Сегодня мы все — не украинцы

Патрик Портер (Patrick Porter), Джастин Логан (Justin Logan), Бенджамин Х. Фридман (Benjamin H. Friedman)

Настойчиво утверждать, что США и их союзники по НАТО должны хотеть того же, что Украина, — это политика понятная, но опасная.

Такие утверждения чреваты не только тем, что могут втянуть нас в ядерную войну. Они создают опасность того, что дадут Украине ложную надежду и затянут урегулирование кризиса. Нашу естественную симпатию к Украине не следует путать с полным совпадением интересов.

Российская военная операция сплотила Запад в повсеместном стремлении оказывать Киеву поддержку. Члены НАТО помогли расстроить планы России и позволили Украине оказать активное сопротивление с помощью поставок оружия, обмена разведданными и экономических санкций. А гражданское общество мобилизовало помощь, превратив украинский флаг в популярный символ героического неповиновения, интернационализма и существования суверенной свободы.

Для премьер-министра Великобритании Бориса Джонсона "одним из самых главных предметов гордости в свободном мире является возможность заявить „Я — украинец″". По словам советника по национальной безопасности США Джейка Салливана, "наше дело — поддерживать украинцев. Они поставят военные цели, цели за столом переговоров... Мы не собираемся определять исход этих событий за них. Это им решать, а нам их в этом поддерживать". Даже президент Джо Байден утверждает, что Украина для США — не просто гуманитарная проблема, а государство, стоящее на переднем фланге в глобальной войне между свободой и автократией.

Но в то же время, правительства Великобритании и США ясно дают понять, что они не будут предоставлять Украине все оружие, которое она хочет получить, или напрямую вступать в конфликт, вводя бесполетную зону или направляя туда войска. Это нежелание отражает явное расхождение интересов между Западом и Киевом.

Украина, поставившая на карту свою независимость, хочет получить от НАТО всю возможную помощь — эскалация служит ее интересам. С другой стороны, страны НАТО, благоразумно опасающиеся России и ее ядерного арсенала, вполне обоснованно сопротивляются.

Таким образом, в западных странах возникло расхождение между делами, которые предполагают внешний предел вовлеченности в конфликт, и словами, которые предполагают гармонию интересов.

По большей части это лишь политика. Лидеры демократических стран склонны преувеличивать ставки, продвигая политику, сопряженную со значительным риском. Но такое расхождение опасно.

Во-первых, это влечет за собой внутренние призывы к эскалации, включая требования постановки максимального количества военных целей — от возвращения Крыма до прямого военного вмешательства. Во-вторых, риторика Белого дома ставит под сомнение его собственный отказ выполнить требования Украины об оказании сопряженной с высоким риском помощи в виде бесполетных зон, доведения России до полного экономического кризиса или фактической переброски войск. Это обесценивает его собственную сдержанность.

А что если бы ставки Запада действительно были так высоки, как у Украины? Если бы от хода этого конфликта зависело будущее мирового порядка, и вместе с Украиной на карту была бы поставлена наша демократия, то почему НАТО не захотела принять участие в этой борьбе?

Важно отметить, что это расхождение между риторикой и политикой может еще и вызвать у Киева чрезмерные ожидания. Но те, кто настаивает на том, что Запад должен дать Украине все, что она хочет, не учитывают, что то, чего хочет Киев, частично зависит от того, что Запад ему даст — или, по крайней мере, от того, что он обещает дать. А заявления о полном совпадении интересов могут подпитывать мечты украинцев о полной победе, которые, вероятно, нереальны и только затягивают конфликт.

Хотя мирные переговоры сейчас зашли в тупик, они могут возобновиться, когда наступление России на Донбассе либо увенчается успехом, либо остановится в мертвой точке, и Украине снова могут сделать малоприятное предложение о мире — остаться без Крыма, согласиться на дополнительную автономию для большей части Донбасса, дать твердые гарантии соблюдать нейтралитет. Если Киев считает, что поддержка Запада бесконечна или, вероятно, станет более прямой, он может в конечном итоге отказаться от соглашения, которое ему предлагали, и пострадать из-за этого, когда поддержки, на которую он рассчитывал, не будет.

Проблема здесь не в помощи Украине, а в том, что Запад делает вид, что эта помощь безоговорочная.

Сам конфликт был отчасти спровоцирован некоторыми ложными, но заманчивыми заверениями Вашингтона в адрес Киева, которые создавали впечатление совпадения интересов.

В ходе этого фатального "флирта" звучали обещания "стопроцентной" поддержки, пустые намеки на возможное членство в НАТО и установление партнерства в области безопасности, подкрепленного увеличением материальной и военной помощи, которая не была гарантирована. Таким образом Украина оказалась в уязвимом состоянии неопределенности — без защиты в виде реальных обязательств Запада. При этом она осмелела до такой степени, что предприняла шаги, которые ускорили решительные действия России, направленные на то, чтобы не позволить ей присоединиться к Западу — например, отказалась от нейтралитета.

Идея, по которой страны могут в значительной степени содействовать военным усилиям, не принимая в них непосредственного участия, вредна. Те, кто вооружает Киев, возможно, рискуют недостаточно, чтобы удовлетворить требования Украины, но все же рискуют — опасность ответных действий России по-прежнему существует. А санкции влекут за собой экономические тяготы как для тех, кто их вводит, так и для тех, кто под ними.

Более того, на страны НАТО повлияют условия и сроки прекращения конфликта. Они определят степень и тяжесть негативных экономических последствий, а также вероятность нового вторжения и последующего кризиса. Конечно, западные лидеры имеют право (и даже обязаны перед своими избирателями) определять, как использовать свою военную помощь и экономические санкции таким образом, чтобы это отвечало не только интересам Украины, но и их собственным.

Дежурное в обычных условиях замечание о том, что интересы Украины отличаются от интересов США или Великобритании, теперь стало обязательным для правильного выбора политики. И делать вид, что разницы между ними нет, чревато эскалацией с потенциально ужасными последствиями.

Здравомыслящие люди могут не согласиться с тем, в чем именно заключаются интересы Запада, или в том, что касается окончания конфликта. Но они не будут спорить с тем, что интересы Запада и Украины не идентичны.

Патрик Портер — профессор Бирмингемского университета, ведет курс международной безопасности и стратегии. Бенджамин Х. Фридман — директор по политическим вопросам аналитического центра Defense Priorities. Джастин Логан — старший научный сотрудник Института Катона.