30 сентября – 2 октября 1941 года группа армий «Центр» развернула операцию, названную немецкими штабистами «Тайфун». Противник превосходил наши войска под командованием генерал-полковников И. С. Конева, А. И. Еременко и маршала С. М. Буденного в людях и технике в полтора-два раза и в первые же дни наступления прорвал оборону.
Немецкое выдвижение вдоль старой Смоленской дороги, приведшей Наполеона в Москву, началось сверхактивно. В течение первой недели октября, когда, по выражению гитлеровского генерала Блюментрита, развернулось «хрестоматийное сражение», немцы окружили между Вязьмой и Брянском две советские армии, взяли в плен 650 тысяч солдат и офицеров, захватили пять тысяч орудий и 1200 танков. К 20 октября вражеские головные танковые части находились уже в 50 километрах от нашей столицы. Даже здравомыслящий начальник Генштаба вермахта Гальдер, который был против наступления на Москву в столь позднее время года, поверил в успех.
Однако осенние дожди и распутица уже давали о себе знать. Огромная армия, по большей части на колесах, замедлила ход. Она была вынуждена выводить из боя танки, чтобы с их помощью вытаскивать из грязи орудия и автомашины с боеприпасами. И ко всему этому, когда до Москвы казалось рукой подать, усилилось сопротивление советских войск. Наступала зима, и гитлеровских генералов стали преследовать призраки армии Наполеона, шедшей этой же дорогой.
Нацистские военачальники, видя ожесточенность русских контратак, запаниковали. Немцы не могли понять, почему здесь, несмотря на откровенно тиранический, по их разумению, режим и катастрофические последствия первых мощных ударов, народ не сложил оружие, подобно французам и многим другим, чьи государства развалились от куда меньшего натиска. Этот феномен волнует западных политиков и сегодня.
Уместно вспомнить слова отставного царского генерала в Орле, который на вопрос Гудериана о стойкости русских, ответил так: «Приди вы двадцать лет назад, мы встречали бы вас с распростертыми объятиями. Но теперь слишком поздно. Мы только что начали вставать на ноги, и тут появились вы и отбрасываете нас на двадцать лет назад... Теперь мы сражаемся за Россию, а в этом мы все едины».
В телефонном разговоре с Гальдером 22 ноября 1941 года фон Бок, командующий группой армий «Центр», сравнивал обстановку, сложившуюся перед последним броском на Москву, с ситуацией на Марне (Франция), где последний батальон, вступивший в бой, решил исход битвы. Несмотря на сопротивление русских, Бок считал, что победа достижима. К концу ноября ему действительно пришлось послать на передовую свой последний батальон. Заключительное массированное наступление на столицу Советского Союза было намечено на первый день зимы.
Но уже вечером 1 декабря фон Бок сообщил по телефону Гальдеру, что его обескровленные войска неспособны атаковать. А 5 декабря началось контрнаступление под Москвой. Впереди еще были тяжелые бои, но «Тайфун» заглох, так и не набрав полной силы.
В последнее время западная историография принижает значение битвы под Москвой, связывая перелом во Второй мировой с победами англичан в Африке (операция «Торч») и на Сицилии («Хаски»), открытием второго фронта. Забыты выводы видных немецких специалистов, таких как Клаус Рейнгардт, который на основе обширного документального материала архивов ФРГ дал трезвую оценку поражению вермахта под Москвой. Ученый подчеркивает, что планы Гитлера, а вместе с тем шансы на успешное ведение войны Германией провалились уже в октябре 1941 года.
Естественно, историки-немцы ищут объективные факторы поражения. Не избегают соблазна оправдать его природными условиями России, в частности осенней распутицей и исключительно жестокой зимой. Однако они забывают, что и советские войска действовали в тех же условиях. Но наши бойцы «спиной чувствовали», что отступать некуда. К тому же командный и рядовой состав Красной армии, битый и сражавшийся до этого в многочисленных «котлах», научился настоящему военному искусству. Поэтому, несомненно, основной причиной победы под Москвой явились возросшее военное мастерство командования Красной армии, массовый героизм рядового солдата и гражданина, одним словом – высокий моральный дух защитников советской столицы, истоки которого до сих пор не познаны на Западе.