Через тридцать лет Европа и США собираются перейти к экономике с нулевыми выбросами углекислого газа. России это грозит огромными финансовыми потерями уже в ближайшие годы. Вначале, в 2023—2025 годах, Евросоюз планирует ввести трансграничный углеродный налог, которым будут облагаться продукты, при производстве которых выбрасывается СО2. Следом страны Запада обещают резко снизить потребление угля, нефти, а позже — и газа, переходя на чистую энергию. Как российские власти собираются зарабатывать в зеленеющем мире, обсуждали на Ялтинской энергетической конференции «Российский ТЭК в зеленой повестке современности».
Пока схема на ближайшие тридцать лет может выглядеть примерно так. Российские компании повышают энергоэффективность и экологичность производства. С одной стороны, это позволяет им снижать трансграничный налог. С другой — появляется возможность торговать квотами на выброс. По смелым оценкам, выручка от их продажи может быть сопоставима с доходами страны от экспорта нефти и газа. Но есть детали, которые могут перевернуть все с ног на голову.
Почему России не надо идти со всеми в ногу
Пока планы Запада по переходу к низкоуглеродной экономике слишком общие и размытые. Однако их надо воспринимать серьезно, так как при любом развитии событий от направления движения уже не откажутся и Россия, подписав Парижское соглашение, приняла этот вектор движения, считает член научного совета РАН по системным исследованиям энергетики Андрей Конопляник.
«Заявленные климатические цели надо воспринимать как вектор движения, а не как ту точку, в которую любой ценой надо безусловно прийти. В начале 2000-х у Евросоюза была программа „20−20−20“, которая предполагала, что к 2020 году на 20% должны снизить выбросы СО2 и энергоемкость ВВП, а доля возобновляемых источников энергии (ВИЭ) вырастет до 20%. ЕС критиковали за то, что они не достигнут своих количественных целей, но они задали вектор движения. И я всегда говорил, что важны не цифры — будет это 17−18% или 22−23% по тому или иному показателю в 2020 году, а необратимость движения в заданном направлении к 2020 году и далее», — говорит ученый.
Теоретически Запад ждет от России, что она пойдет с ним в ногу: будет переходить на ВИЭ и вместо нефти и газа превратится в экспортера чистой энергии, например водорода.
«Для России отказ от невозобновляемых источников — нонсенс вдвойне, — продолжает профессор Андрей Конопляник. — Потому что в этом наше конкурентное преимущество на рынке. Монетизация наших невозобновляемых ресурсов, крупнейших в мире, — это то, чем мы должны заниматься, причем на новом техническом уровне их использования по всей цепочке от добычи до конечного потребления (повышая энергетическую, экономическую и климатическую эффективность на каждой стадии цепочки), а не уходить в сторону, отказываясь от нашего конкурентного преимущества только потому, что нам говорят, что мы идем не в ногу. Мы все знаем, чем заканчивается, когда все идут по мосту в ногу».
Он указывает на то, что разные страны находятся на разных уровнях экономического и технологического развития, обладания невозобновляемыми ресурсами. Поэтому для каждой страны оптимальное соотношение цели снижения негативного влияния человека на окружающую среду и той цены, которую они могут позволить себе заплатить за это, свое собственное. «Потому задача России состоит не в том, чтобы стремиться следовать тем странам, которые зависят от импорта энергоносителей и у которых негативное влияние человека на окружающую среду является более сильным, а поглощающие способности территории ниже. Мы не обязаны использовать их лекала, а должны выстраивать собственное движение в пользу более низкого углеродного развития», — резюмирует доктор экономических наук.
Главное не то, как голосуют, а как считают
Краеугольным камнем в отношениях России и Запада в климатической повестке является методология и система подсчета и учета углеродных единиц и выбросов парниковых газов, на основании которых все и будет высчитываться. Например, трансграничный налог, который Евросоюз введет для защиты собственного бизнеса, имеющего более строгие экологические ограничения. Эксперты аудиторской компании KPMG подсчитали, что за пять лет после введения налога Россия потеряет до 33 млрд евро.
«Мы готовимся сейчас к конференции в Глазго (Конференции сторон Рамочной конвенции ООН по изменению климата — КС-26). Будет большая работа по шестой статье, по которой нам надо „отбить“ наши интересы с точки зрения углеродных единиц — как они считаются и как они учитываются. Пока мы опаздываем», — заявил заместитель министра экономического развития России Илья Торосов.
Андрей Конопляник приводит пример, что в Европе продвигается идея использовать «зеленый» или «возобновляемый» водород, который производят электролизом из воды (за счет электроэнергии ВИЭ, поэтому его и называют «возобновляемым»), а не «голубой» — из природного газа. «Энергоемкость производства зеленого водорода в 10 раз выше, чем из газа — пиролизом (без выбросов СО2) или паровым риформингом (с выбросами СО2). То есть для электролиза нужны энергетические мощности в десять раз больше, значит, выбросы при производстве этого оборудования будут выше. Но стадия производства оборудования отбрасывается в рамках Водородной стратегии ЕС при расчете выбросов. Там говорят: при производстве „зеленого“ водорода выбросов нет. Правильно, нет, но только прямых выбросов СО2, потому что производство ВИЭ и водорода электролизом с использованием электроэнергии ВИЭ не дает прямых выбросов, зато эти выбросы дает производство оборудования. Причем, помимо того, что энергетических мощностей (электролизеров) нужно в 10 раз больше, материалоемкость оборудования для производства ВИЭ кратно больше, чем для производства электроэнергии на традиционных технологиях из ископаемого топлива. А значит, и удельные выбросы при производстве оборудования для производства зеленого оборудования будут весьма высоки. И если это выбрасывать из расчетов, то значит, что у нас получается искаженная система координат для сравнения климатической чистоты полного производственного цикла „зеленого“ водорода и водорода из газа. Эта система принималась без учета интересов России, а с точки зрения интересов европейского бизнеса. И мы должны выравнивать систему искажений, приводить ее к корректным, научно обоснованным взаимоприемлемым координатам», — говорит член Научного совета РАН по системным исследованиям энергетики.
Еще один спорный момент, например, поглощающая сила российских лесов и акваторий, которая влияет на общую оценку выбросов СО2 в России. Вице-президент «Лукойла» Леонид Федун рассказывал в одном из интервью, что финский посол показал ему как-то материалы, по которым в Выборге 1 га леса поглощает 1 тонну CO2 в год, а через 10 км, на финской территории, — 10 тонн CO2. «Давайте признаем: Финляндия лучше управляет лесами, они за ними ухаживают. У них леса — частные, для них это национальное богатство. Но не в десять же раз!» — заметил руководитель нефтегиганта.
«Считается — в соответствии с Киото-2, — что поглотительная способность лесов России и Японии примерно одинакова, — смеется Андрей Конопляник. — Вот вам еще один пример того, что не все международно признанные правила являются, скажем дипломатично, сбалансированными».
Поэтому в России создают собственную систему и архитектуру климатических проектов, углеродных единиц, обращения углеродных единиц в России. «Для обращения углеродных единиц нам нужна система, которая будет подтверждать их появление. Для этого нам нужна таксономия, подтверждающая зеленость проекта. Эту таксономию мы должны обязательно акцептовать на международной арене и привлечь инвестиции в российские проекты. Для этого в Минэкономразвития создали рабочую группу, которая разработала таксономию. Ее внесли в правительство», — сказал заместитель министра экономического развития России Илья Торосов. Он рассчитывает, что к концу года правительство сможет представить рынку свои предложения: «Мы хотим запустить архитектуру и финансирование зеленых проектов, которые соответствуют реалиям и интересам России, понимая при этом, что хотим забрать большой кусок рынка ESG».
Российская таксономия состоит из двух частей — зеленые и адаптивные проекты.
«Зеленые — это проекты, максимально приближенные по стандартам к европейским, на 95%. Есть несоответствие только по атому, вокруг которого идут споры. По углеродному следу атом однозначно зеленый. Есть споры внутри Европы. США поддерживают атом. Но это наша таксономия и мы считаем, что атом — зеленый, и мы на этом стоим», — говорит Илья Торосов. Адаптивная таксономия не будет признаваться ярыми сторонниками зеленого, но она соответствует российским реалиям, считает замглавы Минэкономразвития: «Например, это угольный, нефтегазовый сектор. Если мы понимаем, что экология улучшается, энергоэффективность улучшается, то мы должны этот проект поддерживать и он может внести больший вклад в защиту окружающей среды, чем тот же простой зеленый проект. И это мировая практика. У каждой страны есть своя переходная таксономия».
В правительстве рассчитывают, что российские компании будут развивать зеленую энергетику и повышать энергоэффективность и экологичность уже существующих производств, что скажется на размерах трансграничного налога. Для этого компании будут получать поддержку государства и привлекать финансирование выпуском зеленых облигаций. По данным Минэкономразвития, в прошлом году мировой рынок ESG составил $ 1 трлн, а потенциал российского оценивают до 1,5 трлн рублей до 2030 года.
«Консенсус в правительстве есть. Государство будет поддерживать в течение трех лет. А дальше — рынок», — заметил Илья Торосов.
Пока — так
За последние десять лет российские нефтяники увеличили утилизацию попутного нефтяного газа с 75 до 91%, говорит помощник руководителя администрации президента России Кирилл Молодцов. «Это показатель того, что нефтяники умеют работать с деньгами из воздуха и Россия может сокращать негативное воздействие на окружающую среду», — считает помощник главы АП.
Многие российские экспортеры уже готовятся к введению трансграничного углеродного налога.
«Пока широко практикуется самый простой подход: „озеленение“ используемой в производстве электроэнергии. Примеров много, например „Сибур“ договорился о поставках энергии с Адыгейской ВЭС. Электроэнергия ВИЭ, разумеется, не поступает непосредственно на объект, а просто берется из сети. Схема вызывает вопросы, но такой подход уже используется во всем мире», — замечает энергоэксперт Александр Собко.
В то же время доля ВИЭ в России очень мала и важно, будут ли учитывать в качестве безуглеродных АЭС и ГЭС. «Но электроэнергия — лишь часть энергозатрат. К примеру, энергозатраты при производстве удобрений и стали связаны и потреблением природного газа и угля. Из вышесказанного становится ясно, почему Россия в последние месяцы активно включается в низкоуглеродную повестку и принимает правила игры декарбонизирующейся глобальной энергетики. В частности, российские компании будут отчитываться по объему выбросов парниковых газов», — говорит Александр Собко. Он замечает, что за всем этим остается главный вопрос: «Где же та грань между необходимыми подвижками в пользу безуглеродной энергетики и теми преимуществами, которые дают нам собственные запасы дешевого в добыче газа? Ответ на этот вопрос непрост и в любом случае подразумевает детальные обсуждения в каждом конкретном случае после публикации законопроекта ЕС».
Торговать воздухом вместо нефти
Еще более серьезной угрозой, чем трансграничный углеродный налог, для России является снижение потребления угля, нефти и газа. Например, экспорт угля отечественные производители уже переориентируют с Европы на Азию.
«Для нас нынешняя ситуация значит, что страны будут сокращать потребление товаров, которые мы производим. То же Международное энергетическое агентство (МЭА) прогнозирует падение потребления угля на 90%, нефти — на 75%. Это вызов для России. Как вы знаете, ключевая компонента бюджета Российской Федерации — это нефтегазовые доходы. И появляется вопрос не только стимулирования, но и откуда взять деньги в бюджет на будущее. Пока этот вопрос открыт», — считает директор департамента финполитики Минфина Иван Чебесков.
Он полагает, что создание национальной системы торговли выбросами может стать одним из выходов из ситуации. «При цене в 50 долларов за углеродную единицу и при выбросах 2 млрд тонн мы можем получать 100 млрд долларов и это заместит нефтегазовые доходы. Теоретически это могло быть некоей заменой», — сказал представитель Минфина. Он отметил, что цена углеродной единицы в России, по прогнозу МЭА, может достичь 200 долларов к 2050 году: «Тут нужно понять, насколько платны должны быть эти единицы и как они компенсируют падение экспорта наших товаров».
В Европе рассматривают Россию как потенциального экспортера чистых энергоресурсов. Например, «зеленого» водорода, который будут получать путем электролиза на АЭС, ГЭС и других ВИЭ. Однако сейчас в России есть диаметрально противоположные точки зрения на эту идею. С одной стороны, теоретически такие возможности есть и они выглядят, на поверхностный взгляд, привлекательно. С другой, замечает Андрей Конопляник, такие идеи могут быть разрушительны для России.
«Сегодня нас подталкивают к тому, чтобы мы производили у себя „зеленый“ водород. Нашим немецким друзьям нужен рынок сбыта их электролизеров для того, чтобы уменьшить затраты на производство их единицы и тем самым уменьшить затраты на производство „зеленого“ водорода. (Сегодня его стоимость в 4−5 раз выше цены газа). Они хотят на мощностях наших АЭС и ГЭС производить водород. А потом его необходимо будет транспортировать на тысячи километров по нашей ГТС, которая к этому не приспособлена», — говорит член Научного совета РАН по системным исследованиям энергетики. Он считает, что, для того чтобы не происходило водородное охрупчивание, газопроводы необходимо либо покрывать изнутри пластиковым напылением (что невозможно делать в полевых условиях), либо строить новые — и линейную часть, и оборудование компрессорных станций: «Для нас это будет так же разорительно, как и ответ на американскую программу СОИ в начале 80-х — это было одной из причин, из-за которой моя страна Советский Союз надорвалась экономически. Плюс это нарушило бы целостность ГТС — технологическую и контрактную, ибо эта ГТС создавалась как единая и целостная система, в этом одно из конкурентных преимуществ ее эксплуатации, причем на всем ее протяжении до пунктов сдачи-приемки газа далеко в глубине Европы».
Ученый предлагает продолжать транспортировать газ в Европу и в «водородных долинах» ЕС, то есть там, где есть опережающий рост спроса на водород, производить его из российского газа, в первую очередь — технологиями пиролизной группы (без доступа кислорода и без выбросов СО2). Такой газ не должен будет облагаться углеродным налогом, так как не приведет к выбросам СО2 в Европе. «В Норвегии и Великобритании добыча падает, в Алжире его мало, а американский (или иной пришедший в ЕС) СПГ невозможно транспортировать вглубь континента после регазификации на приемных прибрежных терминалах СПГ из-за отсутствия достаточной сетевой инфраструктуры, которая создавалась исходя из другой логистики поставок. Поэтому необходимо использовать наш газ и превращать его в водород в водородных долинах методом пиролиза, запатентованным „Газпромом“. Это оптимальный для Европы вариант, существенно удешевляющий для них декарбонизацию. Для нас же это будет формирование нового сегмента спроса на газ на рынке ЕС и дополнительные продажи газа, то есть дополнительная монетизация этого невозобновляемого российского природного ресурса. Сегодня любые оценки водородного рынка (объемные ли, стоимостные ли) — это тыканье пальцем в потолок. А в локальных водородных долинах можно корректно оценить спрос на водород, доставить необходимые для его производства объемы природного газа по существующей и общей для РФ и ЕС ГТС и произвести требуемые объемы водорода на основе пиролизной группы технологий, то есть без выбросов СО2, на совместно созданном с европейскими партнерами „Газпрома“ оборудовании», — говорит Андрей Конопляник.
Сила аргумента
Так как страны мира собираются переходить к низко- или нулевой углеродной экономике по-разному, то у России сохраняется поле для маневра. Например, переориентировать экспорт в другие региона мира. «В нефтяной сфере мы действительно сможем просто перенаправить поставки из Европы в Азию», — говорит ведущий аналитик Фонда национальной энергетической безопасности (ФНЭБ) и эксперт Финансового университета при правительстве России Игорь Юшков. Он уточняет, что России и ЕС будет сложно найти компромисс, так как европейцы имеют противоположные цели с Россией: «Трансграничный углеродный налог имеет компромиссный механизм. На первом этапе он будет взиматься не со всех товаров и его размер будет постепенно расти. Но в итоге углеродный налог будет давить на экспортеров углеводородов и в целом на страны, которые имеют большую долю углеводородов в энергобалансе».
Андрей Конопляник, в свою очередь, считает, что хоть это и будет нелегко, но Россия должна навязывать свою точку зрения своим партнерам и оппонентам силой аргумента.
«Я воспитывался в том числе и на сказках братьев Гримм и помню сказку про двух лягушек, которые угодили в крынку с молоком. Одна сдалась и утонула, а другая боролась за жизнь — „сучила лапками“, в итоге взбила масло, оттолкнулась от него и тем спаслась, выбравшись из крынки. Я участвую в Консультативном совете Россия — ЕС по газу (КСГ) и, несмотря на санкции после 2014 года, сама Еврокомиссия сохранила этот канал неформального профессионального регулярного общения, чтобы понимать и оценивать наши озабоченности и аргументы как крупнейшего игрока на рынке газа в Европе. Мы с Европой взаимосвязаны и взаимозависимы, потому что стационарная, трансграничная, капиталоемкая, крупномасштабная, протяженная и разветвленная газотранспортная система РФ — ЕС — общая и это были слишком большие инвестиции с обеих сторон в ее создание, чтобы допустить превращение ее в неокупаемые активы. Сегодня мы работаем на газовом рынке Евросоюза по правилам Третьего энергопакета ЕС, принятого в 2009 году. В то же время подзаконные акты к этим правилам были сильно скорректированы с нашим участием в рамках неформальных консультаций, ведущихся с 2010 года, то есть начавшихся за год до создания КСГ в 2011-м. Сетевой кодекс по новым и дополнительным мощностям ЕС, например, появился по нашей инициативе в рамках КСГ. Эта работа с европейской стороной не очень заметна, но она сформировала определенный уровень доверия и сила аргумента доходит до тех, кто принимает решение. И у нас, и за рубежом есть и политики, горизонт которых ограничивается следующими выборами, и государственные деятели, у которых он куда длиннее. Вот надо и адресоваться к тем, кто является государственным деятелем».
Впрочем, пока по климатической повестке нет единого мнения и в самой Европе. Германия выступает против включения атомной энергетики в европейскую таксономию, но ей противостоят Франция и Польша, которые без нее не смогут добиться заявленных климатических целей. А девять стран Восточной Европы при этом вообще пообещали заблокировать принятие таксономии, если в документ не включат газовые проекты без ограничений. Не все просто и с углем.
«Если климатическая политика ЕС не изменится, то богатые страны станут еще богаче, а бедные — только беднее. Затраты на нее вне возможностей Болгарии. Страна должна отказаться от угольной генерации, которая обеспечивает половину всего производства электроэнергии. Если мы потеряем угольную генерацию, мы также потеряем нашу независимость», — заявил президент Болгарии Румен Радев.
Профессор Андрей Конопляник уверен, что Россия должна использовать расхождение мнений в Евросоюзе: «Но не для того, чтобы его разделять (ЕС и так не является единым, гомогенным из-за внутренних противоречий), а чтобы найти приемлемый для всех компромисс в рамках „Большой энергетической Европы“ — географического пространства и государств с разными правовыми режимами, но объединенных общей трансграничной ГТС».
Подпишись: