Как москвичи встретили первый день Великой Отечественной
«Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре года».
Это строки Константина Симонова о первом дне Великой Отечественной. А каким 22 июня 1941 года выдалось для других советских людей? Как пережили они первые дни войны?
Многие, в том числе Симонов, утверждали, что в Москве стояла солнечная и теплая погода. Однако… На знаменитом снимке Евгения Халдея «Первый день войны» люди, слушающие выступление Председателя Совета народных комиссаров СССР Вячеслава Молотова, одеты совсем не по-летнему, а мужчина на первом плане — даже в пальто. Солнца не видно, а на мостовой — свежие лужи.
Может, в этот момент даже природа нахмурилась и заплакала?
Так почему же многие уверяют, что 22 июня было солнечным? Может, это своеобразный обман восприятия, построенный на контрасте: было так хорошо, и вдруг наступил мрак…
Накануне, 21 июня в «Московском комсомольце» было напечатано объявление: «Культмассовая комиссия Фрунзенского РК ВЛКСМ организует по воскресеньям массовые вылазки за город… Многие ждут солнечного утра 22 июня, а для тех, кто не знает, сообщаем: в 9 утра у райкома, как всегда, в любую погоду. Захватите 3−4 рубля и пару бутербродов, а затем — поехали! В лес, к реке, к солнцу!»
Правительственное сообщение передали в 12 часов, но тревожные вести поползли по столице с утра. Некоторые москвичи ночью слышали по немецкому радио выступление Гитлера. Наутро они поспешили в сберкассы, чтобы снять свои сбережения. И правильно сделали, потому что днем по вкладам стали выдавать не больше двухсот рублей.
В магазинах моментально возникли толпы — покупали, главным образом, сахар, крупу, соль. Очереди были и за керосином, поскольку в Москве было немало домов, где не было газа, а еду готовили по-деревенски — на керосинках.
…За неделю до войны в газетах появилось сообщение ТАСС, в котором жителей страны пытались успокоить, давали понять, что дружба с Германией по-прежнему крепка: «…по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям…»
Верил ли в это сам Сталин? Скорее всего, хотел верить.
Эту публикацию можно было понимать как угодно. Но многие согласились с неизбежностью. Не знали только даты начала войны, а потому теплилась надежда, что беды можно избежать…
В ночь на 22 июня 1941 года 19-летний Владимир Этуш возвращался домой с затянувшейся вечеринки. В центре Москвы мимо него на огромной скорости пролетела машина с немецким флажком на радиаторе. Это был автомобиль посла Германии Фридриха фон Шуленбурга, который ехал в Кремль с меморандумом об объявлении войны.
В полдень Этуша разбудила мама и сказала, что началась война. «Никогда больше, даже в самые отчаянные мгновения на фронте, мне не было так страшно, — вспоминал артист. — Мама стояла и в ужасе смотрела, как меня трясет мелкой дрожью…»
Многие задались вопросом — почему по радио не выступил сам Сталин? Пошли слухи, что это будет вечером. Но вождь не обратился к народу ни вечером, ни на другой день, ни через неделю, когда немцы уже захватили Прибалтику и ворвались в Минск. И только 3 июля граждане СССР, наконец, услышали его голос. Москвичка А.А. Андреева вспоминала: «Я слышала, как и все, знаменитое обращение Сталина к народу в начале войны. Тогда он вдруг вспомнил свое семинарское прошлое и обратился к нам: „Братья и сестры". Он был в совершенной панике, едва говорил явно сведенными от страха губами, все время пил воду».
В секретной информационной справке УНКВД Москвы и Московской области говорилось, что трудящиеся с чувством глубокого патриотизма в своих высказываниях призывают к усилению обороны страны, организованности и перевыполнению производственных заданий. «Однако среди некоторой части населения имеют место факты высказываний отрицательных и контрреволюционных настроений. „Сейчас половина народа СССР озлоблена против советской власти. Много людей сидят в тюрьмах, а у крестьян плохое настроение, так что воевать будет трудно. Народ будет против нашего правительства"(Гребенщиков, врач железнодорожной больницы Сталинского района). „Хорошо, что наконец началась война, жизнь в СССР невыносима стала. Принудительный труд и голод всем надоел, скорей бы конец всему этому" (Макарова, работница завода им. Красина)».
«Кто же победит? — вопрошал в своем дневнике литературовед Леонид Тимофеев. — У немцев престиж, техника, культура, организация, опыт.
Но велики центробежные силы и нет времени. У нас — пространство, время, ресурсы, люди, идея (!), поддержка захваченных немцами областей. Если их первый удар не свалит нас с ног (а это выяснится в ближайшие дни по темпу движения), им будет плохо».
Москвичи были ошарашены страшной вестью, но тем не менее не изменили свои воскресные планы. Парки были в тот день полны, в кинотеатрах были аншлаги. В коктейль-холле на улице Горького было многолюдно, но было ясно, что этим радостям мирной жизни скоро придет конец.
Запланированный на стадионе «Динамо» физкультурный парад и различные соревнования были отменены. Не состоялись и игры очередного тура футбольного первенства СССР. 22 июня в Киеве должен был пройти матч первенства СССР между местным «Динамо» и «Красной Армией» из Москвы.
Многие горожане собирались на новенький стадион имени Хрущева, расположенный у живописных склонов Черепановой горы, опоясанной зеленым парком. Но «22 июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началась война…» Стадион уцелел, но никто не торопился на футбол: по радио объявили, что билеты на матч действительны, но только на… игру, которая состоится уже после войны.
Но в Москве, тем не менее, жизнь все же продолжалась, в частности театральная. Вечером 22 июня в Театре Вахтангова давали «Маскарад», на сцене Театра Красной армии играли «Пархоменко», во МХАТе — «Анну Каренину». Не изменил себе и Театр оперетты — там показывали комедию «Двенадцатая ночь».
Тучи над страной сгущались, но мирная жизнь еще теплилась и в последующие дни. 27 июня газета «Московский большевик» сообщала: «Вчера выдался солнечный день. В Центральном парке культуры и отдыха под зонтиками, на шезлонгах, среди бурно разросшейся зелени и в тенистых аллеях Нескучного сада отдыхало много москвичей. На площадках городка пионера и школьника резвилась детвора. Были открыты все детские клубы. Игру „Воздушное нападение" провел „Клуб юных друзей обороны"».
Люди понимали, что их ждут тяжелые времена, но не теряли оптимизма — ведь они были уверены, что Красная армия непобедима. Незадолго до Великой Отечественной в кинотеатрах демонстрировался художественный фильм «Если завтра война», в котором советские воины в пух и прах разбивали неприятеля под разудалую песню: «И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом…»
Когда началась война, будущему писателю Валентину Лаврову было шесть лет. Он собрался во двор играть с приятелями, но услышал в коридоре возбужденные голоса соседей. Один из них — Борис Николаевич Нестеров, лауреат Сталинской премии, говорил, что на нас «напали германцы». Люди задумчиво слушали, но вдруг кто-то задорно выкрикнул: «Уничтожим врага! Осенью сорок первого будем в Берлине!» Между прочим, так думали многие…
Из дневника москвички Маруси К.: «Какой страшный и трудноописуемый день!.. Взяла платье из ателье, но так, без настроения, сшито с моим вкусом, английский стиль. Это все в моем характере, но уже не радует. Трудно себе представить, какое чувство окутало меня, и, глядя на людей в доме, которые носят песок на чердак, тяжелыми непонимающими глазами, — стала заниматься тем же и я».
Если бы москвичи знали, что происходит в эти часы на западных границах, они пришли бы в неописуемый ужас! Красная армия отступала, неся большие потери, сотни краснозвездных самолетов были разбиты, даже не успев подняться в воздух. Маршал Георгий Жуков писал в своих мемуарах, что позвонил Сталину в 3 часа 30 минут и сообщил о нападении Германии. По словам Молотова, роковое известие поступило раньше — около двух часов ночи. Водитель Сталина Митрюхин вспоминал: «В 3.30 22 июня я подал машину Сталину к подъезду дачи в Кунцеве».
В первый день войны вождь принял 29 посетителей — это были члены правительства, наркомы, военные. И все же — почему он не выступил в тот день по радио? Не знал, что сказать народу?
Вечером появилась сводка Главного командования Красной армии. Она была короткая и очень туманная. В ней, в частности, говорилось: «С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Черного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. Со второй половины дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточенных боев противник был отбит с большими потерями…»
Так был пережит первый день войны. Впереди было 1417 дней и ночей Великой Отечественной.