Экономика Китая. Становление рыночной экономики

Экономика Китая. Становление рыночной экономики

После отхода от дел Дэн Сяопина «ядром руководства» КПК стал Цзян Цзэминь — избран генсеком в 1989 г., полноценным руководителем партии стал после 1992 г. Сегодня среди китайцев он считается наименее авторитетным и почитаемым главой нового Китая, при котором страна испытывала сложности, связанные с ростом рыночной экономики и новой мировой обстановкой 1990-х гг.

Цзян Цзэминь — подпольщик, вступивший в партию в 1946 г., при этом он всегда примыкал к «правым» коммунистам. В годы «культурной революции» подвергался репрессиям. Он хорошо владеет русским языком, в 1955 г. проходил практику в Москве. При Дэн Сяопине быстро возвысился, прежде всего, за счёт руководства созданием «особых экономических зон». Встав во главе КПК, Цзян встретил как сопротивление «левых консерваторов», которые были уверены, что он ведёт Китай по пути реставрации капитализма, так и множество объективных сложностей. Притом нельзя не отметить, что Цзян Цзэминь — руководитель достаточно грамотный и широко эрудированный. Западные китаисты продвигают образ Цзяна как властолюбивого своевольного тирана. Однако после изучения его работ и проводимой им политики с этим согласиться нельзя.

Сегодня КПК официально считает, что в 1990-е гг. партия и государство находились «перед угрозой жизни и смерти». И это вполне соответствовало реальному положению вещей и характеризует период руководства Цзяна.

Первый и самый главный политический вызов, который встал перед лицом КПК в конце XX в., — это крах СССР и стран социалистического лагеря. К 1990-м гг. КПК перестала рассматривать СССР как несоциалистическое государство, следовательно, проблематика загнивания КПСС, развала СССР и упразднения целой группы социалистический государств Восточной Европы поставила на повестку дня вопрос о жизнеспособности марксизма-ленинизма и коммунизма вообще. Идейные брожения антикоммунизма значительно усилились как в китайском обществе, так и внутри самой КПК. Требовалось идейно-теоретическое обоснование власти коммунистической партии, так как Китай — это не парламентская республика, где такое обоснование исчерпывается выборными процедурами. Если марксизм-ленинизм показал несостоятельность на примере СССР и Европы, то какое КПК имеет моральное право претендовать на абсолютную монополию власти в Китае? Тем более само руководство КПК выдвинуло концепцию «практика — критерий истины».

Здесь Цзян Цзэминь оказался большим Дэн Сяопином, чем сам Дэн Сяопин. Так, он уже прямо и многократно заявлял, что социализм для Китая — это единственный способ его выживания как независимого государства:

«Если в дальнейшем мы откажемся от социалистического пути, повернем вспять на путь капитализма, за который кое-кто и ратует, если мы вновь вскормим буржуазию потом и кровью трудящихся, то в нашей стране с ее многочисленным населением и низким уровнем общественных производительных сил это приведет единственно к тому, что большинство людей вновь окажется в крайней нищете. Такого рода капитализм может быть лишь первобытным, компрадорским капитализмом. Это будет означать, что народы Китая вновь превратятся в рабов иностранного капитала и эксплуататорских классов своей страны… В современном Китае патриотизм и социализм в сущности едины. История свидетельствует, что патриоты, твердо отстаивающие достоинство китайской нации и желающие видеть Китай процветающим и могучим, в большинстве своем становятся верными социалистами либо надежными друзьями социализма».

Таков, по мнению Цзян Цзэминя, главный урок новейшей истории Китая.

Интересно, что фигуру Мао Цзэдуна в начале-середине 1990-х гг. КПК начала рассматривать исключительно через заслугу в образовании КНР. «Идеи Мао Цзэдуна» при Цзяне были ещё сужены до трёх моментов: «реалистический подход к делу, линия масс, независимость и самостоятельность». Мао Цзэдун — вождь первой китайской революции, открывшей «новую эру в китайской истории», а Дэн Сяопин — вождь второй китайской революции, «призванной в большей мере раскрепостить и развить производительные силы и на основе длительных усилий превратить Китай из неразвитой социалистической страны в богатое, могучее, демократическое и цивилизованное современное социалистическое государство, полностью воплощающее в себе преимущества социализма». Такой стала партийная концепция истории. Вопросы социального строительства при Мао и обоснованность перехода к рынку всё больше замалчивались или заговаривались общими словами. Идеология КПК принимала всё более рыхлый и абстрактный характер, примерно так, как это было и с идеологией КПСС в брежневский период, из которой искусственно вынимался сталинский период и сталинская теория социализма.

Почему это было важным фактором, влияющим на устойчивость власти КПК? Например, у нас государство тоже не даёт ясного и чёткого ответа по ряду вопросов исторического развития страны. Что произошло в 1991 г. и в 1993 г.? Это была революция, контрреволюция, переворот? Соответствовал ли развал СССР потребностям исторического развития, интересам народов России? Какую общественную систему мы построили на развалинах СССР? Компрадорский, олигархический капитализм или что-то иное? Когда, как, почему и в какую сторону эта система эволюционировала в период власти В.В. Путина? Куда движется наше общество экономически и политически? Официальных и научных ответов на эти вопросы власть не предлагает. Но это обосновывается, прежде всего, тем, что единая идеология у нас запрещена, введён культ плюрализма. Это достаточно удобная для власть имущих, чисто западная демократическая концепция, нравственно освобождающая от исторической ответственности. Однако реальная история не терпит плюрализма и рано или поздно расставляет точки над «i».

В Китае же государство и партия в силу той роли, которую они на себя взяли, обязаны чётко и ясно излагать не только программу развития страны, но обосновывать её историческую преемственность. Следовательно, чем больше пробелов, тумана, противоречивости, надуманной аргументированности в идеологии КПК, тем сильнее страдает её авторитет, тем в большей степени партия подвергается разложению, перерождению, тем выше угроза её отстранения от власти. Следовательно, слабее государство, которое институционально с партией сращено. Если при Дэн Сяопине вопросам обоснования политики уделялось немалое внимание, то при Цзян Цзэмине по мере «углубления реформ и расширения открытости» они всё больше приобретали декларативных характер склеивания почти искусственной картинки истории. Естественно, что рядовой искренний член КПК, читая сначала речи Цзян Цзэминя, а затем открывая статьи Мао Цзэдуна, Чжоу Эньлая или документы партии периода «культурной революции», впадал в идейные противоречия, что не добавляло авторитета руководству партии.

Исходя из сложности сложившейся политической и идеологической обстановки, руководство КПК пошло по самому простому пути, провозгласив, что «стабильность важнее всего». Это означало, прежде всего, непоколебимость власти КПК. Единственным же идеологическим оправданием диктатуры КПК стала спорная во всех смыслах идея, что только компартия способна выражать интересы всего китайского народа. Этот тезис прибавлялся к концепции, что только социализм способен сохранить суверенитет Китая и на бумаге всё выглядело пристойно и логично. Монополия власти, таким образом, была обоснована КПК «китайской спецификой» большой многонациональной азиатской страны, которую все хотят поработить. Идеология КПК начала постепенно отходить от марксистской в сторону националистической, правда, до известных пределов.

Социализм продолжал считаться КПК объективно неизбежным будущим человечества, но при этом подчёркивалось, что это «новое дело» и «выбор народа».

Например, Цзян Цзэминь, с одной стороны, писал:

«Капитализм существует в мире уже сотни лет, а социализм является новым делом. Как и все новое, социализм с момента рождения вплоть до своего развития и укрепления также не смог пройти весь путь без единой шероховатости, зигзаги неизбежны, но они не вызывают каких-либо опасений; важно то, что нам, коммунистам, следует извлекать из них уроки. Мы твердо уверены в окончательной победе марксизма и смене капиталистического строя социалистическим. Это непреложный закон исторического развития. Поэтому мы полны веры в будущее социализма».

С другой стороны, в той же работе, говорил:

«Мы считаем, что мир разнообразен, в нем есть различные общественные формы. По какому пути идти? Этот вопрос должен решать народ каждой страны в соответствии со своими историческими традициями, уровнем экономики, образования и соответствующими условиями в других областях. С учетом конкретных условий Китая мы выбрали социалистический путь».

Вообще, известная теоретическая противоречивость китайского руководства по мере рыночного социального развития страны только нарастала. Первая цитата выглядит как чисто марксистская, вторая — как вполне национально-патриотическая (марксисты считают обратное, что выбор народа роли не играет, а коммунизм — это объективное будущее, выбор народа для марксистов — лишь средство ускорения развития общества).

Строго говоря, в какой-то момент заявления и позиция руководителей КПК по глобальным, фундаментальным политическим и экономическим вопросам сделались несколько казёнными и двойственными. Каждая политическая сила трактовала спорные моменты по-своему. На Западе видели в позиции КПК одно, внутри Китая — другое, а внутри самой КПК — третье. И это, судя по всему, вполне устраивало руководство партии.

Внутри страны рыхлость идеологической позиции партии развязывала руки для «прагматичных решений» и создавала атмосферу страха в «среднем звене» отклониться от конкретных указаний руководства, а вовне диктатура КПК выглядела неповоротливой, формалистической и отживающей свой век. Однако общее снижение идейности партийного руководства, как говорилось ранее, действительно подрывало дееспособность партии.

Можно допустить, что произошло перерождение идеологии КПК, а можно сказать, что шла некоторая дипломатическая игра на публику, ведь вопрос о привлечении западных инвестиций стоял по-прежнему остро. Иностранный капитал вполне лояльно относится к «азиатской автократии» (как раз линия национал-патриотизма) в сравнении с коммунистическим режимом, т. к. риски потери собственности и доходов при первом значительно ниже. «Владельцы заводов, газет, пароходов» твёрдо выучили, что коммунисты рано или поздно отберут частную собственность и лишат сверхдоходов. Тогда как с националистами, рядящимися в красные одежды, всегда можно договориться. Поэтому следует понимать, что образ националистической власти в какой-то степени был выгоден КПК с точки зрения замысла максимального привлечения иностранных капиталов.

Экономическим фоном угроз устойчивости власти КПК являлась продолжающаяся поляризация китайского общества. Доходы коммерсантов и всякого рода дельцов бурно росли, а покупательная способность доходов населения периодически снижалась. То есть в реальности происходило то, что, по словам руководства КПК, было недопустимо. Расхождение слов и дел, идеологии и практики — один из классических признаков обычной парламентской партии, превращение КПК в которую открывало бы в Китае путь к демократии. Некоторые на Западе потирали руки, ожидая скорого «краха диктатуры».

Но главной опасностью разложения власти КПК была, конечно, не идеология как таковая, а коррупция. Именно коррупция в партии подрывала её авторитет в самых широких массах китайцев, возбуждала стремление в народе к политической альтернативе. Тем более диссидентское движение усилиями Запада и просчётами КПК ширилось на плодородной почве рыночной демократизации общества.

Репрессивная кампания Дэн Сяопина не избавила и не могла избавить партию от коррупции, она ударила по самым распоясавшимся чиновникам и наглядно показала партократам «правила игры», что переход к рынку не означает перехода к «бюрократическому капитализму». В ответ коррупционеры стали хитрее, начали лицемерить, прятать наворованное и даже сбегать на Запад. Цзян Цзэминь это хорошо осознавал, поэтому при нём была запущена очередная масштабная кампания по борьбе с коррупцией «за налаживание партийного стиля и неподкупного аппарата». В 1994 г. на 4-м пленуме ЦК КПК 14-го созыва были выдвинуты «пять строгих правил», одно из которых — бескорыстное выполнение административных функций, скромность и сохранение связи с массами.

Сущностная разница антикоррупционной политики Китая всего периода «социализма с китайской спецификой» с подобной в других странах состоит в её глубоко партийном характере. Коррупционеров выявляет сама партия по жалобам членов партии и беспартийных, а уголовное преследование уже становится результатом «партийного следствия». Прокуратура, милиция и суд в Китае ничего фактически не расследуют и не решают, они лишь формализуют уже заранее вынесенный партией «приговор». Если органы партийного контроля установили вину коррупционера, никакие адвокаты, «независимые суды», «собранные доказательства» спасти его от кары не способны. И именно эта не вполне правовая и совершенно недемократичная система, а вовсе не пресловутая суровость наказания, обеспечивает относительную эффективность антикоррупционной политики КПК. Разумеется, одной из основных причин доносов был роскошный образ жизни, особенно ближайших родственников чиновников.

Коррупция, кроме подрыва политической власти КПК, угрожала и большими экономическими последствиями, проявляясь в форме контрабанды. В контрабанде погрязла и армия, что сильно подрывало авторитет государства вообще.

«У контрабанды та яркая особенность, — писал Цзян, — что в ней погрязла масса юридических лиц, притом широко практикуются сговор с заграницей и покрывательство. Особого внимания заслуживает то обстоятельство, что к ней подключились кое-какие учреждения и персонал армии, вооруженной милиции, а также органов общественной и государственной безопасности, прокуратуры и всех других политико-правовых подразделений, что еще более усугубило и усложнило проблему. Дел такого рода всплыло уже немало, и каждое из них потрясающе! Все более неистовствующая контрабанда не только непосредственно размывает и разрушает рыночный порядок, вредит национальной промышленности и безопасности экономики, а тем самым наносит огромный ущерб интересам государства и народа, но и отравляет общественную атмосферу, усугубляет явления коррупции, усиливает у некоторых районов и организаций тенденции к ведомственному эгоизму и децентрализации, подрывает единство правительственных директив Центра, губит репутацию партии и правительства в глазах народных масс. Кроме того, причастность к контрабанде некоторых лиц из состава армии и вооруженной милиции серьезно сказывается как на имидже, так и на боеспособности той и другой. Настала пора все это безжалостно подавлять и за все это строго взыскивать. Никакие колебания здесь недопустимы. Разгул контрабанды нужно остановить твердо и срочно. Это не только серьезная экономическая, но и суровая политическая борьба. Если не приступить вплотную к решению столь огромной проблемы, то о последствиях страшно даже подумать: ведь партия, власть и армия переродятся, а наше социалистическое государство в один прекрасный день может рухнуть. А тогда что же нам сказать председателю Мао, товарищу Дэн Сяопину и миллионам павших революционеров?!»

Второй по значимости опасностью разложения власти КПК стала общая духовная деградация общества. Как известно, демократия западного образца внедряется тем успешнее, чем активнее общество ввергается в пучину хаоса и нравственного разложения. Китайцы называют такие процессы метким словечком «вестернизация».

«После начала проведения политики реформы и открытости, — писал Цзян Цзэминь, — вновь возникли такие проблемы, как наркомания, проституция, азартные игры, которые исчезли в Китае еще много лет назад. Откроешь окно, например, и в комнату сразу залетят мухи; важно не давать им размножаться, надо их уничтожать».

Именно подобные картины «размножающихся мух» дикого капитализма, которые наблюдались в больших городах при Цзяне, подмочили его репутацию в глазах рядовых китайцев, особенно промышленных рабочих. Чудовищная политика Запада по наркоманизации Китая в XIX в. твёрдо засела в народной памяти, а про массовые поставки украинок, молдаванок, румынок, прибалток и даже русских девушек в качестве проституток в западные страны, сообщала сама китайская пресса, что только добавляло страха за дальнейшие судьбы отечества.

В 1996 г. на 6-м пленуме ЦК КПК 14-го созыва последовал ряд решений по «строительству духовной культуры», которые должны были противопоставить «партийную линию» стихии рыночного разложения общества. Однако поскольку «общественное бытие» уже погрузилось в мир всеобщей конкуренции и «свободы», пропаганда и агитация КПК оказалась не только беззубой и формалистичной, но и не отвечала чаяниям молодого поколения, уже изрядно заражённого западным культурным «поветрием». В 1990-е гг. идеология КПК была настолько же немодной, как и у нас в 1980-е гг. идеология КПСС. Поражение КПК на идейном фронте иллюстрируется, например, широким распространением в 1990-х гг. сектантского учения «Фалуньгун».

Оценка руководством США внутренней обстановки в Китае прямо отражалась на международном положении страны, ведь в 1990-е мировую политику определяла единственная сверхдержава. В конце 1989 г., после подавления выступлений на площади Тяньаньмэнь, Киссинджер и помощник президента Буша по вопросам национальной безопасности Скоукрофт поочередно посетили Китай и согласились с проектом КПК по реанимированию отношений между странами. Это было логичным решением, т. к. «китайский майдан» провалился. Однако из-за стремительного развития событий в СССР и Восточной Европе США быстро передумали дружить с Китаем и наложили на него санкции. После окончательного развала СССР американцы начали накачивать тайваньскую армию вооружением, рассчитывая на скорое падение КПК и начало новой гражданской войны в стране. В 1995 г. тайваньские руководители впервые после установления США дипотношений с КНР были приняты в Вашингтоне на высоком уровне. Однако к середине 1990-х г. американцам становилось всё яснее, что быстрого краха КПК по советскому сценарию не ожидается, поэтому Клинтон с Цзян Цзэминем открыли эпоху потепления отношений. Возможность быстрого и крупного заработка американских корпораций в Китае оказалась определяющей. США рассчитывали, что технологическая зависимость Китая сохранит военно-политическое доминирование Америки, а дальнейшая либерализация китайской экономики рано или поздно приведёт к падению КПК или демократизации режима до «настоящей многопартийности». Сейчас понятно, что это была победа китайской дипломатии и китайской хитрости, что признал и Помпео в своей знаменитой речи о новой холодной войне в 2020 г.

В международных делах КПК придерживалась принципа «хладнокровно наблюдать, сдержанно реагировать, ни в коем случае не главенствовать, но кое-что делать». Это относилось, прежде всего, к так называемым развивающимся странам, в выстраивании отношений с которыми Китай видел возможность разрушения однополярного мира. Большую роль Цзян Цзэминь отводил также выстраиванию отношений с Россией и Японией. Всё это оказывало прямое влияние на экономическое развитие Китая, политику привлечения и вложения инвестиций, сделало, в частности, задел той масштабной экономической экспансии Китая, которую КПК запустила в XXI в.

Углубление реформ КПК производилось на основе переоценки роли и соотношения планирования и рынка в экономике. Так, на XII съезде (1982 г.) КПК утверждала о главной роли планового хозяйства и вспомогательной роли рынка, в постановлении 3-го пленума ЦК КПК 12-го созыва (1984 г.) давалась новая формулировка: «социалистическая экономика — это плановое товарное хозяйство, основанное на общественной собственности», т. е. говорилось о слиянии планового и рыночного секторов. На XIII съезде (1987 г.) это было подтверждено требованием объединения плана и рынка. 4-й Пленум ЦК КПК 13-го созыва (1989 г.) постановил создать хозяйственную систему, которая сочетает план и рынок для реализации глобального социалистического планирования. Расшифровывалось это так: доминирующее положение в экономике государственного сектора; ведущая роль распределения по труду при разрешении распределения по капиталу и даже помощи «стать зажиточными одним раньше других»; сочетание рынка и плана в госсекторе и плановое регулирование рынка в частном. Фактически речь шла о том, что рыночные механизмы должны регулировать все предприятия, а государство — осуществлять только «макроконтроль» и «макрорегулирование».

В таких условиях на повестку дня встало три вопроса: о банковской сфере, биржах и приватизации.

Во-первых, должно ли государство контролировать банковскую сферу классическим образом только через центробанк или необходимо контролировать основные финансовые потоки через госбанки. Во-вторых, допустима ли при «социализме с китайской спецификой» биржа, традиционно считающаяся институтом рынка капиталистического. В-третьих, допустима ли приватизация убыточных государственных предприятий. КПК разрешила эти вопросы по-разному.

Основой финансовой системы рыночного Китая стали госбанки, которые руководствовались двумя принципами: «производить два расчёта — экономический и политический» и «на первом месте питание, на втором строительство». Без этой мощнейшей регуляторно-плановой банковской системы тенденции полуколониальной зависимости рыночного роста Китая приобрели бы характер господствующих. Конечно, с политической точки зрения западные корпорации, которые вкладывали капиталы в Китай, были крайне не заинтересованы в развитии инфраструктуры, повышающей военный потенциал НОАК, в таком развитии сельского хозяйства, которое бы гарантировало продовольственную безопасность страны, и в реализации таких экономических проектов, которые бы повышали уровень доходов населения. Тогда как «политический расчёт» китайских госбанков с разной долей успешности направлен как раз на это. В чём это проявляется? Прежде всего в том, что для получения выгодного кредита, финансирования или льготного обслуживания каких-то сделок нужно одобрение партийных и правительственных органов.

Вместе с тем вопрос о допустимости бирж был решён в пользу их открытия. С 1990 г. одна за другой открылись Шанхайская фондовая биржа, Шэньчжэньская фондовая биржа, Китайский центр по обмену инвалюты, единый межбанковский рынок по аккумуляции капиталов и т. д., постепенно сформировались денежный, фондовый, страховой, валютный рынки. Историография возникновения этих финансовых институтов крайне скудна. Дэн Сяопин и Цзян Цзэминь вообще ничего не писали и не говорили по этому поводу (по крайней мере, русских переводов нет). По-видимому, КПК посчитала, что без допущения финансовой сферы рынка перспектива широких западных инвестиций будет туманной. В китайском документальном фильме к 70-летию основания КНР так и говорится, что открытие бирж «послало миру мощный сигнал о том, что реформы Китая будут неуклонно продвигаться вперёд».

К характеристике финансовой системы следует добавить, что курс юаня продолжал оставаться «твёрдым», т. е. устанавливался Народным банком Китая в отношении доллара (сначала на базе «валютной корзины», а с 1994 по 2005 гг. $1 = 8,27 юаней).

Вопрос же о допустимости приватизации стал самым социально острым, т. к. китайское общество, во-первых, наблюдало результаты нашей приватизации и приватизации в странах Восточной Европы, во-вторых, было настроено крайне настороженно к переходу госсобственности в руки частника. В 1990-е гг. одним из самых частых требований митингов рабочих было недопущение приватизации и банкротств предприятий, т. к. это рассматривалось исключительно как разрушение промышленности в интересах сил, желающих поработить Китай.

Прежде всего Цзян Цзэминь подчёркивал, что приватизации земли в Китае  не будет никогда.

«Стратегическое решение начать реформу с деревни, — писал он, — отвечает конкретным условиям Китая. Семейный подряд, при котором вознаграждение за труд зависит от его конечных результатов, — великий почин китайского крестьянства. Уважая желания крестьян, ЦК партии активно поддержал эксперимент и через несколько лет ввел подряд по всей стране. Мы упразднили народные коммуны, но не пошли по пути приватизации земли. Мы взяли за основу семейный подряд, увязали централизацию с децентрализацией, перешли к двухъярусному хозяйствованию. В результате крупная проблема, касающаяся системы хозяйственного управления в нашей социалистической деревне, получила свое разрешение. Предоставление 800 миллионам крестьян права на самостоятельную эксплуатацию земли, почти полная отмена централизованных закупок и обязательных поставок сельхозпродукции, либерализация цен на большую ее часть избавили сельскохозяйственное производство от мук длительного застоя. Экономика села стала стремительно развиваться по линии специализации, товарности и социализации. Широкие слои городского и сельского населения получили заметную выгоду».

В 1995 г. Цзян Цзэминь в одной из работ противопоставлял путь приватизации и путь многоукладности следующим образом:

«Нужно четко установить некие основные грани, скажем, грань между марксизмом и антимарксизмом, между одновременным развитием многосекторной экономики, в которой ведущую роль играет сектор социалистической общественной собственности, и приватизацией, между социалистической демократией и парламентской демократией Запада, между диалектическим материализмом и идеалистической метафизикой, между социалистической и гнилой буржуазно-феодальной идеологией, между изучением всего передового, что есть у Запада, и преклонением перед иностранщиной, между культурным и здоровым образом жизни, с одной стороны, и пассивно-упадочническим образом жизни, с другой, и т. д.».

В 1999 г. он подтвердил отношение КПК к приватизации:

«Мы должны активно созидать и смело продвигаться вперед, но ни в коем случае не осуществлять приватизацию. Это главный принцип, и здесь не должно быть никаких колебаний».

Тем не менее КПК допускала нечто похожее на приватизацию, хоть и в усечённом виде. Так, на первоначальной стадии «реформ и открытости» ещё в 1980-х гг. были допущены субподрядные контракты, т. е. по некоторым отдельным направлениям деятельности или производственным потребностям государственных предприятий можно было привлекать частные компании. Это не привело к тотальному опутыванию госкомпаний фирмами-посредниками только из-за жёстких законодательных ограничений и контроля. Позже было допущено акционирование предприятий работниками и даже выкуп госкомпаний их руководством. Однако термином «приватизация» КПК эти процессы не описывала, на словах приватизация приравнивалась к предательству.

В декабре 1990 г. на 7-м пленуме ЦК КПК 13-го созыва были приняты десятилетняя программа социального развития и план пятилетнего развития народного хозяйства. План по формированию «социалистической рыночной экономики» был разработан после XIV съезда КПК (1992 г.). В конце 1993 г. состоялся 3-й пленум ЦК КПК 14-го созыва, который постановил, что рынок должен играть основную роль в распределении ресурсов при макроэкономическом регулировании со стороны государства «косвенными методами». Пленум подтвердил, что фонды государственной и коллективной собственности должны превалировать в совокупных активах общества, госсектор — занимать командные высоты в экономике и играть ведущую роль в экономическом развитии. Но вместе с этим был, во-первых, выдвинут «гибкий подход», который означал, что в ряде районов и отраслей допустимы «некоторые различия и определенная гибкость», во-вторых, разъяснялось, что превалирование госсектора подразумевало не количественное преимущество, а качественное, в-третьих, подчёркивалось, что ведущая роль государства выражается главным образом в контролирующей функции. Здесь мы видим постепенный переход от идеологии ленинской НЭП к китайскому варианту кейнсианства.

Кстати говоря, Цзян Цзэминь именно через утверждение на Западе принципов кейнсианства доказывал в своих работах, что плановый элемент присущ и капиталистической экономике, делая из этого вывод, что между планом и рынком нет антагонистического противоречия, что они являются лишь средствами роста производительных сил.

Нельзя не отметить, что в решении пленума и вообще в позиции КПК и по сей день в экономическом подходе обнаруживается известное теоретическое противоречие. С одной стороны, рыночные отношения должны играть основную регулирующую роль в экономике, с другой стороны, госсектор остаётся доминирующим. Однако проблема в том, что социалистический госсектор по своей структуре, назначению, сущности остаётся таковым только в тесной увязке его элементов — предприятий и связей между ними, что достигается за счёт его директивности и плановости. Поэтому, например, в СССР при НЭП полагали соперничество и конкуренцию госсектора с частным капиталом, ставили госпредприятиям задачу по вытеснению частников с рынка.

Чем госсектор современного Китая отличается, например, от госсектора Франции или России? Прежде всего тем, что китайские госпредприятия не должны служить обогащению частных лиц, которое в других странах обычно происходит через опоясывание госкомпаний паутиной частных подрядчиков и поставщиков, которые выкачивают из них часть прибылей государства. И это объективное противоречие общественного характера госактивов и условий рыночной экономики, с которым, конечно, борются во всех странах, но, как правило, безуспешно. В Китае же эта борьба носит политический характер, поэтому есть основание полагать, что она более успешна.

Китайцы настаивают на том, что их госкорпорации — абсолютно рыночные предприятия, такие же как и в других странах. Однако в таком случае, во-первых, они служили бы «дойной коровой» для частников и чиновников, перманентно создавая класс олигархии, чего, вообще говоря, за 40 лет реформ не наблюдается, во-вторых, лишали бы китайское государство возможности реализации инфраструктурных проектов гигантского масштаба, в которых задействованы порою десятки крупных корпораций, что как раз наблюдается все последние десятилетия. Когда государство решает что-нибудь построить, то после этого никто не принимает в учёт «частные интересы» госкомпаний, а первые секретари на местах руководят стройкой так, как будто все эти корпорации отданы им в распоряжение. А иногда и заставляют участвовать частника, вызывая его на ковёр с вопросом: «Ты что, не патриот, тебе прибыль дороже Родины?»

Поэтому, кажется, замыливание в идеологии этого противоречия говорит лишь о том, что КПК проявляла и проявляет тактическую хитрость, превознося на словах рынок, а втихаря занимаясь самым банальным директивным планированием, как минимум в рамках госсектора. Это не говоря о том, что многие крупные формально частные компании на деле подчиняются партии. Кстати, в 2002 г. чиновник Государственного статистического управления Китая в интервью «Синьхуа» проговорился, что директивное планирование всё ещё функционировало в пяти отраслях производства промышленной продукции.

Другое дело, что при Цзяне в 1990-е гг. госсектор переживал период ломки и адаптации к новым условиям. Предприятия, особенно некрупные, часто дефолтились и даже банкротились. Да и крупных проектов было куда меньше, чем в нулевых и десятых годах.

Вместе с утверждением в практике модели, напоминающей кейнсианство, несколько изменились акценты в идеологии. Так, целью «четырёхаспектной модернизации» всё чаще стала называться не задача развития производительных сил, а достижение «общества средней зажиточности». То есть произошёл некоторый крен от классической марксистской схемы в сторону теории общества всеобщего благосостояния. В рамках идеологии КПК впервые эту идею, как известно, выдвинул Дэн Сяопин, ссылаясь на древние трактаты о «сяокан», однако у него она шла как бы в дополнение к развитию производительных сил. При Цзяне же она получила более центральное звучание. Можно сказать, что главным в «социализме с китайской спецификой» стала не перспектива построения коммунизма, а достижение зажиточности народа.

Пленум 1993 г. окончательно превратил госпредприятия в коммерческие в том смысле, что они должны быть прибыльными в рамках рыночной конкуренции, а их непосредственное руководство должно быть самостоятельным. Из содержания решения пленума также можно сделать вывод, что «единая общенациональная система открытого рынка» должна создаваться в том числе посредством перетоков капитала через финансовые институты. После пленума последовала череда реформ налогового, банковского, валютного, внешнеторгового законодательства в соответствии с его решением. Эта либерализация положительно сказалась на притоке инвестиций.

«Левым» внутри и за пределами Китая, а также западным политикам, аналитикам и менеджерам казалось, что точка невозврата пройдена и «социализм с китайской спецификой» необратимо превращается в капитализм с китайской спецификой. На Западе пошла волна лицемерных публикаций и документальных фильмов о тяжести положения рабочего класса в Китае, его низком уровне жизни. Как будто при Мао Цзэдуне китайские рабочие работали по шесть часов на станках ЧПУ и не испытывали нужды.

Парадоксально, но о Китае одними и теми же красочными картинами ужасов пролетарского и крестьянского быта писали западные либералы и западные леваки. Кстати, всякого рода западные троцкисты в 1930-е точно так же вместе с либералами и консерваторами клеймили сталинский СССР за сверхэксплуатацию рабочих и трудности быта рабочих и колхозников. Удивительно, что КПК не использовала этой параллели и вообще никак не реагировала на потоки грязи и спекуляций по этому поводу, засунув голову в песок. Хотя, может быть, в позиции КПК проявилась как раз зрелость, потому что через 20 лет материальное положение трудящихся в Китае начало стремительно догонять таковое на Западе и теперь противники КПК об этом помалкивают. Леваки, либералы и консерваторы придумали новую «проблему» — теперь в Китае капитализм, потому что «растёт количество миллиардеров» и насаждается «цифровой гулаг». Правда, и то и другое зафиксировано такими «авторитетными источниками», как «Гардиан», «Форбс» и прочими вашингтонпостами с википедиями, но кому какое до этого дело, когда так сильна жажда обличения КПК? Что-то в этом есть синофобское, даже у леваков. Ведь когда читаешь старые портянки американских и европейских троцкистов о сталинском СССР, между строк то и дело проскакивает подсознательная мысль, что ну не может «лапотный Ивашка» построить великое здание светлого прекрасного социализма, теорию которого разработали культурные люди Франции и Германии. Вот и тут так же, читается некоторое презрение к Азии вообще и к китайцам в частности.

После углубления реформ на основе пленума конца 1993 г. экономика Китая столкнулась с кризисом. Официально КПК отрицает, что в стране хоть когда-то были экономические кризисы. По мнению китайских коммунистов, филигранное политическое руководство превращало все кризисные явления в возможности роста. Если сравнивать с экономическими кризисами на Западе, может быть, так сказать при известной доле дипломатичности и можно. Однако в реальности внедрение политики «реформ и открытости» и «углубление реформ и расширение открытости» вызывали в конце 1980-х гг. и середине 1990-х гг. экономические кризисы, которые статистически выражались, прежде всего, в гиперинфляции. Разумеется, у кризисов были и более глубокие, структурные следствия, однако адекватной литературы и аутентичной статистики по этому поводу нет.

В заслугу КПК можно поставить, что к концу 1996 г. при быстром экономическом росте относительно удалось обуздать инфляцию. Официальные и неофициальные данные по инфляции рассматривать особого смысла нет из-за их очевидной политизированности и методологической спорности подсчётов, однако стремительный скачок цен на основные продукты питания остановить удалось точно. Вместе с тем к 1997 г. в экономике был ликвидирован дефицит продуктов народного потребления, т. е., с одной стороны, продуктов стало больше, с другой стороны, количество денег на руках населения впервые оказалось меньше, чем доступных товаров на рынке. КПК посчитала такую ситуацию переходом от рынка, на котором доминирует производитель, к рынку, на котором доминирует потребитель, положительно оценивая данный факт. Что достаточно спорно, так как данная переконфигурация рынка создавала условия для возникновения классического кризиса перепроизводства.

Кроме того, КПК весьма успешно справилась с азиатским экономическим кризисом, инспирированным западными финансистами, прежде всего Соросом.

В целом же восьмая пятилетка (1991-1995 гг.) с точки зрения рыночных показателей показала поступательный и динамический рост. Значительным достижением восьмой пятилетки стало досрочное — на пять лет раньше — выполнение задачи увеличения ВВП в четыре раза к концу 2000 г. ВВП к 1995 г. увеличился в 4,3 раза к уровню 1980 г. Темпы годового роста экономики Китая составили 11%, почти на 14% был прирост капиталовложений в средства производства по сравнению с седьмой пятилеткой. Были построены 845 крупных и средних объектов и проведена технологическая реконструкция 374. Были построены железнодорожные магистрали протяженностью в 5,8 тыс. км (для сравнения: в пятилетку разгара «культурной революции» было построено 3,8 тыс. км), автодороги протяженностью в 105 тыс. км (в три раза больше, чем в ту же пятилетку 1966-1970 гг.), в частности высокоскоростная автотрасса длиной более 1,6 тыс. км. Пропускная способность портов увеличилась на 138 млн тонн, было построено 12 аэропортов, проложено 100 тыс. км межгородских оптических кабелей. Мощность производства электроэнергии ежегодно росла на 9%.

За счёт привлечения инвестиций и роста технологичности производства Китай согласно своим данным занял первое место в мире по производству зерна, мяса, угля, цемента, хлопка, хлопковой ткани, телевизоров, второе место по стальному прокату и химволокну, третье место по производству электроэнергии. При этом нужно понимать, что значительная часть произведённой продукции принадлежала западным корпорациям.

Трансфер технологий был основным условием допуска инвесторов в китайскую экономику. С помощью иностранного капитала совместные предприятия, прежде всего в легкой и пищевой промышленности, смогли ещё к началу 1990-х гг. обновить оборудование и внедрить технологии, включая обучение персонала, и, как следствие, повысить производительность. Начиная с 1993 г. Китай становится мировым лидером по привлечению иностранных инвестиций, в том числе капиталы пошли в тяжёлую промышленность и электронику. Всего за период 1978-1998 гг. было заключено более 300 тыс. контрактов прямых капиталовложений, из них 55% пришлось на резидентов из Гонконга (англичане и американцы), 12% из Тайваня (американцы), 8% из США, 5% из Японии. Пиком привлечения инвестиций стал 1994 г. — официально $33 млрд, а по данным западных платёжных агентов — $82 млрд.

По данным МВФ, за период 1979-2001 гг. КНР получила из-за рубежа $568 млрд, из которых $393,5 млрд составили прямые инвестиции (69,2%), $147 млрд — займы (25,9%), $27 млрд — прочие формы вложений (4,9%).

Наряду с перениманием технологий через инвестиционные контракты, китайцы активно копировали технологии производимой на их территории продукции. Государство и частники открывали рядом с заводами западных компаний такие же свои, переманивая работников и копируя технологические цепочки. Сначала качество продукции оставляло желать лучшего, но постепенно усилиями партии, государства, предпринимателей и даже рабочих оно повышалось. К чему этот «промышленный шпионаж» в итоге привел, хорошо видно сейчас, когда «китайские бренды» постепенно вытесняют западные не только в самом Китае, но и по всему миру. Причём это было не столько стихийное явление, сколько именно ручное управление политикой ликвидации технологической отсталостью.

В сентябре 1995 г. на пятом пленуме ЦК КПК 14-го созыва были приняты «Предложения о IX пятилетке и перспективах экономического и социального развития к 2010 году». Девятая пятилетка стала первой по счету в среднесрочной и долгосрочной программе развития страны в условиях «социалистической рыночной экономики». В этом же году КПК начала планомерно сокращать государственное участие в нестратегических секторах экономики. По итогам пятилетки среднедушевой уровень ВВП по сравнению с 1980 г. удвоился, ВВП рос в среднем на 8,3% в год.

1 июля 1997 г. произошло ключевое для самосознания китайцев событие — возвращение Гонконга под юрисдикцию КНР. Этот успех внешней политики КПК сыграл ключевую роль в укреплении авторитета власти. Национальные чувства китайского народа, как отмечалось ранее, исторически были сильно ущемлены колониальной политикой западных держав, и рядовые китайцы были готовы простить КПК многое на фоне успехов по «собиранию земель китайских». Тем более когда речь шла об англичанах. Это как возвращение Крыма у нас, только в десять раз более значимо в понимании китайцев.

Англичане прекрасно понимали значение передачи Гонконга КНР в вопросе устойчивости власти КПК и расставили немало «рогаток». Однако Запад был уже не в силах удерживать Гонконг в отрыве от набирающей экономический вес ядерной державы с миллиардным населением.

После этого в сентябре 1997 г. на повышенных тонах состоялся XV съезд КПК, который продвинул «реформы и открытость» ещё дальше. Кроме того, встал вопрос о том, как реализовать потенциал рыночной экономики Китая в условиях глобализации мировой экономики, что стало неприятной неожиданностью для Запада.

XV съезд допустил акционирование государственных предприятий и акционерную кооперацию. Правда, к 2001 году в Китае действовало около 18 тыс. акционерных обществ, что для такой большой страны не так уж много.

«Кое-кто за границей посчитал, что в Китае будет осуществлена приватизация, подобные ошибочные взгляды появились и у некоторых наших товарищей, в результате на местах возникли те или иные промахи в работе. За 50-летнее развитие со времени образования Нового Китая наши государственные активы уже превысили 8 трлн юаней, и это имущество всего народа, важная экономическая база нашего социалистического строя. Если у нас каша в голове и мы самовольно распорядимся этим имуществом, например недифференцированно и бесконтрольно распределим огромную сумму государственных активов отдельным лицам и в конечном счете они сконцентрируются в руках считанных людей, то нашим государственным активам грозит опасность быть полностью украденными, наш социалистический строй утратит свои экономические устои. Какова будет тогда обстановка в Китае? Чем мы будет поддерживать социалистический строй, укреплять народную власть и гарантировать всеобщую зажиточность всего народа? Поэтому правильное понимание и отстаивание основ экономической системы, где совместно развиваются разные сектора экономики при доминанте сектора общественной собственности, правильное понимание и регулирование отношений между общественными и необщественными секторами являются как важной экономической проблемой, так и важной политической проблемой, касающейся судеб партии и государства. Я говорю об этом, чтобы было ясно, что руководящие кадры, особенно руководители высшего звена, должны уметь с точки зрения политики видеть и разрешать проблемы, нельзя видеть в экономике только экономику, в работе только работу. Иначе не только не могут наладить работу, но еще и наносят ущерб делу партии и народа».

Допуск акционерных обществ вызвал к жизни изменения в теории собственности. Так, КПК выдвинула тезис о том, что к общественной собственности относятся не только государственные предприятия и кооперация трудящихся, но в некоторых случаях и акционерная собственность. Она не является частной собственностью в случае, если контрольный пакет акций находится в руках государства или коллектива рабочих. Кроме того, новой формой собственности, носящей общественный характер, была названа акционерная кооперация.

Государство активно присоединяло малые предприятия к крупным, сращивало с другими мелкими или даже отдавало в аренду частным лицам, а акционерная кооперация в промышленности была во многом похожа на приватизацию. Работникам отдельных мелких и средних предприятий было предоставлено право покупки акций и право получение заёмных средств для этого. Акционерная кооперация получила особенно широкое развитие на селе. При акционировании же крупных госкомпаний, их акции выставлялись на бирже, но контрольный пакет оставался в руках государства.

Наиболее спорным мероприятием приватизационного характера был выкуп директорами у государства убыточных мелких и средних предприятий, которыми они же и управляли. С одной стороны, это была приватизация в чистом виде, причём её условия выглядят как коррупционные. С другой стороны, до сих пор остаётся неясным, какова степень контроля партии и государства над новыми собственниками и насколько они вообще могут считаться владельцами. Кроме того, такой выкуп был поэтапным и растянутым во времени, в некоторых случаях длился многие годы.

В результате мероприятий приватизационного характера к 1998 г. количество госкомпаний формально значительно сократилось. Что, конечно, способствовало росту благосклонности иностранных инвесторов к власти КПК.

Что касается мирового рынка, то Цзян Цзэминь отмечал, что в 1990-е гг. в мире наблюдались две основные тенденции: в политике мультиполяризация, т. е. разрушение однополярной и построение многополярной системы отношений между странами, а в экономике глобализация. Во-первых, Цзян, как сейчас видно, прозорливо считал причиной экономической глобализации разрядку мировой обстановки, в рамках которой страны ставили вопросы экономического развития на первое место, а политические противоречия отходили на второй план. Во-вторых, он указывал, что научно-технический прогресс, связанный с информационными и биотехнологиями, «как никогда укрепил экономические связи между странами». В-третьих, писал, что ускорение либерализации мировой и региональной торговли и инвестиций — объективная тенденция рыночной экономики.

«Экономическую глобализацию, — писал в 1998 г. Цзян Цзэминь, — прежде всех начали осуществлять развитые капиталистические страны, которые продолжают играть в этом процессе ведущую роль. Следовательно, нынешняя экономическая глобализация, с одной стороны, отражает развитие общественных производительных сил и научно-технический прогресс, а с другой, оказывается распространением капиталистического способа производства и капиталистической рыночной экономики в масштабе всего мира. Это — новое явление в развитии современного капитализма.

Еще 150 лет назад Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии» отметили: «Буржуазия менее чем за сто лет своего классового господства создала более многочисленные и более грандиозные производительные силы, чем все предшествовавшие поколения, вместе взятые». И далее. «Потребность в постоянно увеличивающемся сбыте продуктов гонит буржуазию по всему земному шару. Всюду должна она внедриться, всюду обосноваться, всюду установить связи». «Буржуазия путем эксплуатации всемирного рынка сделала производство и потребление всех стран космополитическим». «На смену старой местной и национальной замкнутости и существованию за счет продуктов собственного производства приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга». Прошло полтора века. История подтвердила научность их рассуждений и предвидений. В текущем веке капитализм пережил ряд кризисов, включая серьезные экономические кризисы, вызывавшие сильные потрясения в международном сообществе, и две мировые войны, которые принесли человечеству страшные бедствия. Впоследствии США и другие западные капиталистические страны в известной мере упорядочили производственные и иные отношения, а также заимствовали некоторые политические установки и меры у социалистических стран, что позволило в определенной мере смягчить социальные и межклассовые противоречия. Новый толчок экономическому росту капиталистических стран дало развитие, в частности, новых и высоких технологий, основным признаком которых являются информационные технологии и науки о жизни, что обеспечило новое развитие общественных производительных сил, а также небывалое по масштабам и по глубине расширение мировых рынков, на которых они доминировали. Это подтверждает, что производительные силы в рамках капиталистической общественной формации все еще имеют достаточные возможности и пространство для развития».

Западные развитые страны, по мысли Цзяна, стали основными бенефициарами глобализации, которая имеет тенденцию увеличивать разрыв между богатыми странами и бедными, развитыми и развивающимися. Китай должен использовать возможности глобализации и купировать её негативное влияние — такую задачу он поставил в 1998 г., но уже тогда между строк чувствовался подступ к следующему шагу КПК — стать флагманом глобализации и обернуть все её преимущества на пользу развивающимся, т. е. бедным, странам, прежде всего, конечно, Китаю. Эта позиция теоретически обосновала вступление Китая в ВТО.

Более того, в 2000 г. Цзян Цзэминь призывал постепенно изменять вектор открытости на прямо противоположный:

«Мы часто говорим, что Китай обладает обширной территорией и богатыми природными ресурсами. Но население у нас велико, в расчете на душу населения природные ресурсы очень ограниченны. Поэтому мы должны активно осваивать международные рынки и использовать зарубежные ресурсы, тем самым увеличивать движущую силу и потенциальные возможности экономического развития нашей страны. Надо в полной мере видеть, что планомерное и поэтапное инвестирование за рубежом, создание там предприятий, проведение технико-экономического сотрудничества с разными странами и прежде всего с развивающимися, это сродни стратегии масштабного освоения западной части Китая и является также важными стратегическими мерами, касающимися развития нашей страны в целом и ее будущего. «Выход за рубеж» и «привлечение к себе» — это две взаимодействующие стороны главной государственной политики открытости внешнему миру. Они взаимообусловлены, ни без одной, ни без другой нельзя обойтись. Эти 20 лет мы делали упор на «привлечение к себе»: заимствовали иностранные капиталы, технологии, кадры, управленческий опыт — это было совершенно необходимо. Без этого нам трудно повышать уровень нашей продукции, технологий, управления. Без этого тебе трудно выйти на зарубежный рынок, пусть тебе и очень хочется. Сегодня ситуация сильно отличается от той, которая была 20 лет назад, наш экономический уровень заметно повысился, мы должны выходить за рубеж, притом у нас уже есть такая возможность. Только смелый и активный выход за рубеж позволит восполнить нехватку ресурсов и рынков внутри страны; только через него мы сможем экспортировать наши технологии, оборудование и продукцию, иметь выгодные условия для заимствования новейших технологий и развития новых производств; только через него сможем постепенно создать наши собственные транснациональные корпорации, то есть от малого к большому, чтобы еще выгоднее участвовать в международной конкуренции в условиях экономической глобализации; только через него мы сможем еще эффективнее стимулировать экономическое развитие развивающихся стран и таким образом укреплять международные силы, выступающие против гегемонизма и силовой политики, стоящие на страже мира во всем мире».

При всём этом следует отметить, что теоретический анализ КПК глобализации далёк от строго научного. Действительно, политика глобализации относится к периоду разрядки мировой обстановки, но не потому, что развитые страны ставили вопросы экономического развития на первое место, а из-за их полного политического доминирования в мире. Глобализация — это насаждение правил свободной торговли и свободного движения капиталов в интересах самых крупных западных монополий. Это политика мирового господства корпораций, составляющих костяк экономики США и их союзников по НАТО. Другое дело, что когда Китай и другие развивающиеся страны стали представлять для господства американских и европейских корпораций реальную конкурентную угрозу, западные государства постепенно вернулись к логике протекционизма. США и Британия скатываются к принципам холодной войны, разделяя мир на два лагеря, а раздираемый внутренними противоречиями ЕС натужно пытается вырваться из-под влияния США и стать третьей мировой силой. Т.е. ссылки на научно-технический прогресс, развитие производительных сил и Маркса здесь совершенно ни при чём. Глобализация — это вполне обычная неоколониальная политика в условиях рынка. Монополии уничтожают конкуренцию, крупные рыбы пожирают мелких. А то, что в эпоху глобализации отдельные страны сумели укрепить свои экономики и их корпорации постепенно стали конкурентами западным — так это не следствие глобализации, а её неизбежные недостатки и недочёты. На такой эффект от глобализации её идеологи и проводники не рассчитывали и принимали все меры, чтобы его избежать. Но рынок, тем более всемирный, — это такая могучая и тёмная стихия, которую планировать и контролировать полностью не под силу никому, ни американским олигархам, ни китайским коммунистам.

Что касается госсектора, то с 1978 по 1998 гг. объём активов его предприятий (предприятия с исключительно государственным капиталом, предприятия с контрольным пакетом акций у государства и предприятия с паевым участием государства) в среднем ежегодно увеличивался на 15%, стоимость валовой промышленной продукции — на 8%, поступление налогов — на 10% (более половины всех налоговых поступлений). Государство продолжало практически полностью контролировать такие сферы экономики, как финансы, железные дороги, телекоммуникация, авиация, нефтяная промышленность, электроэнергетика. В базовых отраслях, таких как дорожные коммуникации, почта, машиностроение, металлургия, нефтехимия, химия, автомобильная и электротехническая промышленность, государство занимало «командные высоты».

Важным с рыночной точки зрения моментом в функционировании китайской системы государственных предприятий является то, что они, находясь, как правило, в начале производственной цепочки (в силу своего сырьевого, энергетического и инфраструктурного профиля), оказывали значительное влияние на рыночное ценообразование. Китайское правительство за годы реформ не раз защищало таким образом китайский рынок от скачков цен «мировой конъюнктуры».

Партия управляла госкомпаниями и предприятиями с контрольным пакетом акций у государства непосредственно, так как должность председателя правления (введена при Цзяне), как правило, занимал секретарь парткома предприятия. Следует отметить, что КПК планомерно занималась воспитанием слоя «управляющих-менеджеров» на основе следующих требований: отличная идейно-политическая подготовка, высокие навыки управления хозяйственной деятельностью, искусное знание своей профессии, соблюдение партийной дисциплины и законов, честность, требовательность к себе. Понятно, что далеко не все директора отвечают этим требованиям, но они хотя бы предъявляются в отличие от большинства стран, в которых госкомпаниями руководят на основе обычных трудовых отношений.

Притом реформирование госпредприятий было сопряжено с пресловутой кадровой оптимизацией и миллионы людей теряли работу. Так, в 1993 г. зафиксировано 3 млн увольнений, в 1994 г. — 3,6 млн, в 1995 г. — 5,64 млн, в 1996 г. — 8,15 млн, в 1997 г. — 11,52 млн, в 1998 г. — 17,14 млн, в 1999 г. — 22,78 млн, в 2000 году — 26,99 млн.

Наиболее интересным с точки зрения изучения опыта является политика КПК по индустриализации села. Внедрение рыночных отношений, т. е. переход от «народных коммун» к «семейному подряду», вызвал, как писал Цзян Цзэминь, появление «избыточной рабочей силы на селе», т. е. безработицы. Ликвидировать её были призваны поселково-волостные предприятия, которые выросли из кустарной промышленности тех самых народных коммун Мао Цзэдуна, которую так любят критиковать китаисты. Кроме того, эти предприятия стали очагом модернизации села и служили средством повышения уровня доходов в деревне.

«ПВП, — писал Цзян Цзэминь, — это путь индустриализации с китайской спецификой».

У нас хорошо помнят, как низкокачественные китайские товары завалили рынок страны в 1990-е гг. Значительная их часть как раз производилась такими предприятиями. Главным преимуществом поселково-волостных предприятий была низкая цена продукции из-за низкой стоимости рабочей силы. Кроме того, они занимались переработкой сельхозпродукции, перевозками, строительством, торговлей, общественным питанием и бытовым обслуживанием на селе.

Для осуществления технической реконструкции сектора поселково-волостных предприятий КПК, во-первых, обеспечила им выгодные кредиты и другие рыночные льготы, во-вторых, засылала в село выпускников ВУЗов, в-третьих, налаживала цепочки сбыта их продукции, в т.ч. за рубеж. Всё это, опять же, делалось в ручном режиме, каждому парткому вменялось «претворять в жизнь курс на активную поддержку, разумное планирование, дифференцированное руководство, управление и стимулирование развития этих предприятий». Партийные органы имели право освобождать предприятия от сборов, аннулировать штрафы и т. п.

Сектор поселково-волостных предприятий стал чем-то вроде мелкого бизнеса, только строго кооперативного. Если взять аналогию из нашей истории, то он похож на ремесленную кооперацию при Сталине. К концу 2005 г. в Китае было зарегистрировано более 22,5 млн таких предприятий, в которых было занято более 142 млн человек.

Однако вместе с тем развитие поселково-волостных предприятий приводило в некоторых регионах и к формированию слоя предпринимателей, т. е. ограничений на развитие капитализма на селе не было и кооперация легко перетекала в частный бизнес. Но при этом все эти китайские бизнесмены находились в чрезвычайной политической и экономической зависимости от воли партии.

С 1990 по 2001 гг. чистый доход на душу сельского населения повысился на 62%. В городах за 13 лет после 4-го пленума ЦК КПК 13-го созыва государство 13 раз повышало зарплату рабочим и служащим. В результате средние доходы городских жителей увеличились: в 2001 г. доход на душу городского населения удвоился по сравнению с 1990 г. Разумеется, все эти данные чисто стоимостные и, хотя и учитывают покупательную способность юаня, отражают прежде всего динамику результатов государственных мер в области материального положения населения.

Более показательно снижение удельного веса расходов на продукты питания в общем объеме потребительских расходов: в 1990 г. удельный вес расходов городского и сельского населения страны на продукты питания в потребительских расходах составлял 54,2% и 58,8%, а в 2000 г. снизился до 37,9% и 47,7%.

Ещё более показательно снижение потребления хлеба на душу населения: в городе 1980-х гг. было 145 кг, а в конце 1990-х гг. стало 88 кг, на селе также снизилось с 260 до 250 кг. Следовательно, увеличилось потребление мяса, птицы, яиц, молока, рыбы и т. д.

Пожалуй, главным статистическим достижением в вопросе благосостояния народа являлся рост продолжительности жизни: с 1990 г. по 2000 г. на 2,85 года до 71,4 лет. Показатель на 5 лет превысил общемировой и на 7 — развивающихся стран.

КПК считает, что к XXI в. весь китайский народ был обеспечен минимальными благами — едой, одеждой, жильём, коммунальным и медицинским обслуживанием, а также образованием.

В 2001 г. после 15 лет переговоров состоялось вступление Китая в ВТО. Это открыло новые возможности для рыночной экономики страны и поставило на повестку дня вопрос о глобальном экономическом лидерстве Китая, что в итоге и привело к новой холодной войне с США в 2020 г.

Венцом деятельности Цзян Цзэминя стало принятие в ноябре 2002 г. XVI съездом КПК его концепции о «тройном представительстве». Её смысл состоит в том, что партия должна представлять: 1) интересы развития передовых производительных сил, 2) прогрессивное направление передовой культуры Китая и 3) коренные интересы самых широких слоёв китайского народа. Притом в составе представителей передовых производительных сил были включены предприниматели и специалисты в области инновации и технологии. Таким образом, коммунистическая партия, считая себя «авангардом рабочего класса», распахнула двери для представителей буржуазии и нарекла себя дополнительно «авангардом китайского народа и китайской нации». КПК официально стала не только коммунистической партией, но и партией национальной, что было следствием идеологических процессов, запущенных Дэн Сяопином и углублённых Цзян Цзэминем. Правда, объективное изучение теоретических работ Дэна показывает, что это не соответствует его позиции о тенденциях развития китайского общества и партии, так что при Цзяне произошёл своего рода ревизионистский поворот.

Принятие КПК идей «тройного представительства» говорит о том, что «левая» оппозиция в партии к началу 2000-х гг. перестала играть какую-либо роль и оказывать какое-либо давление на «правое» руководство партии.

Подводя итог периода Цзян Цзэминя, возникает вопрос: почему КПК, несмотря на идеологические повороты в сторону капитализма и внедрение рыночных отношений в стране, не утратила власть?

Первым важнейшим фактором этого стало отсутствие реальной альтернативы КПК. В Китае не было дееспособной политической оппозиции, не было ярких демократических лидеров, не было оппозиционной организации. Главная причина этому — перманентное идейное и организационное подавление антисоциалистических сил, ежедневная борьба КПК за удержание власти при партийном контроле над армией и институтами государственного насилия. Разумеется, успешность этой борьбы была продиктована массовой поддержкой КПК и привычкой народа видеть в партии руководителя государства и общества.

Второй важнейший фактор — в руководство КПК не пробрались предатели партии и государства. В китайской ментальности любой руководитель видит себя прежде всего исторической фигурой, и, если он нравственно здоровый человек, то у него нет большего страха, чем стать «злодеем всех времён» (китайское выражение), то есть китайским Горбачёвым и Ельциным. А ослабление и крах диктатуры КПК непременно привело бы к развалу КНР, как это было у нас.

Накачивание рядовых партийцев идеологией марксизма-ленинизма, идеями Мао, патриотизмом, а также «воспитательная» практика «культурной революции», когда руководителей и молодёжь массово отправляли жить с бедняками, создали в партии и около партии духовную атмосферу незыблемости власти КПК и социалистического пути Китая. Поэтому все те политические процессы, которые в другой стране вели бы, скорее всего, к падению коммунистического режима, в Китае приводят к эволюции идеологии и политики самой партии. Но при этом не утрачивается характер власти. Если диктатуру КПК и сложно назвать диктатурой пролетариата в классических марксистских терминах, то народной властью она, так или иначе, осталась.

Анатолий Широкобородов,

специально для alternatio.org

Вернуться назад