчеркивает в глазах солдата полную потерю причастности к войне и означает окончательное превращение его из ее центрального действующего лица, как это было в войнах традиционного типа, в ее объект» [4].
Вопрос о том, какой видели Великую войну ее фронтовики, и рассмотрим в данном материале.
Солдат как работник войны
Первая мировая война отбросила все предшествующие представления о войне. Война создала совершенно новый темп и стиль жизнедеятельности солдат, особенно для тех, чей военный опыт был невелик.
Защитной реакцией солдат на реалии современной войны была выработка психологии бездушного механизма, винтика, не рассуждающего орудия руководящей воли чего-то или кого-то вышестоящего. Вот что, например, думал о войне один из русских солдат:
«Нет, я себе теперь запрет наложил на многие думы, только тем и спасаюсь, – искал выход из создавшейся ситуации один из солдат. – Кругом не гляжу и в душу не допускаю. Велят, приказывают – делаю, исполняю. А ответа не беру ни перед людьми, ни перед богом» [5].
Для многих солдат участие в машинной войне, убивание (die Tötung) противника превратилось в нечто схожее с работой, в разновидность «производственного процесса». Немецкий исследователь Й. Леонхард следующим образом характеризует этот феномен: «По своей концентрации на предмете истребления, по ресурсам и мощи войск война напоминала условия современного индустриального предприятия с разделением труда, с выпуском продукции, которая предполагает работу в команде и тейлоризмом» [1].
На этой войне традиционные представления о подчинении и героическом поведении были вытеснены технизированными и функциональными образцами поведения, задавлены формально-бюрократическими распоряжениями. Солдат превратился в «работника войны, специалиста по насилию и убиванию», что нередко осознавал и он сам [1].
Немецкие солдаты, повествуя о своем участии в боевых действиях, используют лексику, применяемую ими в трудовой деятельности довоенной поры, сплетали воедино два времени своей жизни. Английский автор Ли Томпсон приводит рассказ немецкого солдата об его участии в атаке. Солдат сравнивает пулемет с производственной машиной, на которой он выполняет операции:
«Кто сам лежит за такой машиной, работающей с высшей степенью напряженности, замечает это сразу. Вся работа делается тоже прямо на земле – баснословно быстро, самое большое за эти 30 секунд пулемет приводится в боевую готовность – и далее начинается феерическое исполнение убийства, достойное мастера. Это совершенно особенное чувство: лежать за пулеметом, который работает против наступающей пехоты – смотреть, как они приближаются, и направлять на них эту ужасную картечь» [1].
О том, как окопы выглядели после атаки, в своем дневнике описывает 23-летний студент-теолог Август Хопп:
«…мы протискивались один за другим через окопы, на дне которых застыли потоки крови, в которых трупы немцев и французов в диком переплетении заграждали путь каждые несколько шагов, нужно было карабкаться через наваленные тела и прикасаться к холодным рукам и лицам и ужасным кровавым ранам. Грязь и кровь перемешивались в сапогах, на одежде и на руках» [1].
Солдат не готовили к затяжной войне, потому что генералы всех участвующих в ней стран полагали, что война будет скоротечной и победоносной. Поэтому психологически многие не были готовы к тому, что их ждет. Офицер 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка К. Попов после того, как армии оказались в позиционном тупике, писал:
«Я до сих пор не могу понять, как можно взять позицию, обнесенную проволочными заграждениями, защищаемую не деморализованными частями противника, обладающего превосходной артиллерией, снабженной неограниченным количеством снарядов» [6].
Над теми участками фронта, на которых происходили активные боевые действия, постоянно витала смертельная опасность. Пребывание в окопах было чревато множеством случайностей: выстрела следовало ожидать каждую минуту, и он мог ранить или убить. Лейтмотивом солдатского существования стало понимание силы случая, от которого зависело, выживет человек на войне или нет.
Известный австрийский писатель Роберт Музиль, воевавший в австро-венгерской, союзной с Германией армии, часто цитируемый в немецких изданиях, пережил в сентябре 1915 года атаку летучих стрел, которые итальянские пилоты сбрасывали с боевых самолетов. Он отметил в записках, что это событие дало ему понимание парадоксальной связи между «незнанием о конкретном нападении и знанием о непосредственной близости смерти» [1].
Образ Великой войны в творчестве Эрнста Юнгера
Немецкий мыслитель и писатель Эрнст Юнгер, пытаясь объяснить природу войн ХХ века, определял войну как символическое проявление бытия, как тотальность, объединяющую в себе как зло, так и добро, как ночь, так и день. В силу этого он наделяет войну метафизическим характером, который есть не что иное, как тотальная мобилизация, выступающая в форме технической революции [2].
В концепции «тотальной мобилизации» Эрнста Юнгера война приобретает метафизический характер, определяющий, в свою очередь, всю ткань социальной реальности. В современном мире война из средства политики превращается в саму политику, из средства достижения мира – в сам мир, из ограниченных во времени и пространстве военных конфликтов – в тотальную войну.
Юнгер воспринял Первую мировую войну как ключевое событие в жизни своего поколения: в этой битве масс и машин разрушились прежние устои и произошла глубокая трансформация личности и общества. Человек перестал быть значимой величиной в этой войне, которая предстала как мощь самопреобразующегося бытия, став мистическим столкновением природных сил, вызвавших шоковое состояние.
Метафизический характер новой войны, по мнению Юнгера, проявляется уже не в битвах армий солдат, а в битве армий рабочих. В результате происходит размывание границ между миром и войной, так как уже невозможно различить работу в мирных целях и работу в целях войны.
В концепции «тотальной мобилизации» Э. Юнгера можно выделить и проблему правового обеспечения войны, в которой немецкий философ видит не просто уход от решения вопроса о способе остановить и предотвратить войну, а средство камуфлирования войны под мирное вторжение. Законы не могут сдержать войны и насилие, а значит, война еще не выполнила полностью свою онтологическую миссию – закалку народного духа в борьбе со злом и последующей победы над ним [2].
Для Юнгера война представляет собой картину подвига, в котором просматриваются ее разрушительные черты, воспринимаемые им как элемент военных действий. Он не уделяет этому особого внимания, а фиксирует их как данность. За все время войны Э. Юнгер получил четырнадцать ранений, был трижды награжден и произведён из рядовых в офицеры. Он воспринимал войну как должную работу, от которой нельзя скрыться, тем более уйти. Война для него – состоявшийся факт, а очевидец и участник – труженик этой войны, поэтому ему ничего не остается, кроме как принять ее.
Окопная война Великой войны представляла собой монотонные столкновения на узком пространстве, которые приобретали черты механического процесса. Юнгер выделил отличительную особенность войны, состоявшую в господстве техники и нивелировке роли солдат на поле боя.
Эрнст Юнгер отмечал: технизация важнейших сфер жизни в XX веке может считаться завершенной. Развитие техники уже прошло три фазы. «Первая была титанической, она заключалась в построении мифа машины, вторая – рациональной и вела к полной автоматизации. А третья – магическая, наделившая автоматы разумом и чувствами. Техника принимает фантастический характер: она становится гомогенной желаниям. К механическому ритму здесь присоединяется лирика» [7].
Лучше всего о «машинизации» войны и роли техники в жизни человека написал брат Эрнста Юнгера, Фридрих Георг Юнгер.
Фридрих Георг Юнгер о технизации и механизации войны
После окончания школы в 1916 году Фридрих Георг вслед за старшим братом пошел добровольцем на фронт. В 1917 году в своей первой битве под Лангемарком во Фландрии, Фридрих Георг был тяжело ранен. В отличие от брата, ему не сопутствовала удача – остаток войны он провел в госпитале.
Впоследствии он писал, что война породила «тот солдатский тип, который тверд, трезв, кровав и беспрерывен, образующий развертывающийся материал битвы. Его характеризуют нервный шаг рожденного борца, выражение его одинокой ответственности, душевного одиночества» [8].
Взгляд Ф. Г. Юнгера на роль техники был довольно пессимистичный. Он отмечал, что, лишившись своего собственного, сущностного (нем. Eigentum) истока, преемственной связи с культурной традицией, человек включается в тотальную связь одной большой машины, в силу техники, одновременно преобразующую и разрушающую.
Известный труд Фридриха Георга Юнгера «Совершенство техники» был написан еще в 1939 году – впервые это большое эссе было напечатано под названием «О совершенстве техники» в 1944 году, однако тираж сгорел во время бомбежки. Лишь в 1946 году вышло первое издание «Совершенства техники».
Работа «Совершенство техники» ознаменовала собой окончательный отход от героико-реалистического пафоса с его верой в способность «фаустовского человека» творчески овладеть техникой и поставить ее на службу германскому народу. На первый план вышло понимание и признание абсолютного динамизма технической мобилизации и тех катастрофических последствий, которые влечет за собой не «эксплуатация человека человеком», а хищническое разорение Земли, приводящее к «уничтожению субстанции» [9].
Тотальная мобилизация, проявившаяся в Первой мировой войне (а затем во Второй мировой войне), предстает у Юнгера как характеристика современной эпохи, суть которой заключается в вооружении.
«Всё более тесная связь между техникой и организуемой государством войной становится понятной, если уяснить себе взаимосвязь механических и стихийных явлений… Тотальная война – это такая война, которая предполагает наличие тотальной технической организации. Этот тип войны, как следует из его определения, не признает никаких ограничений в выборе средств и целей военных действий. Очевидно, это такая война, с которой коррелирует не что иное, как тотальное уничтожение, и именно это качество все отчётливее проступает в её описаниях, которые мы находим у современных военных теоретиков» [10].
Война, по мнению Ф. Г. Юнгера, становится сродни производственному процессу, в котором все жестко рационализировано, а любой энтузиазм умирает.
«Все различия становятся невидимыми, и любой энтузиазм умирает, задушенный в клещах аппаратуры и организации. Всё происходящее получает черты фабричного производства, во всём появляется оттенок анонимности, ведущим становится коллективное начало, проявляющееся в характере принимаемых решений. Эта война всегда буднична – будничны её победы и поражения» [10].
Как отмечает Фридрих Георг Юнгер, чем больше война ведётся машинными средствами, тем беднее она идеями. Широкомасштабные операции, охватывающие обширное пространство, терпят неудачу. Стратегическая мысль переживает упадок. Об этом свидетельствует тот факт, что в это время начинает доминировать мысль о присущей войне изнуряющей силе.
В понятие битвы материалов входит и идея изматывания противника. Армия стремится медленно перемалывать и по частям давить противника. Она старается постепенно изматывать его, чтобы довести до полного изнеможения, которое закончится крахом неприятеля.
«Лицо этой войны определяет автоматизм. Именно автоматизм превращает фронтовую войну армий в такую войну, которая втягивает в свою сферу даже глубокий тыл» [10],
– констатирует Ф. Г. Юнгер.
Заключение
Первая мировая война разрушила теоретические построения военных теоретиков и генералов – главным образом технически; пулеметы и проволочные заграждения вкупе с миллионными армиями на ограниченных театрах военных действий поставили крест на идее «быстрой войны» (выход из «позиционного тупика» был найдет лишь в 1918 году). Солдаты не были готовы к такой войне психологически, потому что, отправляясь на войну, были уверены, что она продлится недолго.
«Машинизация» войны способствовала тому, что солдат был низведен до материала войны, винтика в огромном механизме. Затягивание войны привело к тому, что солдаты стали равнодушны к насилию и смерти, более того, многие солдаты признавались, что под влиянием войны не только ожесточились, но стали звереть, что насилие вошло у них в привычку и поведенческую норму.
Один из русских солдат писал:
«сцены и страдания сначала потрясли нас, а потом они чуть трогают нас, и наконец чувства наши притупляются до того, что мы делаемся совершенно деревом, никакого веселья, никакого участия не видим мы. Нами владеет одно отчаяние» [3].
По мнению философа Николая Бердяева, Первая мировая война не закалила славянский дух, а проявила механизацию европейской цивилизации. Механизацию военной силы, побеждающую человеческий дух, мыслитель определял как футуризм войны, основными характеристиками которого стали: автоматизация человеческой массы, ее превращение в совершенный механизм, превалирование формы и дисциплины над внутренней ценностью [2].
К. Хиллингмайр, главный редактор журнала «История», отмечал, что, в отличие от Второй мировой войны, в которой столкнулись непримиримые идеологии, Первая мировая война была пугающе бессмысленной. Окопная война не знала героев, человек был низведен до простого материала войны. В бойнях на уничтожение погибли миллионы солдат за чуждые им интересы. Первая мировая война стала «самоубийством старой Европы» [1].
Использованная литература:
[1]. Супрыгина Г. Г. Фронтовой опыт немецких солдат в годы Первой мировой войны / Г. Г. Супрыгина // Германия. Государство, общество, человек: сборник научных статей. Кемерово, 2015. С. 42–59.
[2]. Сидоренко И. Н. Философия насилия: от метафоры к концепту / И. Н. Сидоренко. – Минск: БГУ, 2017.
[3]. Русское крестьянство и Первая мировая война: сборник научных статей / под ред. П. П. Марченя, С. Ю. Разина. – Москва: Изд-во Ипполитова, 2016.
[4]. Цитата по: Асташов А. Б. Русские солдаты и Первая мировая война: Психоисторическое исследование военного опыта // Социальная история. Ежегодник. 2001/2002. М., 2004. С. 409.
[5]. Цитируется по: Федорченко С. Народ на войне. – М.: Сов. писатель, 1990. С. 81.
[6]. Калмыков В. С. «Окопная» правда Первой мировой войны. Вестник МГГУ им. М. А. Шолохова. Серия «История и политология», № 1, 2014.
[7]. См. Юнгер Э. Гелиополис // Утопия и антиутопия XX века. М., 1992. С. 504.
[8]. Артамошин С. В. Эрнст Юнгер и военные переживания поколения Великой войны.
Вестник Томского государственного университета. История: научный журнал № 57, 2019.
[9]. Михайловский А. В. Миф, история, техника: размышления Эрнста Юнгера у «стены времени». История философии. № 15, 2010.
[10]. Фридрих Георг Юнгер: Совершенство техники. Машина и собственность. – Перевод с немецкого: И. П. Стреблева. Послесловие: С. А. Фёдоров. – СПб., 2002. // Электронная публикация: Центр гуманитарных технологий. – 15.05.2010.
Опубликовано: Мировое обозрение Источник
