«Ни один человек не был ненавидим современниками и потомством в такой степени, как граф Алексей Андреевич Аракчеев. Ни один деятель русской истории до 1917 года не оставил по себе более одиозной памяти, чем этот суровый и непреклонный выполнитель воли своего государя».
Отклик на статью «Без лести предан»
Слова русского военного историка-белоэмигранта Антона Керсновского может подтвердить хотя бы эта оценка итогов жизни и трудов родившегося 4 октября 1769 года Аракчеева из книги, изданной в России в 1882 году: «Ему не суждено было принадлежать к числу тех людей, деяния и предначертания которых переживают целые поколения. От него осталось одно прозвище «аракчеевщина...» Конечно, столь однозначный вывод, сделанный спустя почти полвека после кончины графа 3 мая 1834 года, основывался не на пустом месте. Ведь многие современники Алексея Андреевича в разговорах между собой, в переписке нередко называли «Змеем Горынычем» или просто «змеем». Впрочем, иные считали, что внешне «Аракчеев походил на большую обезьяну». А известный мемуарист Филипп Вигель вспоминал: «Еще в ребячестве слышал я, как с омерзением и ужасом говорили о людоеде Аракчееве».
Вот, например, что услышали однажды в нижегородском дворянском клубе пришедшие сюда скоротать вечерок завсегдатаи от своего друга или просто хорошего знакомца Ивана Кондратьевича Рыбникова (Павел Мельников-Печерский, «В Чудове», быль, 1860 год). «Раз зашла беседа за полночь, говорили про старинные псарни, про медвежью охоту. Кто-то рассказал о нечаянной встрече одного помещика с лесным боярином, Михайлой Иванычем Топтыгиным... Иван Кондратьич молча прошелся раз-другой по комнате и, остановясь перед нами, молвил:
“ Современная русская артиллерия – плод двадцатилетней планомерной, продуманной, теоретической и практической работы Аракчеева ”
– Со мной хуже было!
Все знали, что Иван Кондратьич не охотник. Удивились.
– Где ж это, Иван Кондратьич?
– В Чудове Новгородской губернии.
– Как же это случилось? Расскажите, пожалуйста!
– Пожалуй, теперь можно».
И поведал помещик Рыбников, как, будучи молодым, съездил по просьбе приятеля в Петербург утрясти одно дело, для чего сходить там, куда надо, и дать, кому следует, взятки. Управился Иван с поручением, благо, сопровождал его в сей «командировке» ушлый помощник-иудей, хотя пребывание в столицах евреев в ту пору было строго-настрого запрещено. Тронулся в обратный путь, и на очередной станции, ожидая смены лошадей, разговорился с сидевшим в горнице невидным, обычным на первый взгляд стариком. Угостил тот нижегородского помещика чаем, разговорил, и пооткровенничал Иван Кондратьевич: сообщил, зачем побывал в Питере и с кем. Вдобавок не скрыл, сколь негативно относятся в родной губернии к Аракчееву.
Наконец решил поторопить смотрителя...
«Накинул я шинель, шапки не взял: оставил ее на столе, возле старика. Вышел я из комнаты, сошел вниз.
– Где, говорю, смотритель?
– Здесь, ваше благородие, – отвечает он.
– Что ж лошадей?
– Сейчас, ваше благородие. Позвольте только графа отправить.
– Какого графа?
– А графа Аракчеева.
– Где он?
– А чаем-то вас потчевал.
Поднимаюсь наверх тихохонько. Отворил дверь, стал у притолки. Руки по швам.
Аракчеев... сидит на диване... Взглянул на меня.
– Аль со смотрителем поговорил? – спрашивает.
Открыл я рот. Хвать, язык-то не ходит.
– Подь сюда, Иван Кондратьич!
И ноги не действуют.
Сам подошел ко мне, положил руку на плечо и гнусит:
– Вот тебе, молодой человек, урок. С незнакомыми языка не распускай. Говори подумавши. Чего хорошо не знаешь, про то судить не берись... Да и жидов в столицы не вози... Прощай, друг мой!.. Да заруби на носу: про что мы с тобой говорили, про то знают только ты да Аракчеев. Помни же это!
И ушел...
До самой смерти Аракчеева никому не смел я заикнуться про нашу встречу. Твердо помнил, что велено было на носу зарубить. С Аракчеевым шутить было нельзя...»
Между тем не был Алексей Андреевич свирепым зверем. Во всяком случае, если судить не по слухам о том, что Аракчеев якобы лично избивал солдат и вырывал у них усы, оскорблял офицеров. Приказы графа свидетельствуют, что он ходатайствовал о наказании подчиненных за жестокое обращение с нижними чинами. Еще в посвященной ему большой статье в Военной энциклопедии, выпущенной издательством Сытина перед Первой мировой войной, разоблачен миф о том, что граф, мол, довел необоснованными придирками до самоубийства некоего подполковника Лена.
Офицер, наблюдавший в течение шести недель, как Аракчеев проводит занятия, подчеркивал, что он строг и грозен был перед полком, который обучал, а дома по вечерам, собрав офицеров, был приветлив и ласков, терпеливо разъяснял им особенности только что введенного воинского устава.
Да и боготворимый Аракчеевым великий князь, а затем император Павел Петрович ни в статусе наследника престола в собственном малом войске в Гатчине, ни после занятия трона не допускал издевательств над солдатами. Царь, несмотря на свою строгость и вспыльчивость, заботился о них. Недаром, когда самодержца убили заговорщики, они боялись, как бы солдаты по своей привязанности к покойному императору не были бы использованы для какого-нибудь безумного предприятия.
Не стоит также считать Алексея Андреевича и тупым бюрократом, поскольку в бытность графа военным министром (1808–1810) значительно сократилась переписка, упростилось делопроизводство. При этом русская армия прошла реорганизацию в соответствии с современными на начало XIX века требованиями и с учетом битв с войсками Наполеона.
Откровенной ложью являются утверждения, что Аракчеев «ничему не учился, кроме русского языка и математики», «имел лишь ум нравиться тому, кому следует». Алексей Андреевич неплохо владел немецким и французским языками, иначе не попал бы в число лучших выпускников кадетского корпуса. Не кто иной, как граф настаивал: «Чтение полезных книг в свободное время есть, без сомнения, одно из благороднейших и приятнейших упражнений каждого офицера. Оно... образует ум и сердце и способствует офицеру приготовлять себя наилучшим образом на пользу службы монарху и отечеству».
Аракчеев и сам был заядлым библиофилом, собрав библиотеку, в которой насчитывалось 2300 названий научной, специальной, художественной литературы. Всего 11 тысяч томов, распределенных владельцем по 11 разделам.
«Этот мракобес, – напоминал Антон Керсновский, – основал на свои личные средства в Новгороде кадетский корпус (переведенный затем в Нижний и названный его именем), полтораста начальных училищ, ремесленных школ и первую в России учительскую семинарию...»
Эти факты не очень-то распространялись в российском интеллигентском сообществе до 1917 года. Тем более в советское время. Разумеется, обходили тогда молчанием главную заслугу Алексея Андреевича перед Россией и ее армией.
По словам Керсновского, «Аракчеева по справедливости можно назвать создателем современной русской артиллерии. Она плод его трудов, двадцатилетней упорной, планомерной, продуманной работы – как теоретической, так и практической. С этих времен у нас завелся тот артиллерийский дух, установились те артиллерийские традиции, носители которых на всех полях Европы отстояли за русской артиллерией место, указанное ей суровым гатчинцем, – первой в мире».
Популярный в России в первой половине позапрошлого столетия журналист и писатель Николай Греч констатировал: «При самом начале царствования Павла и пушки, и лафеты... сделались легче и поворотливее прежних... это было первым шагом к преобразованию и совершенствованию нашей артиллерии».
Специалисты тоже утверждают, что ее материальная часть при Аракчееве находилась в блестящем состоянии. 6-фунтовая пушка весила всего 20 пудов (почти вдвое легче иностранных образцов), 12-фунтовая батарейная – 50 пудов, а 12-фунтовый единорог – всего 15 пудов. Не было ни одного вида орудия, который не весил бы по крайней мере в полтора раза меньше соответственной иностранной системы и в два раза легче тех же образцов начала XVIII века.
Артиллеристы не раз выручали русские войска: в сражении при Прейсиш-Эйлау, где три конно-артиллерийские роты – 36 орудий под командованием Алексея Ермолова метким огнем остановили наступление и отбросили вспять французов, что спасло нашу армию от удара с левого фланга в ее тыл. Не единожды картечь и ядра российских пушкарей тормозили и отбивали яростные атаки неприятеля в день Бородина. Выдвинутая вовремя 112-орудийная группировка помогла ликвидации прорыва врага – самого опасного момента Лейпцигской «битвы народов».
Артиллерия – детище Аракчеева – прокладывала путь русским войскам к победе у стен Парижа над наполеоновской сверхдержавой в кампанию 1814 года. Это первейший факт в биографии графа, а не военные поселения, идею создания которых обычно ему приписывают: он придерживался на сей счет совершенно противоположных взглядов и взялся за нее, лишь выполняя непреклонное желание благословенного императора.
Слуга двух российских государей, Алексей Андреевич принял в значительной степени на себя многие негативные стороны царствований Павла и Александра, выполняя повеления обожаемых им монархов. А аристократическая верхушка не простила мелкопоместному выскочке близость к трону. Ее измышления подхватили позже российские либералы и революционеры в качестве пропагандистских аргументов в ходе борьбы «за светлое будущее».
Увы, ошибся великий Александр Сергеевич, сочинив эпиграмму о «грошевом солдате», который «Полон злобы, полон мести, без ума, без чувств, без чести...»