Борис Ефимович Ефимов был назван человеком двадцатого столетия за заслуги перед Отечеством. Родился он в XIX веке, умер в XXI, а его первая карикатура увидела свет 100 лет назад. Герой Социалистического Труда, народный художник СССР, лауреат Государственной и двух Сталинских премий – далеко не полный перечень его регалий.
Рассказ Бориса Ефимова о своей жизни был записан в его квартире на Кутузовском проспекте в канун дня рождения в 2006 году. Художник уже не посещал публичные мероприятия, но любовь к жизни творила чудеса. В его воспоминаниях – острота ума и чувство сопричастности судьбе народа.
Революция просилась в карикатуру
Все дети любят рисовать. Но меня не тянуло изображать цветочки и собачек. Я с пяти лет делал иллюстрации к прочитанным детским книгам, воплощал собственные фантазии на бумаге. А позже очень нравилось подметить характерную черту человека и преподнести ее юмористически.
“ Я знал, что Сталин следит за публикациями. Однажды ночью раздается звонок: «Товарищ Ефимов? Срочно в Кремль» ”
После переезда из Киева, где я родился, в Белосток мы с братом Михаилом посещали реальное училище. Атмосфера была, видимо, подходящая, и мы начали издавать рукописный школьный журнал. Я иллюстрировал все, о чем писал брат. Но в то время и в голову не приходило, что стану зарабатывать деньги природным даром. Не считал себя художником. Рисованию нигде никогда не учился. Как сейчас сказали бы, это было хобби. По наставлению родителей готовился к серьезной мужской профессии.
Обстоятельства складывались так, что 1917-й год я встретил уже в Харькове, учеником шестого класса реального училища. Жизнь в революцию и Гражданскую войну пробуждала иное видение. Власти менялись калейдоскопически. В мои 17 лет разницы в них я не замечал. Может, ее и не было. А парадоксальность присутствовала. И еще живописность: мундиры, оружие, злые и вдохновенные лица, трагедии и фарс. Мне удавалось и очень нравилось изображать ситуации и людей несколько гипертрофированно, комедийно.
Жизнь состояла из страшных, кровавых эпизодов. Тогда появились мои первые карикатуры, посвященные революционным событиям. Пришли красные – белые сидят в тюрьме. Взяли верх петлюровцы – красные грустно взирают на жизнь. Все изображенное – личные впечатления тех дней. Все надеялись, что скоро это кончится.
Брат Михаил Кольцов
С Михаилом связь была сильная и постоянная. Он сделал меня художником-публицистом, буквально заставил войти в журналистику, показал, как это злободневно, интересно и главное – полезно обществу. Его логика казалась мне безупречной. Тогда, в 1919-м, я был секретарем редакционно-издательского отдела Народного комиссариата по военным делам советской Украины. Считал, что занимаюсь серьезным делом. Но Михаил представил ситуацию в ином свете, доказывал, что карикатура в газете – это ежедневное участие в политической жизни страны, огромная аудитория читателей. Его доводы убедили. И уже через день в «Красной армии» появилась моя первая карикатура на генерала Деникина, прижатого к Черному морю красноармейскими штыками.
Брат был мне самым дорогим человеком. Я гордился им. Был уверен, что высокие должности он занимает заслуженно в соответствии со своим интеллектом, кипучей энергией и желанием приносить пользу стране. Это сейчас с высоты прожитых лет многие спрашивают с налетом сарказма: «Как мог Михаил Кольцов печатать процессы над вымышленными врагами народа? Почему занимал проправительственную политику?». Тогда все воспринималось иначе. Я знал, что брат делает на своем месте все возможное для друзей, для страны.
Мы постоянно встречались, я был в курсе его проблем и успехов. Он познакомил меня с великими людьми – писателями, поэтами, политиками. Я лично знал Троцкого. Он даже написал предисловие к моей книге карикатур, вышедшей в 1924 году: «Борис Ефимов – наиболее политический среди наших рисовальщиков. Он знает политику, любит ее, проникает в ее детали. В этом его первая сильная черта. Карикатурист, как и публицист, должен быть психологом, то есть должен уметь воспринимать идеи и в личном преломлении в их каждый раз новом человеческом выражении. Без этого психологического чутья карикатура, как и публицистика, вырождается в утомительный шаблон». Я гордился такой оценкой.
Брат был в хороших отношениях с Максимом Горьким. Как-то наш классик обедал у Кольцова, и я там был. Михаил меня представил. Горький с усмешкой посмотрел в мою сторону и произнес: «Так это вы изобразили меня идущим босым по Руси с сапогами за плечами? Преувеличение! У меня и сапог-то иногда не было». И после паузы: «Карикатура – социально значительное и полезное искусство».
Сталин
Это, конечно, в первую очередь связано с судьбой Михаила, его арестом в 1938-м и расстрелом в 1940 году. Все знали, что Сталин – игрок, любитель театрально разыгранных перестановок и шекспировских страстей. Люди для него всегда были винтиками. Нет смысла копаться в причинах сталинской политики по отношению к известным людям того времени. На мой взгляд, все нити неизменно приведут к главной задаче: во что бы то ни стало удержать личную власть. Мы все жили под дамокловым мечом его интриг. Но мой брат пользовался доверием, и его судьбе как бы ничто не угрожало. Михаил был уже соредактором «Правды», редактором журнала «Крокодил». Мы по-прежнему часто бывали вместе. Он рассказывал о своих разговорах со Сталиным. Накануне ареста также виделись. Брат поделился впечатлением о последней встрече с вождем народов. Этот рассказ хорошо запомнился еще и потому, что, по словам брата, он ощущал искусственность ситуации. Нельзя было предположить, к чему она приведет.
В Большом театре давали очередной правительственный спектакль. Как обычно, присутствовали все значительные лица. Кольцов сидел в партере. Сталин позвал его в свою ложу. Как рассказывал брат, у него был какой-то турецкий вид: заметил недавно вставленные золотые зубы, удивили короткие сапоги и заправленные в них широкие брюки. Впервые приближенные услышали от Сталина фразу «Мы, старики…» Раньше он не относил себя к старшему поколению.
Обращаясь к Михаилу, вождь произнес: «Товарищ Кольцов, вы бы не отказались сделать доклад для журналистской братии о выходе в свет Краткого курса истории ВКП(б)?». Михаил, конечно, согласился. Это было за два дня до ареста.
Потом, анализируя ситуацию, я пришел к выводу, что к моменту разговора в театре судьба Михаила была уже решена. Эта манера дать человеку надежду, перспективу – и тут же отобрать жизнь потом отмечалась всеми, кому пришлось иметь дело лично со Сталиным.
Узнав об аресте брата, я, конечно, собрал вещи и стал ждать, когда придут за мной. Брали обычно в два часа ночи или около этого.
Первая ночь прошла без происшествий. Я стал размышлять более здраво. У меня была семья. Необходимо срочно уладить кое-какие формальности, успеть снять деньги с книжки. Договорились с женой так: я исчезну на предстоящую ночь, за сутки сделаю все возможное, а потом будь что будет.
За мной не пришли во вторую и в третью ночь. Так я боялся еще некоторое время, а потом понял, что на этот раз обошлось. Почему? Наверное, потому, что мои карикатуры нравились вождю. Подтверждение такой оценки было регулярным, хотя он часто вносил свои коррективы, так сказать, осуществлял идеологическое руководство.
Я знал, что Сталин зорко следит за публикациями. Однажды ночью раздается телефонный звонок: «Товарищ Ефимов? Срочно явитесь в Кремль». А я болел, температура высокая, голова тяжелая. Так и начал объяснение: мол, недомогание, грипп… С другого конца провода строго: «Вы не хотите знать, что Он о вас сказал?». Я в панике что-то пробормотал в свое оправдание, а потом задал глупейший вопрос: «Что-то неприятное?». Ответ: «Все, что Он говорит, исключительно приятно и полезно. Ну ладно, лечитесь до утра, а потом – в Кремль».
Наутро после бессонной ночи (мог ли я уснуть перед таким разговором!) меня принял Сталин. Смотрит изучающе и спрашивает: «Почему вы всегда рисуете японцев с заячьими зубами? Неправильно. Это обижает всю нацию. Все, можете идти». И отвернулся по своим делам.
В моих карикатурах, естественно, больше не появлялись зубастые японцы.
Сейчас меня часто спрашивают, насколько страшно было жить в сталинские времена. Конечно, тогда никто не мог поручиться за завтрашний день. Никто не был застрахован от ГУЛага и расстрела. Мы это чувствовали. Евреев не спасали псевдонимы и стремление делом доказать свою лояльность власти. Жили одним днем. Проснулся в своей постели – и уже счастлив. Слежка была возведена в образ жизни государства и его граждан. Повальное подсматривание, доносы на чужих и чаще на своих делали нас заложниками системы.
Нас подставили, и мы это знали
В период войны Израиля и Египта советское правительство придумало идеологический трюк. Известным евреям страны поступило указание подписать воззвание «Руки прочь от Египта». Нас собрали в редакции главной газеты Союза. Возглавляли акцию Заславский и Эренбург.
“ Никто не мог миновать участи «подписанта». Исключением были люди, избравшие путь открытого противостояния власти ”
Жизнь сложна, а политика еще сложнее. Никто тогда не знал правду о Египте, о том, что вообще происходит в Ближневосточном регионе. Мы понимали, что решением ООН Израиль был органичен в территории. И начавшаяся война преподносилась нам как агрессия Израиля против Египта за расширение собственных границ. Гамаль Абдель Насер выставлялся героем, борцом за интересы своего народа. И конечно, наша пресса возвещала, что он лучший друг Советского Союза, последовательно претворяющий идеи социализма в жизнь. Насер показывался чуть ли не главным коммунистом, носителем идей братства всех трудящихся на Ближнем Востоке.
Историю всегда приукрашивают в соответствии с интересами власти.
Выбирать не приходилось. Мы не были наивными людьми. Не всегда делаешь то, что хочешь. Относясь к акции как к неизбежности, мы поставили подписи под текстом, который начинался так: «Народы всего мира, все прогрессивное человечество глубоко потрясены и возмущены актом вооруженной агрессии англо-французских империалистов и их израильских пособников против Египта. Мы призываем трудящихся всех стран мира, в том числе и евреев, поднять голос решительного протеста против преступной авантюры. Мы, советские евреи, требуем: руки прочь от Египта». И далее имена: поэт Безыменский, композитор Блантер, международный гроссмейстер Бронштейн, заместитель министра строительства Гинсбург, карикатурист Ефимов, академик Минц, народный артист Прудкин, кинорежиссер Ромм, писатель Рыбак, композитор Сандлер, академик Трахтенберг, народный артист, дирижер Большого театра Хайкин.
Это только малая часть известных фамилий. Мы хотели это подписывать? Но так было и раньше. Если посмотрите процессы 1937–1938 годов, то увидите, что под осуждающими врагов народа воззваниями стоят подписи Пастернака, Бабеля, Ахматовой. Тех, кто впоследствии сам был распят. Никто не мог миновать участи «подписанта». Исключением были только отважные люди, избравшие для себя путь открытого противостояния власти. Такие борцы сидели в ГУЛаге или расстреливались сразу.
Тогда же вышли мои карикатуры на израильско-египетскую тему. Я, как публицист, работавший в центральной прессе, в первую очередь откликался на все события и иллюстрировал статьи.
Как меня ругали за подпись под воззванием и карикатуры! У меня до сих пор хранится подборка анонимных писем на эту тему. Злые, оскорбительные. Но мы относились к этому как к неизбежности. Обыкновенному человеку было вообще невозможно разобраться в идеологических хитросплетениях кремлевских правителей.
В условиях дезинформации мы могли выбирать только сердцем, как теперь принято говорить. Это не значило действовать вразрез с повелением власти. Я не Джордано Бруно и класть голову на плаху не собирался. Нас всех тогда подставили, как сейчас бы сказали. Мы это осознавали и действовали в соответствии с условиями игры. У меня была семья, друзья. Жертвовать ими тоже бессмысленный акт. А главное – протест в любом виде не привел бы ни к чему позитивному. Несмотря на некоторое смягчение внешней политики, железный занавес сохранялся и мы ощущали театральность всех коллективных акций. Наша страна поддерживала арабов. Если бы я принес карикатуры на «братьев», нелепо предположить, что их опубликовали бы. И еще один довод: мы были уверены, что Израилю наше воззвание и мои карикатуры не повредят. Они просто не дойдут до широкой мировой общественности или не будут восприняты всерьез.
После подписания воззвания мы шли по длинному коридору и усмехались: «Ну, Израиль, получил ты от советских евреев!». Мы пытались выжить в тех условиях, которые диктовала жизнь.
Позже, когда при Брежневе началась антисолженицынская кампания, мне заказали карикатуру на него. Тоже ведь не было текстов, кроме «Одного дня Ивана Денисовича». Нам объясняли, что последующие книги Солженицына очень плохие, направлены против социалистического строя.
Я нарисовал то, что просили. Мой внук, который в те годы был уже цельной личностью, узнав об этом, сказал: «Зря ты это сделал. Солженицын не антисоветчик, он борец со сталинизмом, с нашим гулаговским прошлым». В доказательство принес мне самиздатовский «Архипелаг ГУЛаг». Прочитав переснятый фотоспособом роман, я убедился, что внук прав. Больше Солженицын не был героем моих карикатур. Но это уже иные времена.
До сих пор мне задают вопрос: «Как вы могли?». Мой ответ: «А сейчас не так ли живете?». Всегда было так. В советское время царизм назывался тюрьмой народов, а теперь Николай II святой. Сегодня уже и деникинцы хорошие, и белые с красными поменялись ролями, и преданные коммунисты стоят «подсвечниками» в храмах. Видно же, что душа не лежит, а стоят. Кому-то это нужно, выполняют чью-то волю. К чему завтра придем такими темпами? В каждый период истории мы видим, что даже неопровержимые факты подстраиваются под определенную политику в угоду временным интересам правителей.
У меня и сейчас нет информации для того, чтобы иметь непоколебимую точку зрения по поводу тех или иных событий. Политика должна быть такой, чтобы людям не нужно было кривить душой для выживания в собственной стране. Почему сейчас появились ростки фашизма, а общество делает вид, что это просто баловство неграмотных или бездельников? Кому-то это выгодно.
Парадоксов много. Я понимаю, почему нужно было изъять из употребления орден Ленина. Но не фарс ли возродить награждение орденом Андрея Первозванного? Кто из ныне живущих достоин такой награды наравне с Александром Васильевичем Суворовым, например? Опять пытаются подтасовывать историю, играют в преемственность. И всегда со ссылкой на народ: это ему нужно. Народ же понимает, что происходящее неизбежно и, как ему положено, безмолвствует. А через тридцать лет придет к вам внук и спросит: «Как вы могли?..»
Все, что происходит сегодня, будет иметь огромный резонанс в будущем. Я-то это знаю по опыту личной жизни.
Заголовок печатной версии – «Политический художник».