Была в годы войны шутка: «Кто не воюет — начфин, начхим и 23–я армия». 23-я армия Ленинградского фронта в течение длительного времени не вела активных боевых действий. Начфину – начальнику финансовой службы по должности в бой идти надобности не было. А чем занимался начхим – начальник химической службы? И что вообще делали военные химики в годы Великой Отечественной войны?
Семен Львович Авербух (сайт «Я помню») один из тех, кому довелось узнать это по собственному опыту. Осенью 1942 года он закончил Харьковское военное училище химической защиты Красной Армии, эвакуированное в Ташкент. Был он направлен в училище как закончивший школу-«десятилетку».
Готовили в училище к будущей службе, главным образом по специальности, и готовили на совесть: «Учили, прежде всего, химические вещества, мы должны были их знать наизусть. Как-то раз профессор утром приходит и раздает закрытые баночки, все с различными отравляющими газами. И несколько дней мы учили эти запахи, некоторые из них я и сейчас помню: фосген — это запах яблок, иприт — запах чеснока и так далее... Когда сдавали выпускной экзамен, то каждый подходил к столу, на котором стояло пять баночек. И нужно было назвать все газы по запахам. Я не только пять, а все десять баночек открыл и назвал. Окончил училище с отличием, мне два кубика прицепили — лейтенант».
Такая практика была распространена в то время – по окончании того или иного военного училища более успешно учившимся курсантам присваивали звание – лейтенант, хуже учившимся – младший лейтенант. Кого-то за невысокую успеваемость или недисциплинированность могли и старшими сержантами из училища выпустить…
Назначен был в конце 1942 года лейтенант Авербух на должность командира взвода химической защиты 188-го стрелкового полка 106-й стрелковой дивизии. Молодому командиру взвода очень повезло с личным составом: «Мне было легко командовать взводом, солдат у меня во взводе было человек двадцать. Нас формировали в основном из пограничников, служивших на Дальнем Востоке — все они были взрослые мужчины, выше меня ростом, опытные и послушные солдаты. Я со своими солдатами хорошо обходился, они мне были очень симпатичны, и они меня уважали. Замечательные были солдаты».
Применения немцами отравляющих газов на фронте опасались постоянно, и к этому надо было быть готовыми: «Нашей разведке стало известно о том, что немцы в таких-то и таких-то местах делают запасы отравляющих химических веществ, в том числе иприта, фосгена, хлорпикрина. И мы должны были быть готовыми защититься от этих газов. Такие командиры, как я, были очень ценными, потому что знали все запахи отравляющих газов и знали, как с ними бороться. Поэтому было распоряжение не то самого Сталина, не то кого-то еще, чтобы таких офицеров никуда не посылали в открытый бой, а берегли на случай химической атаки. У меня была сумка с химреактивами, и я должен был каждый день утром вставать и проверять, нет ли запаха какого-либо газа».
Но жизнь вносила свои коррективы: «Немцы так и не использовали отравляющие газы – видимо, побоялись. Поэтому наш взвод в бой почти не посылали, а привлекали на рытье окопов, строительство блиндажей, приказывали хоронить убитых – наших и немецких. Помню, зимой 1943 года начальник химслужбы полка вызвал меня и говорит: «Товарищ лейтенант, там пятнадцать убитых немцев. Надо их похоронить». Пошли хоронить этих немцев, солдаты стали их раздевать. Что характерно, немцы были слабо одеты, но на половой член у них надевался утепляющий колпак из кусочка заячьего меха. Когда хоронили немцев, солдатам было хорошо — кто найдет часы, кто еще что-нибудь».
Разумеется, использовали военных химиков не только в качестве нештатной «похоронной команды»: «Начальник химслужбы мог сказать: «Товарищ лейтенант, отправьте четырех солдат в строительный батальон, надо строить мост на переправе». Солдаты вручную пилили лес, был инженер, который руководил строительством, и вот таким образом строили мост. Иногда мы ставили дымовые завесы для обмана противника – например, чтобы скрыть место, где строится переправа. Особенно часто мы это делали во время боев в Белоруссии.
Когда мы переправлялись через Днепр, то сделали четыре ложные переправы — летят немецкие самолеты и не знают, какую из них бомбить. Солдаты работают, забивают сваи, немцы бомбят, а ни один солдат не уходит. Вот так и работали, под бомбежкой. Я также отвечал за то, чтобы каждый солдат полка имел противогаз и саперную лопатку. Между прочим, немцы тоже были все с противогазами, у каждого их солдата была саперная лопатка».
Безопасной такую службу никак не назовешь: «Конечно, мы несли не такие большие потери, как передовые части, но все равно – и убитые, и раненые во взводе были. Вот, например, строим переправу, солдаты забивают сваи, и начинается налет немецких самолетов, мы прячемся в окопы. Самолеты начинают бомбить, и обязательно у нас появляются один-два раненых. А после большой бомбежки обычно было по два-три убитых и три-четыре раненых. Мне повезло, я ни разу не был ранен, но я принес с войны шинель, всю изрешеченную осколками, и она долго-долго висела дома в шкафу. Окопы, конечно, спасали – как только где-нибудь останавливались, то каждый моментально рыл себе окоп».
В 1944 Семену Авербуху присвоили звание старшего лейтенанта и назначили начальником химслужбы в 242-й Никопольский инженерно-саперный батальон, воевавший в составе 1-го Украинского фронта.
В составе этого батальона он дошел до Берлина, затем – до Праги: «Так как батальон занимался инженерным обеспечением, а работы «по специальности» у химслужбы почти не было, то мы занимались строительством до самого конца войны — наводили переправы, строили мосты, дороги и тому подобное».
Именно отсутствие работы «по специальности» и определяло своеобразие службы в подразделениях химзащиты. Но в случае применения немцами отравляющих газов такие подразделения сделались бы одними из важнейших в Действующей армии. А исключать такую возможность было никак нельзя вплоть до самых последних дней войны…